Валентин Катаев - Квадратура круга. Пьесы (сборник)
Персюков. Есть.
Есаулова. Что есть?
Персюков. Великий человек, который жил в нашем городе.
Есаулова. Не может быть!
Персюков. Не может быть? (Сарыгиной.) Бабушка, прошу вас. Подойдите, не робейте.
Есаулова. Кто это?
Персюков. Внучка.
Есаулова. Ты что – пьян?
Персюков. Терпенье. (Сарыгиной.) Давайте сюда узелок. Кладите его на стол. Осторожненько. Вот так. Одну минуточку.
Сарыгина и Персюков бережно развязывают узел.
Есаулова. Что это?
Персюков. Реликвии. (Сарыгиной.) Объясните, бабушка.
Сарыгина (вынимает из узла плед). Это плед моего покойного дедушки Ивана Николаевича.
Персюков. Видите, это плед.
Сарыгина. Во время своего кратковременного пребывания в городе Конске, по свидетельству моей покойной матушки Ларисы Константиновны, урожденной Извозчиковой, выходя из дому в сырую или же холодную погоду и желая таким образом предохранить себя от возможной простуды, мой покойный дедушка имел обыкновение набрасывать на плечи этот плед.
Персюков. Этот самый плед. Не трогайте руками.
Есаулова. Позвольте… Я что-то ничего не соображаю…
Персюков. Давайте, бабушка, давайте.
Сарыгина (вынимает флейту). Это его же флейта.
Персюков. Видите, флейта.
Сарыгина. По свидетельству моей покойной матушки Ларисы Константиновны, урожденной Извозчиковой, и многих других лиц, близко знавших моего покойного деда, последний, обладая большим музыкальным вкусом, иногда в минуты отдыха исполнял на этой флейте различные небольшие музыкальные пьесы.
Персюков. На этой самой флейте. Подлинная вещь.
Есаулова. Да, но я все-таки…
Персюков. Только не перебивай.
Сарыгина (вынимая цилиндр). Это чилиндр, который покойник на всякий случай всегда брал с собой в дорогу и возил в специальной круглой коробке. Однако, будучи демократом и яростным противником крепостного права, покойный Иван Николаевич избегал надевать этот чилиндр. Подлинный экземпляр чилиндра, к сожалению, утрачен, а этот дубликат приобретен значительно позже моим дядей уже с отцовской стороны Аполлоном Васильевичем Сарыгиным и сохраняется в семейном архиве среди прочих вещей покойного деда, как-то: перчаток, визитных карточек и так далее. Между прочим, об этом чилиндре сохранился любопытный анекдот, ярко характеризующий нравы и обычаи той отдаленной эпохи. (Неожиданно довольно визгливо хихикает.) Во время кратковременного пребывания своего в городе Конске покойный Иван Николаевич занимал скромную комнатку в доме моего дедушки Константина Сидоровича Извозчикова, мужа младшей сестры покойного, Людмилы Николаевны, моей бабки уже с материнской стороны. Домик этот сохранился и посейчас. Моей матушке тогда как раз шел пятый год, и она была очень шаловливым ребенком. Однажды, воспользовавшись отсутствием покойного Ивана Николаевича, моя матушка похитила из заветной коробки чилиндр, посадила в него маленьких котят (хихикает), маленьких котят и стала возить их в чилиндре по всем комнатам. Легко представить изумление моего покойного дедушки, когда он, вернувшись домой с прогулки, вдруг видит в своем чилиндре (хихикает), вдруг видит в своем чилиндре – кого же? О, ужас! – маленьких котят. (Хихикает, вытирает слезы.)
Есаулова. Каких котят? В чём дело?
Сарыгина. Маленьких котят… Вот таких малюсеньких котят… (Хихикает до слез.)
Есаулова. Товарищи, вам что-нибудь понятно?
Все стараются заглянуть в цилиндр, как бы надеясь увидеть в нем котят.
Сарыгина (вынимая большой деревянный циркуль). А это чиркуль. Вещь подлинная. С помощью этого чиркуля покойный Иван Николаевич в часы досуга чертил различные, иногда довольно сложные геометрические фигуры.
Есаулова. Но кто, кто?
Сарыгина. Мой покойный дедушка Иван Николаевич.
Есаулова. Я слышу, что покойный дедушка. Слава богу, не глухая. Да кто этот покойный дедушка? Кто?
Персюков. Лобачевский.
Есаулова. Как?
Персюков. Ло-ба-чев-ский.
Есаулова. Какой Лобачевский? Тот самый?
Персюков. Тот самый.
