Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)
От АА я пошел на литературный вечер в "Балаганчике". Пришел в 11 часов и как раз вовремя - пьесу только что кончили, а литературное отделение еще не начали. Вот объявление о вечере:
БОЛЬШОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР
1-го декабря с. г. в зале театра "Балаганчик" (ул. 3 июля, 12) Союз писателей устраивает большой литературный вечер. В 1-м отд., посвященном памяти И. А. Крылова, после слова о И. А. Крылове П. Н. Медведева студией А. Н. Морозова будет представлена пьеса И. А. Крылова "Триумф". Во 2-м отд. с чтением своих произведений выступят писатели: Конст. Федин, Б о р. Л а в р е н е в, М. З о щ е н к о, Е. Замятин, Дм. Ч е т в е р и к о в, В. Каверин, Н и к. Б а р ш е в, М. Слонимский, Н. Тихонов, И. Садофьев, Н. К л ю е в, Н и к. Б р а у н и В с. Р о ж д е с т в е н с к и й.
Подчеркнутые - выступали. Не знаю, выступал ли М. Слонимский. Кажется, да.
Лавренев читал отрывок из "Небесн. Картуза", Зощенко - о бане и о ванне. Рождественский - переводы из Беранже, Клюев - стихи.
Зал был полон. Принимали без больших аплодисментов, но слушали внимательно. Во время чтения в зале все поэты и писатели бродили по фойе, разговаривали друг с другом.
Федин, Н. Тихонов, Замятин, Зощенко и другие бродили одной группой со своими дамами. Одиноко стоял В. Кривич, который никого не приманивал к разговору своей глупостью. То же было и с Нельдихеном. Баршев - чужой "старым" - сидел в зале, Садофьев, Браун и другие слонялись также без дела. Клюев куда-то смылся. Рождественский со своей девушкой то влезал в зал, то прикреплялся к какой-нибудь группе. Лавренев бродил с виснувшей на нем И. Куниной.
В 12 1/2 конферансье объявил, что из-за позднего времени остальные участники не выступят, хотя они все и собрались здесь. Публика стала вызывать Тихонова и Садофьева, больше Тихонова. Но ни Тихонов, ни Садофьев, ни Федин, ни Замятин не выступили. Вечер кончился. В толпе уходивших я увидел Л. Попову с сестрой. Заговорили, и я пошел их провожать - одну на Моховую, другую на Мойку.
Замятина мне говорила о своем пребывании с АА на Сиверской. АА чудесно собирает грибы - еще одна черточка в ее "биографию"...
2.12.1925
В час дня я пошел в Мр. дв. Впустила меня Маня. Шилейко мы оставили в его комнате, и я остался сидеть у постели. Плохо чувствует себя, и лежит. Но ей необходимо встать сегодня, чтобы провожать Шилейко. А в 5 час. она пойдет в Шер. дом обедать. Сильный мороз сегодня и в комнате холодно. Говорили о Г. И. (Иванове - В. Л.).
По поводу слов Жоры о Блоке. Можно подумать, что Блок с ним чуть ли не на короткой ноге был. Выходит также, что Блок "любил снимать квартиры в верхнем этаже", и еще много чего выходит по Жоре...
Но Жора допускался к Блоку один раз в год. Так уж было заведено: раз в год он звонил Блоку и просил разрешения прийти. Блок разрешение давал, и Жора шел к нему.
Надписи на книгах: "Это делаем все мы, грешные: нас просят, и мы надписываем книгу".
Блок очень долго жил на одной и той же квартире. Какая же тут может быть "любовь к верхним этажам"?
Блок, замкнутый, не любивший многолюдства у себя, всегда держал таких людей, как Жора, на большом расстоянии от себя. У него были друзья, которых он выбирал, руководствуясь своими особыми причинами - Зоргенфрей, Иванов-Разумник...
"Попробуйте пойти к Сологубу, интимно говорить с ним! А с Сологубом это легче, чем с Блоком!.."
Какой с виду Г. Иванов?
"Сладкий, льстивый, - еще больше, чем Всеволод..."
Г. Иванов начал свою литературную карьеру в кружке Грааль Арельского и И. Северянина. Оттуда его вытащили, и... он был в Цехе*.
Г. Иванов бывал в Цехе. Там он был тихим и скромным, даже пил втихомолку.
Недоброво знал английский язык плохо. Превосходно знал французский.
Стихотворение "Все расхищено, предано, продано..." написано летом.
Я рассказал АА о литературном вечере в "Балаганчике". Говорил, как там серо и скучно было, хоть все и хвалили - говорили: "хороший вечер"...
АА ответила: "Что же вы хотите больше от рядового литературного вечера? Ведь нельзя же, чтоб на каждом таком вечере публике дарили "Анчара"...".
Заговорил о том, что прозу на литературных вечерах нельзя читать, и АА вполне согласилась со мной.
О Каменском я говорил - сказал, как он читает. АА ответила: "Он всегда так читает... Он хорошо читает".
Просидев у АА около часу, я ушел домой.
В 4 часа ко мне пришел Н. Тихонов с Марией Константиновной, которых я ждал сегодня. А через несколько минут после их прихода пришел Всеволод Рождественский, которого я не ждал сегодня.
