Генри Джеймс - Американец
— А что там значится в уголке? — спросил он. — На что приглашают? Вряд ли, как обычно, «на танцы», или «на концерт», или «на tableaux vivants»?[107] На этот раз следовало бы указать: «на американца».
— Но ведь я буду не единственный, — ответил Ньюмен. — Миссис Тристрам сказала мне сегодня, что тоже получила приглашение и уже ответила согласием.
— Ага, значит, миссис Тристрам с супругом окажут вам поддержку. В таком случае матери следовало указать: «на трех американцев». Подозреваю, что скучать вы не будете. Вам предстоит встреча со множеством лучших людей Франции. Я имею в виду людей с длиннейшими родословными и высоко задранными носами. Среди них немало форменных идиотов. Рекомендую обходиться с ними осторожно.
— А я уверен, они мне понравятся! — воскликнул Ньюмен. — Сейчас я готов восхищаться всем и каждым, у меня отличнейшее расположение духа.
Валентин молча посмотрел на него и бросился в кресло, вид у него был необычайно усталый.
— Счастливец! — проговорил он со вздохом. — Смотрите только, не обидьте на приеме кого-нибудь.
— Ну, если кому-нибудь охота на меня обижаться — на здоровье. Моя совесть чиста.
— Видно, вы и вправду очень влюблены в мою сестру.
— Да, сэр! — помолчав, сказал Ньюмен.
— А она? Она тоже влюблена в вас?
— По-моему, я ей нравлюсь, — ответил Ньюмен.
— Как же вам удалось ее околдовать? — спросил Валентин. — Какими средствами?
— Ну, у меня нет на этот счет твердых правил, — сказал Ньюмен. — Но, во всяком случае, мои приемы, как видите, имели успех.
— Подозреваю, — рассмеялся Валентин, — что с вами страшно иметь дело. Вы продвигаетесь вперед семимильными шагами.
— С вами сегодня что-то неладно, — заметил на это Ньюмен. — Вы почему-то норовите меня уязвить. Не терзайте меня вашими колкостями, пока я не женился. Вот обрету почву под ногами, мне будет легче сносить то, что преподносит жизнь.
— А когда же свадьба?
— Недель через шесть.
Валентин некоторое время молчал, а потом спросил:
— И вы уверены в своем будущем?
— Уверен. Я точно знаю, чего хочу, и знаю, что уже получил.
— И не сомневаетесь, что будете счастливы?
— Сомневаюсь? — повторил Ньюмен. — Ну, такой наивный вопрос заслуживает такого же ответа. Нет! Не сомневаюсь!
— И ничего не боитесь?
— А чего мне бояться? Вы не можете причинить мне вреда, разве что прибегнете к силе и умертвите. Вот это было бы чудовищным предательством. Я хочу жить и собираюсь жить долго. Я ведь до смешного здоров, и смерть от болезни мне не грозит, а удел умереть от старости приблизится не так скоро. Жену свою я не потеряю — я буду слишком усердно о ней заботиться. Могу, конечно, потерять состояние или часть его, но это неважно. Я тут же все снова удвою. Так чего мне бояться?
— Ну, например, того, что американскому дельцу, возможно, не стоит жениться на французской графине.
— Это, может быть, графине не стоит, для дельца же, если вы имеете в виду меня, опасности нет. Однако моей графине не грозит разочарование, я отвечаю за ее счастье, — и, словно желая отметить эту свою уверенность фейерверком, Ньюмен встал и подбросил пару поленьев в камин, и без того ярко пылавший.
Валентин некоторое время наблюдал за взметнувшимися языками огня, а затем склонил голову на руку и печально вздохнул.
— Голова болит? — осведомился Ньюмен.
— Je suis triste,[108] — с галльской непосредственностью ответил Валентин.
— Грустно? Из-за чего? Из-за той особы, на которую вы намекали на днях? Сказали, что любите ее, а жениться не можете?
— Я так сказал? Мне и самому потом показалось, что я проговорился. Упоминать об этом при Клэр никак не следовало. Но у меня тогда было тошно на душе, да и сейчас тошно. И зачем только вы меня с ней познакомили?
— Ах, значит, это Ноэми! Боже мой! Уж не хотите ли вы сказать, что сохнете по ней?
— Нет, не сохну. То, что я испытываю, не пламенная страсть. Однако эта расчетливая маленькая чертовка засела у меня в мозгу! Укусила за душу своими ровными мелкими зубками, и боюсь, в результате я взбешусь и наделаю глупостей. Все это низко, омерзительно низко. Самая меркантильная плутовка во всей Европе! И тем не менее я лишился из-за нее покоя, мои мысли постоянно крутятся вокруг нее. Какой разительный контраст с вашим благородным, возвышенным чувством! Зловещий контраст! Досадно, не правда ли, что я в расцвете молодости не могу найти ничего лучшего? Ведь я славный малый? Верно? En somme?[109] А за мое будущее вы поручиться не сможете, не то что за свое!
