Г Владимов - Три минуты молчания
Я хотел ее за руку взять. Она стряхнула варежки на колени себе и приняла мою руку в обе ладони и то сжимала их, то разжимала, глядя вниз куда-то, мимо меня. Из-под платка у нее выбился пушистый завиток, и я смотрел на ее висок, и у меня сердце сжималось, и я думал, что не надо мне ее целовать на прощанье - как я тогда вытяну этот день?
- Спасибо, рыженький... Дорого это - даже слышать. Нет, я знаю, что ты не врешь. Просто, я думаю... - И помолчала.
- Ну, а к тебе-то самому - ангел когда-нибудь явится? Или так и будешь - один посреди поля? Мне же и за тебя страшно.
- А вот этого - не надо, Клавка. Почему же я - один? Когда человек лишь подумает о других, не только о себе, он - уже не один. Как бы ему там ни было сиротно, хоть в поле, хоть в море. Вот ты уедешь, не встретимся - и все же я без тебя не буду. А ты - разве одна будешь в чертовом твоем Североникеле, совсем уж - без меня?
Клавка вздохнула и слезла с перил. Она опять смотрела на мерзлые вагоны, но уже не вздрагивала, смотрела спокойно. Вот и все, я подумал, теперь она хоть с ясной душой уедет. Я бы не хотел, чтоб ее что-то мучило. Чтоб она меня жалела. Пусть едет с легким сердцем, а не бежит от меня, как от чумного. Пусть вспомнит обо мне хорошо. И я ее так же вспомню. Я не забуду, как нам с нею было тепло. Хотя и недолго.
- Посмотри там, - сказала Клавка. - Таксист не уехал еще?
- Зачем он тебе?
- Поедем на нем. Ко мне, в Росту.
- Это что еще, Клавка?
- Поедем, я сказала. Попробуем жить с тобой.
- Как же девятины? - все, что я догадался спросить.
- А ну их! - Провела пальцами по глазам. - Там и без меня не заскучают. А тут все-таки - живой. Эх, сделаю еще одну глупость и затихну!
- Клавка, что же ты меня мучаешь!
- Сама вот мучаюсь... Может, нам и повезет с тобой. Может, не так скоро и кончится. Думаешь, мне тебя любить не хочется? Я ж не совсем пропащая.
- А если он вернется?
- Ну зачем об этом? Что-то же я решила... Ну будем втроем тогда решать, если тебе хочется. Может, подеретесь из-за меня? Только почему-то всегда при этом нашей сестре достается.
И это тоже, я подумал, было с тобой. Сколько же мне еще придется узнать про тебя?..
Мы с Клавкой сошли на площадь по мерзлым ступеням. Кругом была темень, рассвет еще и не брезжил. Мне казалось - он никогда не наступит, обошел он наши края. А таксишник еще стоял на площади, грел мотор. Ожидал пассажиров с "Полярной стрелы", она к восьми приходит.
Клавка пошла впереди - по стежке, которую таксишники протоптали к буфету. Вдруг она обернулась ко мне, и я на нее налетел. Клавка прижалась ко мне холодной щекою.
- Что ты?
- А может, не надо? Ведь и хорошее было, осталось бы о чем вспомнить, а вдруг мы все испохабим?
- Не знаю.
- "Не знаю", "не знаю", все - на Клавкину ответственность!.. Закройся ты, бич несчастный! - Клавка роняла варежки, застегивала мне телогрейку на горле, а студеный ветер выжимал у нее слезы. - Я тебя завлекала, завлекала, а теперь самой страшно...
- Иди вперед, - я сказал.
Она кивнула.
- Вот правильно. - И пошла.
Я бы порассказал вам, как мы приехали и вошли с нею в ту комнату, где я почти ничего не помнил, откуда меня выволакивали битым, и как мы прожили первый наш день, и что было дальше, - но тут уже начинается совсем другая история, там и Клавка будет другая, и я другой, и чем бы все ни кончилось вы нас запомните вот в эту минуту, потому что, как говорил наш старпом из Волоколамска: "Может быть, мы и живы - минутной добротой?"
Так что распрощаемся на набережной, где я последний раз оглянулся посмотреть на всю эту живопись. Клавдия стояла поодаль, ждала меня и тоже смотрела на порт. Мы услышали три прощальных гудка, и черный траулер вывалился из ковша, пошел к середине гавани. Он пересекал цветные нити, и ему отвечали гудками верфь, и диспетчерская, и несколько больших кораблей, где шла еще ночная работа.
Не знаю, куда уходили бичи, где там над ними закачаются звездочки. Я и прощался с ними и не прощался - через неделю и мы вот так же уйдем: стране ведь нужна рыба.
И куртки мне было не жалко совсем. Пускай она остается в Гольфстриме.