Говорили о Гумилеве, я показывал кое-что из имеющегося у меня, рассказывал. Говорили о влиянии поэта на поэта. Тихонов стал приводить примеры из английской поэзии, говорил о Барри Корнуоле, о Киплинге, о других, приводил пример из кого-то - строки совершенно совпадающие с его "Балладой о Синем Пакете": "Колесо к колесу..." - и т. д., а там - "шея к шее", "нога к ноге"... и т. д. Тот же ритм, те же образы...
Пили чай и продолжали разговор. Я прочитал несколько ненапечатанных стихотворений Николая Степановича. Всеволод распространялся и не стеснялся моим присутствием, рассказывая небылицы о Гумилеве. Потом мы перешли в столовую - обедать. Говорили о собаках, потом о Туркестане, куда Тихонов хочет ехать весной (он уже нашел попутчика). Маршрут предположен такой: Баку, Красноводск, Бухара, Ташкент, Аулиэ-Ата. Тихонов читает всю литературу о Туркестане и изучает его, чтобы ехать, имея уже знания.
Рассказывали - Тихонов и Мария Константиновна - о своем летнем пребывании в Териоках и о том, как они пешком, через болота и леса, ходили в Шлиссельбург и в другие места. После обеда перешли опять ко мне, но уже в 7 часов Тихоновы ушли - они обещали кому-то встретиться в кинематографе. Кстати - Тихонов увлекается кинематографом и полусерьезно говорит, что даже собирается играть для киносъемок.
Еще когда Тихоновы и Всеволод были у меня, мне позвонила АА и просила зайти к ней взять доверенность, написанную Шилейкой на мое имя, чтобы после его отъезда я мог получить в университете его жалованье за месяц, которое он отдает частично АА. В 7 часов, сразу после ухода Тихоновых и Всеволода, я поехал к АА. Застал в квартире полный разгром: Шилейко снаряжался в путь. Топилась плита, развешано было белье, раскиданы книги, платья, вещи... АА в кухне, одетая в белый свитер, хлопотала и возилась с едой, с бельем, с вещами. Предложила мне чаю. Шилейко налил крепкий чай в 3 чашки, мы пили, сидя за столом, а он - разгуливая по комнате. Дико острил, возился с Тапом, причем начал эту возню, неожиданно бросившись бегать вокруг стола. Тап с диким протяжным воем бросился за ним...
Говорили о разных литературных вещах - о Кузмине; Шилейко острит, будто про него говорили: "Послушайте, Кони - это не вы?" - так он дряхл был и стар в 14 году, после своих "лирических" похождений. Дразнил Тапа. АА смеялась и сказала: "Попробуйте взять Володину шинель... Тату не даст..." Я обманул "Тату" и взял шинель, пообещав ему, что пойду с ним гулять. А когда я сделал попытку не пойти, Тап обиделся. Чтобы он не разочаровался во мне, я позвал его гулять. И Тап, всегда охотно и долго гуляющий, сегодня страшно спешил и опрометью бросился домой, не дав мне даже дойти до угла и купить папирос. Когда я попытался его увести силой, он уперся всеми лапами и жалобно завыл. "Он боялся, что Володю увезут без него", - сказала АА, когда я вернулся. "Откуда он знает?"
Я попрощался с В. К. Шилейкой, пожелал ему счастливого пути, попрощался с АА и пошел домой.
АА после провожала Шилейку на Николаевский вокзал.
4.12.1925. Пятница
Вчера АА весь день пролежала в постели и не выходила из Мр. дв. Чувствовала себя плохо.
Сегодня утром я получил в университете 40 рублей - оставшаяся часть жалованья Шилейко (всего 70 р.), которую он предоставил АА. Сейчас же поехал на дровяной двор, купил 1/2 сажени дров и доставил их АА.
У АА меня ожидала рюмка коньяку, заботливо приготовленная ею, потому что сегодня сильный мороз. Странно мне было увидеть, что "здесь все то же, то же, что и прежде": АА лежит в своей широкой постели, вещи, мебель расставлены так же, как они были расставлены до приезда Шилейко. Та же лампа на столе и я - в прежней, привычной позе, в прежнем кресле. И так же сквозь полузамершие стекла окна видны колонны углового - на Мойку и Марсово поле дома. И опять скучный Тап, и опять примус, и опять в 5 часов уходящая Маня. Опять бульон и курица на ночном столике АА, и она в чесунчовом платье, под одеялом, с распущенными волосами и белой-белой грудью и руками. И справа от нее - на постели, у стены - книги, записки, заметки...
Я сидел у АА весь день и утомил ее сильно. К ней никто не приходил, только в 10 часов вечера должен был прийти Пунин. Я ушел часов в 7. Говорили мы очень много. Конечно, о работе, главным образом, но и обо всем, на все темы, на все, нас затрагивавшие...
АА получила письмо от брата из Александровска (Сахалин). Тот описывает всю свою жизнь с 19-го года. Вспоминает своего предка, Стогова, испытывавшего всякие трудности, лишения, но отважного и смелого путешественника. (Стогов, предок АА, ходил в Северный Ледовитый океан под парусами, пробирался сквозь льды и т. д.) АА по этому поводу говорит, что у них в семье все делятся на людей типа Стогова или - типа Мотовилова. (Мотовилова - мать Инны Эразмовны, кажется.) Одни - дельцы, умеющие выходить из всяких положений, богатеющие легко (например, один родственник АА сохранил до сих пор громадный дом в Киеве). Другие - полная противоположность первым.
