Исмаил Шихлы - Буйная Кура
Гюльасер достала из кофты иголку с ниткой.
- Дай я пришью, папа!
- Что, дочка?
- Пуговицы к рубашке.
Годжа перевел взгляд с дочери на свою грязную с торчащими пуговицами рубашку и покраснел. Ему стало стыдно, что он так огорчил свою дочь. Впервые в жизни предстал перед ней бедным, в лохмотьях и унизил свое человеческое, отцовское достоинство. Он начал неловко прикрывать рукой рваные места на рубашке.
- Не надо, дочка, не стоит. Чего там шить-то рванину...
- Да ты разденься, я хоть пуговицы пришью.
- Не надо, оставь.
- Ну ладно, не раздевайся, если не хочешь, я и на тебе пришью.
Пальцы Гюльасер расстегнули ему пуговицы. Оба они стали чувствовать себя свободнее. Гюльасер, как бывало, стала шутить, чтобы развеселить помрачневшего отца:
- Возьми в зубы прутик, папа, а то оклевещут тебя.
Он улыбнулся:
- Прошло то время, когда меня могли оклеветать. Теперь ничего не будет.
Гюльасер укрепила пуговицы и, склонив голову, зубами оторвала нитку.
- Кто вам стирает?
- Сами кое-как прополаскиваем.
- И Черкез тоже?
В ответ на удивление дочери старику захотелось подразнить ее, как бывало раньше:
- Ты что думаешь, твой брат Черкез не может сам стирать белье, как я?
- Я не то хотела сказать...
Гюльасер нахмурилась. Молчал и старик.
- А как он, Черкез?..
- Ничего, неплохо. Но он зол на тебя, дочка.
- В чем же я виновата?
- Так-то так, но ты нас оставила сиротами.
Гюльасер сперва хотела сказать: "На пять дней раньше, на пять дней позже, все равно я должна была уйти". Но раздумала и сменила разговор:
- Что ты думаешь, папа, о Черкезе? Не хочешь его женить?
- С ним об этом и говорить трудно, дитя мое. Не знаю, что делать.
Как бы ни была им приятна эта беседа, но Салатын, как условились, увидев, что идут люди к реке, бросила в воду камень. Гюльасер поняла этот знак и, обняв отца за шею, быстро поцеловала его.
- Не обижайся, папа, я должна идти. А то Шамхал узнает. Завтра в полдень я опять буду здесь ждать тебя. Собери все белье и принеси, я постираю. Приготовлю вам и еду. Слышишь?
- Не трудись, дочка, ничего нам не надо.
- Я на тебя обижусь навсегда, если ты откажешься. Завтра обязательно приходи. Я скажу тебе кое-что и другое.
Годжа не хотел обижать дочь:
- Ладно, посмотрим.
- Не посмотрим, а обязательно приходи.
Гюльасер встала, встал и Годжа. Поднял с земли свою папаху и отряхнул ее. Гюльасер, вытерев слезы, хотела побежать к Салатын, стоявшей около кувшинов. Годжа, вдруг растрогавшись, как ребенок, преградил дочери путь:
- Дай я еще раз поцелую тебя, дитя мое. На мир нет надежды.
Гюльасер, едва сдерживая плач, поцеловала отца. Заплакала и Салатыи.
1 Дан и тебя поцелую, дитя мое. Пусть бог даст тебе все, что желаешь.
2 Спасибо, дядя Годжа.
После того, как девушки ушли, Годжа долго смотрел на пенящиеся воды Куры, кружащиеся вокруг островков, на волны и водовороты, засасывающие даже целые деревья. Затем он перевел взгляд на скалу, вершина которой чуть не касалась облаков. Под этой скалой его ожидала лодка, которая вот уже пятьдесят лет делит с ним многие невзгоды, ныряя по бурным пенистым водам могучей реки..
8
В полдень на проселочную дорогу около Горькой долины выехали казаки на конях. Вслед за ними поднялся на бугор фаэтон с колокольчиками. За фаэтоном показались двумя рядами всадники. Зацокали подковы по камням, чуть поднялась пыль. Кони были, как на подбор, высокие, сытые. В лохматых папахах длиннобородые казаки приседали в седлах, припшорявая коней. Гейтепинцы в тревоге наблюдали за подъехавшими к деревне. Мальчишки забрались на крыши. Сверкали на солнце рукоятки длинных сабель, стволы винтовок. Черный лаковый фаэтон тоже блестел на солнце. Да и сидящие в нем как будто были одеты в золото: сверкали их плечи и груди. Казаки проехали мимо села, и гейтепинцы, решив, что они направляются в Тифлис, успокоились. Но всадники неожиданно остановились перед заезжим домом.
Ахмед, увидев вооруженных казаков, вспомнил Петербург, и недобрый холодок пронзил его. Не зная, зачем появились здесь казаки, он насторожился в ожидании неприятностей. Длиннобородый, широкоплечи с плеткой в руке казак сошел с коня, подошел к Ахмеду, неожиданно закричал:
- Эй, татар, яхши-яман, клади карман. Ни бильмез, ни бум-бум!
Оскорбительные слова встряхнули Ахмеда. Он подтянулся и на чистом русском языке спросил:
- Что изволите?
Казак смутился. Ахмед заметил его растерянность и еще решительнее сказал:
- Пожалуйста, я вас слушаю.
