Василий Дворцов - Аз буки ведал
Горел как раз тот дальний угол за столом. По всей нижней части стены мелкой рябью бежали сплошные синие потоки огней и дыма. Дым собирался под потолком, зависая рыхлым качающимся войлоком, и, заполнив собой весь верх комнатенки до притолоки, вытекал в отворенную дверь волнами. Горело до самого угла, но там, где висела икона, огня не было! Даже дым расходился по сторонам... Глеб протянул руки, аккуратно снял ее с полочки... И в это время вспыхнула трава, сушившаяся под потолком. Вспыхнула сразу по всей избе. И все превратилось в ожившую картину Босха: Глеб метался в огне, бился об стены, не находя выхода. Запнулся о топчан, упал - и, лежа, увидел дверь! В два кувырка выкатился наружу и ухнул в воду... Аж зашипело... Это затлевший платок бабы Тани.
Обняв икону, Глеб опять упорно пошел ко входу в пещеру. Вот именно пошел, даже очень тихо пошел, так как сил на большее не было. Было светло и от пожара, и от приближающейся зари. Вода убыла окончательно... Качаясь, он добрался только до поворота. И там как-то совершенно неправдоподобно упал: нога у него вдруг подвернулась, а так как обе руки были заняты, то пришлось растянуться. И вроде падал-то он правильно - боком. Как учили. Но только одна загвоздка - камень попал под висок...
Маленькая малиновка прыгала по плечу, по груди, заглядывала в лицо и что-то спрашивала у бледного, закопченного и не дышащего человека с плотно закрытыми глазами. Человек лежал на спине, вытянувшись по длине тропы, неловко подвернув ногу. Скрещенными руками он крепко прижимал к сердцу старую, черную доску с двумя поперечными врезками... Рассвет уже залил розовым светом верхушки ближних гор. А внизу все чуть парило голубым туманом возвращающейся в небо влаги ночного дождя. Птичка еще раз пискнула и улетела. Глеб сначала открыл глаза. Потом вздохнул. Долго-долго смотрел в небо. Попытался распрямить ногу. Жив? А что? Да ничего. Он уже все потерял. Все... Зачем вставать? К кому спешить?.. На фиг, все... Всех... Вся... Навсегда. ...С него хватит. Хватит...
Он снова забылся.
"Встать! Встать, сука! Встать!"
Глеб рывком сел. Не сметь сдаваться! Встать и идти. Идти, чтобы жить. Жить всегда есть для чего. И для кого.
Он осмотрел икону, поцеловал в краешек. Поставил на камень, обернулся, чтобы умыться. А умываться было и негде: ручей исчез. Исчез. Осталось русло из серого крупного песка и камней. Мусор, не донесенный в долину. Несколько мелких блестящих лужиц... Родничок нашел себе другой выход... Ладно, можно и из лужи. Глеб наклонился - из-под песка чуть торчала узкая металлическая полоска. Он осторожно потянул: браслет, тот самый браслет. "Передать Котову. Простить и передать". Все так и будет. Так и будет... Ему окончательно пора покидать этот удивительный край. Пора...
"Алтай. Ах, ты хан Алтай, ось трех миров, дыра в небо и подземелье..."
Глава девятнадцатая
Глеб, Анюшкин и отец Владимир, настоятель местного прихода Михаила Архангела, тихо сидели на уже знакомом берегу бурливой рыжеватой речушки и через ее шум прислушивались, а точнее, принюхивались к тому, что происходило около семеновского дома. Их, как почетных гостей, отправили "погулять", пока всё не будет готово. "Всё" - это праздничный обед в честь дня рождения Вальки. Десять лет, первый юбилей все-таки... Глеб был в своей собственной рубашке, собственных брюках и даже туфлях. Только вот носки чужие. Все равно - блаженство...
Блаженство не нарушали перелетающие через его голову вопросы и ответы маленького пожилого гномика и крупного зевсообразного иерея. Так как Анюшкин и отец Владимир были вполне равными по силам фехтовальщиками истиной и, судя по всему, упражнялись в этом не первый год, препирались уже безо всякого азарта и даже слабой надежды на победу. Священник запускал любую тему, Анюшкин доводил ее до абсурда, и потом они оба искали момент "схода с рельс" логики... Отец Владимир, высокий, лет под пятьдесят, еще достаточно стройный для своей профессии, белокурый и голубоглазый "истинный ариец" с уже приметной лысинкой над косичкой, с кудрявящейся округлой бородкой, сидел на камне возле Глеба в летнем светло-сером подряснике. Он, продолжая бесконечное перетягивание слов и понятий, не просто выражал собственное мнение по какому-либо вопросу, а с хитроватой улыбочкой все отсылался на какое-то возможное виденье Глеба, прощупывая его "на каноничность". Но Глеб в ответ, тоже не без затаенной улыбки, лишь пожимал плечами, морщил лоб и чесал затылок, всем видом извиняясь за свое молчание: ему ли говорить сегодня о мироздании, а тем более спорить! Пусть уж как-нибудь сами, без новеньких... Та ночная гроза еще где-то бродит... Он рассказал Анюшкину утром все самое необходимое, что помешало бы тому дальше допытываться до происшедшего возле избушки, и на этом решился молчать. Молчать - по возможности. И так Анюшкин был поражен. Глеб даже испугался, что он опять впадет в свой сон. Но тот только побродил где-то около речки и вернулся: "Глеб, я не буду ни о чем более расспрашивать... Расскажете, когда сами пожелаете". Нет, все-таки Анюшкин действительно человек... Гномик - его кожурка.