Передышкин. Что это за Лобачевский?
Есаулова. Передышкин, Передышкин! Хоть бы ты людей постеснялся. Это же каждый советский школьник знает. Великий русский математик Лобачевский.
Персюков. Он самый.
Есаулова. У нас в Конске? Невозможно!
Персюков. Представь себе.
Есаулова. Ты шутишь?
Персюков. А что же такого. Служил человек в Казани. Приезжал погостить к родственникам в Конск. Очень обыкновенно. Жил в маленьком домике. Домик сохранился. Внучка налицо.
Есаулова. Боже мой! Значит, вы родная внучка Лобачевского?
Сарыгина. Родная внучка, родная внучка.
Есаулова. Голубушка! Позвольте же вас приветствовать от имени Конского горсовета. Вот уж никак не предполагала, что у нас в Конске живет внучка Лобачевского.
Сарыгина. Живет, живет, как же.
Персюков. Имей в виду – это я все сделал. Я открыл внучку. И главное, с каких пустяков началось! Прямо невероятно. Живем на одной улице. Так – ее домик, а так – наш. Только я ничего и не подозревал… Вдруг в один прекрасный день у нее в домике начинает протекать крыша. Верно, бабушка? Протекала крыша?
Сарыгина. Верно, батюшка, верно, протекала.
Персюков. Конечно, она туда-сюда, в отдел коммунального хозяйства, и прочее; понятно, нигде ничего не добилась и, наконец, кинулась ко мне по соседству, как к ответственному товарищу. Ну, тут все и выяснилось. Верно, бабушка?
Сарыгина. Верно, верно. Владение разрушается. С крыши течет в комнаты, и от постоянного действия дождевой воды окончательно гибнут вещи покойного Ивана Николаевича. Гибнет превосходный турецкий диван, на котором имел обыкновение отдыхать покойник, гибнет библиотека, прохудился забор, и мальчишки лазают в палисадник и беззастенчиво ломают персидскую сирень.
Есаулова. Какое безобразие!
Персюков. Мало сказать, безобразие. На глазах у городского Совета разваливается дом Лобачевского, и никто палец о палец. Беспримерное головотяпство. Государственное преступление.
Есаулова. Хорошо, что мы вовремя хватились.
Персюков. Вы хватились! Это я хватился. Не я – имели бы все красивый вид.
Есаулова. Спасибо, Персюков. Ты молодец. Однако, товарищи, надо что-то делать. Прежде всего, я думаю, надо поставить в известность область и запросить Москву.
Персюков. Ни в коем случае! Ты с ума сошла! Не дай бог, дойдет до Казани, что их Лобачевский жил у нас в домике, – и кончено. Такой шум поднимут, такую демагогию разведут, что не обрадуешься. Глазом не моргнешь, как они все себе захватят: и домик, и Лобачевского, да еще юбилей сделают. А нам – шиш. Я их хорошо знаю. Их, брат, надо поставить перед совершившимся фактом. А то они все себе отхватят.
Есаулова. Что все?
Персюков. Абсолютно все. Но ты не беспокойся. Я уже кое-что предпринял.
Есаулова (не без тревоги). Что ты уже предпринял?
Персюков. Да так, всякие необходимые мелочи. Между прочим, заказал временную мемориальную доску: «Здесь жил и работал великий русский математик Лобачевский». Правильно поступил?
Есаулова. Правильно. (Мечтательно.) Мемориальная доска на доме великого человека – это просто, но благородно.
Персюков. Пока что гипсовая. Стоит пустяки. Тридцать восемь рублей с копейками. Я их пока провел по смете Парка культуры и отдыха, а когда горсовет утвердит специальную смету по домику Лобачевского, тогда рассчитаемся.
Есаулова (тревожно). Ты думаешь, необходима специальная смета?
Персюков. Обязательно. А как же без сметы? Крышу и забор починить нужно? Нужно. Участок привести в приличный вид нужно? Нужно. Ну и всякие другие мелочи: письменные принадлежности, марки, телеграммы. Может быть, придется установить перед домиком небольшой бюст, это было бы очень хорошо.
Есаулова (мечтательно). Да, бюст.
Персюков. Правда? Я очень рад, что ты меня поддерживаешь в вопросе бюста.
Есаулова. А не будет дорого?
Персюков. Вся смета по домику выйдет не больше, чем рублей в пять-шесть тысяч. Самое большое – семь тысяч, это уже вместе с бюстом. Во всяком случае, не больше восьми.
Есаулова. Восемь тысяч. Однако деньги порядочные. Может быть, обойдется без бюста?
