Г Владимов - Три минуты молчания
Шурка первый не выдержал, отдернул занавеску:
- Ты чего сказал?
Митрохин, конечно, с открытыми глазами лежал. Поди пойми - спит он или мечтает.
- Это он сказал - выбирать придется? Или же мне померещилось?
- Лежи, - говорю, - никто ничего не слышал.
- Бичи, кто из нас псих?
Васька Буров закряхтел внизу.
- Кто ж, если не ты? Какого беса выбирать - девять баллов.
Шурка еще полежал, послушал.
- Слабеет погода, бичи.
- Умишко у тебя слабеет, - сказал Васька. - Поспи, оно лучшее лечение.
- Да разбудите вы чокнутого! Пусть скажет толком, а то мне не заснуть.
- Вот будешь шуметь, - Васька ему погрозил, - и правда позовут.
С полчаса мы еще полежали, и вдруг захрипело в динамике и сказали, что да, выбирать.
Я насилу дождался, пока этот чертов вожак придет ко мне из моря - так брызги секли лицо. Откатил люковину, нырнул в трюм. А им-то там каково было, на палубе!
Фомка мне обрадовался, придвинулся поближе. А клюв-то какой раззявил! Поди, чувствовал, какая там рыба сидела в сетях. Самый точный был эхолот, я бы ему жалованье платил - наравне со штурманами.
Вот - слышно, как она бацает, тяжелая, частая. И как в икре оскользаются сапоги, как сетевыборка стонет и шпиль завывает от тяжести. Я было выглянул, но тут мне с ведро примерно пролилось на голову. Это уж я знаю, какой признак, когда волна ко мне залетает в трюм - не меньше девяти, выбирать нельзя.
Там что-то начали орать, потом дрифтер ко мне прихлюпал:
- Сень, вылазь на фиг!
- Чего там? Обрезаемся?
Но он уже дальше пошел, ругаясь на чем свет стоит.
Я вылез - вся палуба в рыбе, ребята в ней по колено мотались, бились о фальшборт, икрой измазанные, в розовом снегу. Сеть шла на рол - вся серебряная, вся шевелилась. Я все это видел с минуту, потом повалил заряд, только чья-нибудь зюйдвестка мелькала, или локоть, или спина.
Я пробрался к дрифтеру - он у шпиля стоял, смотрел в море. Не знаю, что он там видел - кроме снега и черной волны. У него самого все лицо залепило, на каске налипли сосульки. Стоял и шептал себе под нос:
- ...мать вашу олухи мозги нам пилят по-страшному сами не ведают что творят и в рыло их и в дыхало...
- Дриф, ты чего?
Обернулся ко мне, с закрытыми глазами, и рявкнул:
- Вир-рай из трюма! Вирай до сроста и обрезаемся!.. Пусть чего хотят делают.
Я выбрал полбухты, закрепил, и он тогда прядины обрезал на сросте.
- Закрой люковину, еще кто провалится...
Ощупью я до нее добрался, кинул обрезанный конец и задраил люк. Потом к сетевыборке, сменил кого-то на тряске. И тряс, ничего уже не видя, не чувствуя ни рук, ни плеч, ни ног, на которых, наверно, по тонне навалилось; не выдрать сапоги из рыбы, разве что ноги из сапог, пока меня не отодвинули - дальше, на подтряску.
Потом и трясти уже стало некуда. Из рубки скомандовали:
- Трюма не открывать. Оставить рыбу на борту.
Загородили ее рыбоделом, бочками с солью и так оставили - авось не смоет. Гурьбой повалили в кубрик, роканы и сапоги побросали на трапе. Телогрейки свалили в кучу на пол.
- Все, бичи, - сказал Шурка, - последний день живу...
Слышно было, как шел к себе дрифтер и сказал кому-то, может, и себе самому:
- Списываюсь на первой базе. Хоть в гальюнщики. Нет больше дураков!
Васька Буров лежал-лежал и засмеялся.
- Ты чего там? - спросил Шурка.
- Есть дураки. Не перевелись еще. Сейчас опять позовут, и что - не выйдем?
- Ну да, позовут!
- А вы кухтыли видали?
- И что - кухтыли? - Шурка свесился через бортик. - Я тебя, главбич, не понимаю. Потрави лучше божественное про волков.
- Чего тут не понимать. Кухтыли наполовину в воду ушли. Там рыба сидит - вы, щенки, такой и не видели! Кило по четыреста на сетку. У меня такая только раз на памяти была.
- Ну, ладно, по четыреста. А как ее выберешь, когда и трюма не открыть?
Васька вздохнул:
- Вот и я говорю - не перевелись. Разве им, на "голубятнике", рыба теперь нужна? Они сдуру-то выметали, а теперь порядок боятся утопить. Не хватает кепу теперь еще сети потерять - его тогда не то что в третьи, его в боцмана разжалуют. Порядок - он деньги стоит. Это слезки наши ничего не стоют.
Кто-то захлюпал сверху. Мы сжались в койках, нету нас, умерли. А пришел - кандей Вася.
- Ребятки, обедать.
Мы ему обрадовались, как родному.
- Вась, ты чо ж по палубе бежал? Не мог по трансляции объявить?
- У меня ж на камбузе микрофона нету. Ну, что, ребятки, кеп велел команду как следует накормить.
