Расул Гамзатов - Мой Дагестан
Однажды ко мне пришла пожилая женщина, одетая в турецкий наряд. Грузинка, она еще в молодости вышла замуж за турка и сорок лет прожила в Стамбуле. Потом муж умер, а женщина, оставшись одинокой, вернулась в Грузию. И вот она пришла ко мне. Причина ее прихода следующая: живя в Стамбуле, она, оказывается, дружила с потомками Шамиля по линии самого младшего сына.
- Как они живут? - спросил я.
- Плохо.
- Отчего?
- Оттого, что у них нет Дагестана. Если бы вы знали, как они там скучают! Иногда их обижают чиновники, грозясь отобрать ту землю, которой они владеют. "Отбирайте, - говорят потомки имама. - Дагестана у нас все равно нет, а другая земля нам недорога". Узнав, что возвращаюсь на родину, - продолжала грузинка, - они попросили меня навестить Дагестан, побывать в родном ауле Шамиля, в горах, где он воевал, а также найти вас. Они дали мне этот платок, чтобы вы завернули в него немного дагестанской земли и послали им.
Я развернул платок. На нем арабской вязью было вышито -"Шамиль".
Рассказ грузинки меня растрогал. Я пообещал послать землю. Об этом я советовался со многими стариками.
- Стоит ли посылать людям, живущим на чужбине, нашу землю?
- Другим бы не надо было посылать, но потомкам Шамиля пошли, ответили старики.
Один старик принес мне горсть земли из аула Шамиля, и мы завернули ее в именной платок. Старик сказал:
- Пошли им нашу землю, но скажи, что каждая крупица ее бесценна. Напиши им также, что жизнь на этой земле теперь изменилась, настали новые времена. Обо всем напиши, пусть знают.
Но писать мне не пришлось. Вскоре я сам поехал в Турцию. Захватил с собой и драгоценный подарок.
Я разыскал потомков Шамиля, но повидать их мне не удалось. Правнук имама, сказали мне, уехал куда-то, чуть ли не в Мекку. Правнучки Нажават и Нажият тоже не вышли ко мне. У одной, сказали, болит голова, у другой, сказали, сердечный приступ. Кому же отдавать мою землю? Были там еще аварцы, но они покинули Дагестан добровольно.
Тогда я понял, что их Шамиль и мой Шамиль - разные Шамили.
Вот в далекой Турции я держу горсть земли родного Дагестана. В этой щепоти земли я вижу наши аулы Гуниб, Чиркей, Ахты, Кумух, Хунзах, Цада, Цунта, Чарода... Это моя земля. О ней я много написал и напишу. Ее теперь не накроешь буркой, как случилось с тем незадачливым горцем из старого смешного рассказа.
Второе сокровище Дагестана - море.
Происходят такие телефонные разговоры между Москвой и Гунибом.
- Алло, алло, Гуниб? Омар, это ты? Ты меня слышишь? Как день, как настроение?
- Слышу. У нас хорошо. Сегодня с утра видим море!..
Или:
- Алло, Гуниб? Это ты, Фатима? Как дела, как настроение?
- Так себе. Туман. Моря не видно.
- Не вижу моря, отец, - сказал и Джамалутдин, сын Шамиля. Он был заложником у царя: воспитывался в Кадетском корпусе и по возвращении на родину считал борьбу отца и горцев против белого царя напрасной.
- Увидишь, сын мой, - ответил Шамиль, - только смотри моими глазами.
От горы Гуниб до моря сто пятьдесят километров. Каким ясным должен быть день, каким лазурным и ярким должно быть море, какими зоркими должны быть глаза, какой высокой должна быть гора, чтобы можно было просто сказать: "Вижу море".
Даже в тех аулах, откуда море никак нельзя увидеть, когда спрашивают о настроении, иногда отвечают: прекрасное настроение, будто море перед глазами.
Кто кого украшает: Каспийское море Дагестан или Дагестан Каспийское море? Кто кем гордится: горцы морем или море горцами?
Когда вижу море, вижу весь мир. Когда оно волнуется, кажется, и всюду в мире неспокойная, бурная погода. Когда оно молчит, кажется, и везде царит тишина.
Я пришел к нему еще мальчиком, спустившись по крутым и витиеватым горным тропинкам. С тех пор окна моего дома всегда открыты в сторону моря. Но и окна самого Дагестана глядят туда же.
Когда не слышу морского шума, засыпаю с трудом.
- А ты, Дагестан, почему не спишь?
- Море не шумит, нету сна.
Про яркий цвет говорим - как море. Про сильный шум говорим - как море. Про широкие поля ржи говорим - как море.
Про глубину мудрости и души говорим - как море.
Даже про чистое небо и то говорим - как море.
Когда наша корова давала много молока, мама называла ее -"море мое".
Вспоминаю мать на балконе, кувшин со сметаной у нее в руках. Она сбивает масло, чтобы накормить нас, детей, играющих вокруг нее. Глиняная шейка того кувшина была украшена ожерельем из морских ракушек.