— Немедля бросьте эту девицу! — вскричал Ньюмен. — Не приближайтесь к ней больше, и тогда будущее в ваших руках. Поедемте с нами в Америку, я определю вас в банк.
— Легко сказать, бросьте, — тихо рассмеялся Валентин. — Хорошеньких женщин так не бросают. Даже с Ноэми надо быть обходительным. К тому же я не хочу, чтобы она возомнила, будто я ее боюсь.
— Значит, из-за обходительности и тщеславия вы будете все глубже погружаться в трясину? Припасли бы и то и другое для лучших целей. И пожалуйста, помните — я не собирался знакомить вас с ней, вы сами настояли. Мне почему-то совсем этого не хотелось.
— Да я вас не упрекаю, — сказал Валентин. — Боже упаси! Я ни за что на свете не упустил бы такой экземпляр! В самом деле редкостное создание. С какой поразительной быстротой она расправила крылья! Право, я не помню, чтобы какая-нибудь другая женщина меня так занимала. Но простите, — добавил он, помолчав, — вас она нисколько не интересует. Да и предмет этот вряд ли заслуживает внимания. Поговорим о чем-нибудь другом. — Он переменил тему, но через пять минут, совершив крутой поворот и снова вернувшись к мадемуазель Ниош, принялся живописать ее манеры и припоминать ее mots.[110] Высказывания эти были чрезвычайно остры и для юной особы, всего шесть месяцев назад малевавшей бесхитростных Мадонн, на удивление циничны. В конце концов молодой граф вдруг умолк, задумался и некоторое время не произносил ни слова. Однако, когда он поднялся, чтобы уйти, было ясно, что его мысли по-прежнему заняты мадемуазель Ниош.
Глава шестнадцатая
Последующие десять дней были самыми счастливыми в жизни Ньюмена. Каждый день он виделся с мадам де Сентре, не встречая при этом ни старой мадам де Беллегард, ни старшего из своих будущих шуринов. В конце концов мадам де Сентре даже сочла нужным извиниться за их отсутствие.
— Они очень заняты, — пояснила она, — они знакомят лорда Дипмера с Парижем. — Она произнесла эти слова серьезным тоном, но чувствовалось, что за серьезностью таится улыбка, и это ощущение подтвердилось, когда она добавила: — Он, знаете ли, наш семиюродный брат, а голос крови, как известно, сильнее всего! К тому же он такой интересный человек! — и тут она рассмеялась.
Раза два-три Ньюмен встречал молодую мадам де Беллегард, она грациозно бродила по комнатам с томно-рассеянным видом, словно в поисках неких недоступных ей заманчивых развлечений. Ньюмену она напоминала красивый, но надтреснутый флакон духов; однако постепенно он проникся к ней добрыми чувствами, причиной чему было то, что она обречена состоять в брачном союзе с Урбаном де Беллегардом. Он жалел эту маленькую брюнетку — жену маркиза де Беллегарда — еще и потому, что она была глуповатой, улыбалась завлекательной улыбкой и сердце ее, по-видимому, не отличалось постоянством. Временами маленькая маркиза смотрела на Ньюмена так призывно, что иначе, как непосредственностью ее натуры, подобный взгляд объяснить было нельзя; будь это кокетством, она постаралась бы его завуалировать. Ее, несомненно, мучило желание спросить о чем-то Ньюмена или что-то ему сказать, и он недоумевал, что бы это могло быть. Но ему не хотелось давать ей повод заводить разговор: ведь если она собиралась жаловаться ему на свою горькую участь быть связанной узами брака с таким сухарем, как месье де Беллегард, Ньюмен понятия не имел, что он мог бы ей посоветовать. Однако ему не раз представлялось, как в один прекрасный день она подойдет к нему и страстно прошепчет (предварительно осмотревшись, нет ли кого поблизости): «Я знаю, мой муж внушает вам отвращение. Не могу отказать себе в удовольствии заверить вас, что вы совершенно правы. Пожалейте несчастную, у которой муж — заводная кукла из папье-маше». Но, хотя Ньюмен не был искушен в вопросах светского этикета, он имел точное представление, какие поступки относятся к разряду «низких», и потому понимал, что при его положении в этом доме ему надо быть начеку; он никому из здешних обитателей не желал давать повод обвинить его в том, что он, проникнув в круг семьи, ведет себя неподобающе. А пока мадам де Беллегард взяла за правило посвящать его в то, как обстоит дело с туалетом, в котором она намеревалась быть на его свадьбе и который, несмотря на частые совещания с портным, все никак не могла себе ясно во всей полноте вообразить.