Казаку пришлось сменить тон.
- Покажи комнаты. Разве не видишь, приехал пристав.
Ахмед повел их в дом. Они внимательно осмотрели все комнаты. Тот же казак, увидев скамейки, черную доску и карту, опять спросил:
- Что это такое?
- Вы сами видите.
- Здесь заезжий дом или школа?
- Заезжий дом.
- Тогда зачем эти вещи?
- Нужно.
- "Нужно, нужно"... Разве трудно ответить? Убери отсюда все эти скамейки.
Между тем казаки взяли себе стулья и расселись на веранде. Пристав и его сопровождающие расстегнули кители, вытирали платками потные шеи. Пристав вытер пот и с бритой своей головы. Ветерок, долетающий с Куры, едва шевелил травы и цветы.
Казаки, не спрашивая ничего у Ахмеда, забрали скошенную им вчера траву и отдали ее своим лошадям.
Пристав спокойно разглядывал лес на той стороне Куры... Привлекли его внимание пастбища, деревья и цветы, дети, игравшие на лугу. Он улыбнулся. Видимо, деревня ему понравилась.
Тот казак, что разговаривал с Ахмедом, наклонился и что-то шепнул приставу на ухо, после чего пристав велел привести Ахмеда. И следа не осталось на его лице от улыбки.
- Кто ты такой? - спросил пристав, когда Ахмед пришел.
- Почтовый работник.
- Где научился говорить по-русски?
- В Петербурге.
Под приставом заскрипел стул.
- Ты что, был студентом?
- Да.
- Потом тебя выгнали, не так ли?
- Так.
- За что?
- Читал кое-какие книги.
- Гм. Так, так. А сюда как попал?
- Послали.
- И здесь читаешь те самые "кое-какие" книги?
- Можете проверить, господин пристав.
- А почему этот дом ты превратил в школу?
- Господин пристав, иногда ребята заходят ко мне, и от скуки я их учу письму... Вы сами знаете, что в наших деревнях нет школ...
- Ты их учишь писать по-татарски?
- Нет, по-русски.
Пристав смягчился:
- Да, ну что же... Так. Ты мне нравишься. У вас нельзя попить чаю?
- Для гостя все найдем.
- Если так, давайте самовар.
Ахмед побежал в комнату и вынес самовар. Стал наливать в него воду.
- Ты один? Разве у тебя нет семьи?
- Нет, господин пристав.
- Ладно, иди сюда. Они сами поставят.
Казаки тут же взяли самовар и нащепали лучины. Пристав все обмахивал лицо. Затем стал прохаживаться по веранде. Потом сел на свое место и, обращаясь к Ахмеду, тихо сказал:
- Надо собрать народ. Есть важный разговор. Ты пойди с казаками и позови всех мужчин. Сам будешь у нас переводчиком.
Казаки ринулись в деревню. Увидев чужих, псы зазвенели цепями, захрипели. Поднялась дорожная пыль и, как туман, опеленала деревню. Стоял знойный день, слышно было только стрекотание кузнечиков и гул Куры. Казаки почувствовали эту гнетущую тишину и спросили у Ахмеда:
- Где народ? Перекочевал?
- Нет.
- Почему же никого не видно?
- Боятся вас.
- Съедим мы их, что ли?
- От вас добра не ждут.
Всадники остановились у ворот Джахандар-аги. Ахмед окликнул хозяина. Как только Джахандар-ага услышал его голос, вскочил на ноги, взял винтовку и спустился с крыши соломника. Прикрикнул на рвавшихся цепных псов. Раньше слуг он вышел за ворота. Увидел вооруженных казаков и Ахмеда.
- К добру ли, сынок?
- Пристав зовет в заезжий дом.
- Одного меня?
- Нет, всех мужчин.
Джахандар-ага успокоился, обернулся и крикнул слугам:
- Оседлайте коня!
Казаки отъехали. Джахандар-ага вернулся в дом, переоделся, нацепил кинжал и проверил винтовку. Таптыг ждал его во дворе, держа оседланного коня. Джахандар-ага сам проверил подпругу, затянул ее еще туже и, перед тем как вдеть ногу в стремя, повернулся к Таптыгу:
- И вы седлайте коней. Вооружитесь и оповестите всех наших. Приезжайте вслед за нами к "Заежу".
- Что случилось, хозяин?
- Ничего не случилось. Но мать осторожного сына не будет плакать. Им верить нельзя.
Джахандар-ага вскочил на коня. Гнедой вылетел на дорогу.
Во дворе "Заежа" было полно пароду. Все гейтепинцы-мужчины пришли сюда. Они держались большими группами вокруг старейшин своего рода. Слуги, держа коней на поводу, стояли в стороне. Все были возбуждены. Каждый по-своему толковал приезд пристава, каждый хотел, чтобы беда прошла мимо. Что касается пристава, то он спокойно пил чай на веранде, исподлобья поглядывая на собравшихся.
Наконец он встал и, спустившись по ступенькам, подошел к народу. Казаки поставили стулья посреди двора, нашелся и стол. Пристав пригласил крестьян подойти поближе и велел им сесть. Все полукругом уселись на зеленую траву, скрестив ноги. Не сели только Джахандар-ага, который стоял, прислонившись к дереву, молла Садых, перебирающий четки, да еще несколько мужчин.