Чтобы масла получилось больше, - объясняла нам мать. А еще она говорила, что ракушки защищают от дурного глаза.
Каменная грудь Дагестана тоже украшена ожерельем из ракушек, ожерельем из прибрежных камней, ожерельем прибоя.
Привык Дагестан к шуму каспийских волн, плохо ему спится в тишине, совсем бы не смог он спать, когда бы лишился моря.
Белоснежные волны морские, скажите,
На каком языке вы со мной говорите?
Вы шумите, бурля, у подножия скал,
Словно в горном ауле воскресный базар,
Где кричащих на всех сорока языках
Наших горцев не может понять и Аллах.
День пройдет, грохотания нет и в помине,
Шелестите легко, как трава на равнине.
А еще вы начнете плескаться, бывает,
Словно мать по погибшему сыну рыдает.
Словно старый отец по наследнику стонет,
Словно конь оплошавший, что в паводке тонет.
То журча и ласкаясь, то яростно споря,
На своем языке говоришь ты, о море.
И сродни мое сердце твоей глубине,
Все твои превращенья понятны и мне.
Разве сердце мое не кипит временами,
Разбиваясь о камни тупые волнами?
Но потом, расстилаясь все тише и ниже,
Разве берег отлогий в бессилье не лижет?
Разве тайн никаких не хранит глубина?
И печаль у нас, море, и радость - одна.
Но скажу про свою, про отдельную боль:
Жажду морем напиться. Немыслимо. Соль.
Поезд, идущий из Москвы, прибывает в Махачкалу на рассвете. Ночь перед этим - для меня самая бесконечная ночь. Встаю среди ночи, вглядываюсь в темное окно. За окном еще степь. Гремит поезд, шумит ветер за стенкой вагона. Второй раз встаю и вглядываюсь в окно - степь. Наконец, встаю в третий раз - вижу море. Значит, это уже мой Дагестан.
Спасибо тебе, синее море, водный простор! Первым ты сообщаешь мне, что я уже приехал домой.
Отец любил говорить: "У кого есть море, у того всегда будет много гостей".
Абуталиб вторил ему: "У кого есть море, тот живет красиво, богато. Красивее моря могут быть горы, но и они у нас есть".
Эти два старика - мой отец и Абуталиб - часто, не сговариваясь, как только встретятся, уходили к морю. Они поднимались на холм, с которого видны все корабли, пришедшие в порт. Оттуда доносился до стариков запах рыбы и соли. Целыми часами они сидели молча, предоставляя возможность говорить только морю.
Пусть море говорит, а ты молчи,
Не изливай ни радости, ни горя.
Великий Данте замолкал в ночи,
Когда у ног его плескалось море.
Людьми заполнен берег или пуст,
Дай морю петь, волнам его не вторя,
И Пушкин - величайший златоуст
Молчал всегда, покамест пело море.
Перевел Н. Гребнев
Мой отец говорил: слушая море, научись понимать, о чем оно говорит. Оно много видело, много знает.
- Скажи, о море, почему ты солоно?
- Людской слезы в моих волнах немало!
- Скажи, о море, чем ты разрисовано?
- В моих глубинах кроются кораллы!
- Скажи, о море, что ты так взволновано?
- В пучине много храбрых погибало:
Один мечтал, чтоб не было я солоно,
Другой нырял, чтоб отыскать кораллы!
Перевел Н. Гребнев
Два седовласых горца, два поэта, сидят на холме, как два старых орла. Сидят неподвижно, молчат, слушают море. А оно шумит, заставляет думать о жизни, которая похожа на него и которую нужно переплыть от берега до берега, какая бы погода ни захватила на открытом и опасном ее просторе. В отличие от моря в жизни нет тихих гаваней, нет причалов. Хочешь не хочешь плыви. Будет только одна, последняя гавань, только один, последний причал.
Шумит Каспий, шумит Хвалынское море. Текут в него реки: с одной стороны - Волга, Урал, с другой - Кура, Терек, Сулак. Все они смешались, и теперь их не отличить одну от другой. Для них море тоже своего рода последний причал. Хотя не исчезнет, не умрет, не утихнет их вода, будет ходить, подыматься синими волнами. Будут ходить по этим волнам большие корабли в разные концы света.
Горцы, дети Дагестана, разве ваша судьба не похожа на судьбу этих рек? Вы тоже соединились и слились в едином море нашего великого братства.
Шумит Каспий. Молча стоят два седых человека, два поэта, и с ними я, еще подросток. Потом, когда пошли мы домой, Абуталиб сказал моему отцу:
- Взрослым становится твой сын. Сегодня познал он большое чувство.
- Никому нельзя быть маленьким на том месте, где мы стояли, - отвечает Абуталибу отец.
Теперь, когда прихожу на берег моря, все время кажется, что стою рядом с отцом.