Он молчал... А когда они его уж очень донимали, выходил на самое безобидное: вот мумие, - Глеб рассматривал свои руки, - мумие в одни сутки затянуло раны, сняло опухоль. Вот тебе и мышиное... Чего? Фекалии.
- Нет, не только это. Самое важное - останки. - Анюшкин ловился очень легко. - Знаете ли вы, что самая сильная армия своего времени - армия Древнего Египта, отправляясь в очередной поход, на каждого воина имела отдельный мешочек мумия? А так как в те далекие времена, исходя из техники боя и вооружения, солдаты в основном погибали от множества полученных именно резаных, а не колотых ран, то фараоновское войско через день после любого сражения почти в полном составе могло продолжать поход. Это при том, что гор вокруг кот наплакал и летучих мышей много не было. А вот мумия хватало. Почему? А мумие у египтян делалось искусственно! Да! Методом возгонки, самой примитивной, термической, из яиц крокодила! Я думаю, что еще можно было бы и печень попробовать.
- Жаль только, что у тебя крокодила тут нет. - Отец Владимир подмигнул.
Глеб с недоверием отнял свою ладонь, которую Анюшкин, схватив, попытался для убедительности поковырять ногтем.
- А зря смеешься! - Они были на "ты", значит, не верили в возможность между собой серьезных конфликтов. - Зря! Я уже делал мумие из куриного желтка. По китайской методике. Вонь непереносимая! Но это реально. И подозреваю, что желток вполне заменим печенью или икрой. Тут же важен именно концентрат жизненной энергии. И чем древнее существо- крокодил, акула, черепаха или... жаба, тем должно быть эффектнее... Между прочим, в твоем любимом Средневековье как раз из печени летучих мышей и икры лягушек колдуны делали великолепные лекарственные препараты!
- Отцы родные! Ты это брось! Не подменяй так грубо: я в Средневековье не колдунов люблю, а как раз способы борьбы с ними. Попрошу как-нибудь различать!
К ним на берег из солнечного сосняка донесся призыв. Потом появился и сам именинник - в новой цветной рубашке и белых шортах. Валька, с утра умытый и расчесанный, просто не знал, куда деться от свалившегося на него внимания. А держать руки в карманах отец запретил настрого. И куда их теперь?
- Пойдемте! Вас зовут.
Они даже очень поспешно встали, заговорщицки переглянулись и, сглатывая слюнки, гуськом отправились по каменной тропке к дому. По ранжиру: впереди отец Владимир, потом Глеб, потом Анюшкин, и замыкал Валька. Отец Владимир стал подначивать малого:
- Вальк, а ты чего сегодня такой важный? И одет... как лорд. Есть такой в Великобритании министр, не помню чего-то. У нас, славян, он бы выше прапорщика не поднялся - из-за своей фамилии. А у них - министр. Слышь, Валька? Лорд Джопельсон.
Именинник сник и приотстал.
Стол - вернее, его символ - расположился на поляне. Прямо по траве были расстелены несколько брезентов, покрывала, скатерти и одеяла. Вместо блюд листья лопуха, фанера и досточки. Посуда в стиль - от огромного черного чугунка до тонких фарфоровых японских блюдец. И, соответственно, кому ложки-вилки, а кому - деревянные и костяные палочки. Широко по кругу седалища из плоских камней. Главное украшение - привезенный с собой отцом Владимиром самый настоящий старинный самовар: угольный, сияющий начищенными завитушками и парижскими медалями... Гостей уже ждали сам шеф-повар Семенов, главный его оппонент-помощник и кладовщик Тая, вернувшиеся из ситуации выживания девушки-спортсменки, две близкие Вальке по возрасту девочки отца Владимира, и приехавшая старшая дочь Семенова Алевтина. Строгая такая, правильная на вид шестнадцатилетняя барышня.
- Да! Слышь, раз никак равновесия между женским полом и мужским не получается, то давайте, гости дорогие, проходите и садитесь по симпатиям и вкусам: туда - мясоеды, сюда - вегетарианцы. Поста сейчас нет?
- Нет. Но давай помолимся. Кого не корячит. - Отец Владимир весело оглядел присутствующих. - Иконы нет?