А это плохое начало, я вам скажу, когда велят команду накормить "как следует".
- Жалко вас,ребятки. До ночи не расхлебаете.
Вот он почему и бежал по палубе, кандей. Хотелось - нам посочувствовать.
В салоне сидели нахохленные, лицо у каждого и руки - как кирпичом натерты. Жора-штурман поглядел на нас с усмешкой:
- Что нерадостные? Такую рыбу берем!
- Где ж мы ее берем? - спросил Васька Буров. - Мы ее только щупаем да назад отдаем.
Жора пожал плечами. Его вахта еще не наступила, рано голове болеть.
- Позовешь выбирать? - спросил Шурка.
- А что думаете - пожалею? - Жора вдруг поглядел на меня. - Это вот кого благодарите.
Все на меня уставились. Жора поднялся и вышел. Я-то понял, что он имел в виду - как я отдал кормовой и оставил Гракова на пароходе. Да, пожалуй, не будь его, кеп бы нас не поднял. Ну что ж, придется рассказать, рано или поздно узнают. Но тут сам Граков пришел, сел у двери с краю, где всегда кеп садится.
Кандей ему подал то же, что и нам, только не в миске, а на тарелке, как он штурманам подает и "деду". Граков это заметил, вернул ему тарелку в руки.
- Что за иерархия? Ты меня за равноправного члена команды не считаешь?
Вася пошел за миской. Тоже кандею мороки прибавилось. А Граков глядел на нас, откинувшись, улыбался, вертел ложку в ладонях, как будто прядину сучил.
- Приуныли, носы повесили. А ведь слабая же погода, моряки!
Шурка сказал, не подняв головы:
- Это она в каюте слабая.
- Намек - поняла. А на палубу попробуй выйди? Это хочешь сказать? А вот пообедаю с тобой - и выйду. Тогда что?
Шурка удивился.
- Ничего. Выйдете, и все тут.
Пришел "дед". Мы подвинулись, он тоже сел с краю, против Гракова.
- Как думаешь, Сергей Андреич, - спросил Граков, - поможем палубным? Все вместе на подвахту, дружно? Животы протрясем, я даже капитана думаю сагитировать. А то ведь у этой молодежи руки опускаются перед таким уловом.
"Дед" молча принял тарелку, стал есть.
- Ну, тебе-то, впрочем, не обязательно. С движком, поди, забот хватает?
"Дед" будто не слышал его. Нам даже не по себе стало. Хотя бы он поморщился, что ли. Граков все улыбался ему, но как-то уже через силу. Потом повернулся к нам - лицо подобрело, лоб посветлел от улыбки.
- Бука он у вас немножко, "дед" ваш. Все мы помалу в тираж выходим. Так не замечаешь, а посмотришь вот на такие молодые рыла, на такую нахальную молодость - грустно, признаться... Да. Но вы такими не будете, каким он был. Ах, какой лихой!.. Ты ведь с лопатки начинал, кочегаром, не так, Сергей Андреич?.. С кочегаров, я помню. Так вот, однажды колосники засорились, а топка-то еще горячая, но полез, представьте, полез там штыковочкой* шуровать, только рогожкой мокрой прикрылся. И никто не приказывал, сам. Говорят, подметки там у тебя на штиблетах трещали, а?.. Скажете: глупо, зачем в пекло лезть, неужели нельзя лишний час подождать, пока остынет? Да вот нельзя было. Вся страна такое переживала, что лишнюю минуту дорого казалось потерять. Вы-то, пожалуй, этого не поймете. Да и нам самим иной раз не верится - неужели такое было?.. А - было! Вот так, молодежь. А вы - чуть закачало: "Ах, штормяга!.. Лучше переждем, перекурим это дело..."
* Штыковая лопата, с плоским лезвием, в отличие от совковой.
"Дед" лишь раз на него взглянул - быстро, из-под бровей, тусклыми какими-то глазами, - но что-то в них все же затеплилось как будто. Точно бы они там оба чем-то повязаны были, в свои молодые, чего и вправду нам не понять.
Ввалился "мотыль" Юрочка - в одних штанах, в шлепанцах, с платком замасленным на шее. Граков к нему повернулся - с добрым таким, мечтательным лицом - и только руками развел и засмеялся: уж такая это была нахальная молодость, рыло такое смурное, взгляд котиный.
- Вот, поговори с таким... энтузиастом. Про юность мятежную. Поймет он что-нибудь? Когда в таком виде в салон считает возможным явиться. Ох, распустил вас Сергей Андреич...
- А чо, с вахты, - Юрочка побурел весь, заморгал.
"Дед" ему сказал угрюмо:
- Масла не добавляй больше. Я замерял перед пуском, там на ладонь лишку.
Юрочка вытянулся - с такой готовностью:
- Щас отольем немедленно.
- На работающем двигателе не отливают. Масло - в работе. Сегодня, я думаю, дрейфовать придется, тогда уж остановим.
- А может, и не придется дрейфовать? - Граков уже не "деда" спрашивал, а всех нас. - Выберем и снова - на поиск?
"Дед" отставил тарелку, выпил единым духом компот и пошел. Граков ему глядел вслед - то ли с печалью, то вроде бы жалостно.
