Сергей Семенов - Односельцы
– - Зачем в чайную?
– - Обмыть тебя по случаю приезда. Эх, дела, дела! Видно, там хорошо, где нас нет. Ну, что ж, если у вас там так плохо, а у нас хорошо, пойдем, мы тебя угостим, где наше не пропадало.
– - Я угощу, -- улыбаясь, проговорил Константин Иванович. -- Я от этого не отказываюсь, только я хочу сказать, у вас тут трава, зелень, а у нас кругом камень, да еще шлифованный, а среди камней и сам, того и гляди, каменным сделаешься.
VI I
Чайную в Охапкине содержал Бражников. Прежде, в молодости, он ходил на заработки. В Москве на одной фабрике стали вырабатывать бумажное полотно, похожее на голландское. Находчивые люди стали разъезжать с этим полотном по глухим местам и продавать его за настоящее. Барыши получались большие. Таким торговцем стал и Бражников и в два года нажил две тысячи. После этого он снял трактир на большой шоссейной дороге и заторговал на славу. Он отрастил брюхо, завел золотые часы, жена его сшила шелковое платье, и он уже хотел выписаться из общества и приписаться к купечеству. Но рядом с шоссе вскоре провели железную дорогу; езда по шоссе упала, трактир Бражникова опустел, хозяевам пришлось сокращаться во всех своих замашках, и они стали быстро проживаться. Часы были проданы, платье заложено, и вот, когда стало ясно видно, что прежнего житья не воротить, -- Бражников запряг лошадей в тарантас, усадил жену, десятилетнего сынишку и, сказавши работнику, что он едет в гости к попу, -- уехал из села навсегда, оставив кредиторам все свое заведение и имущество. После этого в Охапкино лет пять ездил становой с исполнительными листами, но у Бражникова никакого имущества не находилось; становому такая езда надоела, и он оставил Бражникова. А Бражников вырастил сына, женил его на одной сироте, у которой было трехсотрублевое приданое, на это приданое он открыл чайную и стал тайком приторговывать водкой.
У двора Бражникова росло несколько кудрявых берез. Под ними стояли столы, и летом под березами были лучшие места.
Когда компания подошла к чайной, под березами был занят только один стол. За ним сидело три мужика. Старый согнутый старик Быков, хозяин большого дома, с деньгами, на которые он скупал зерно во время беспутья, скот, лес; он сам уже не работал, так как у него была грыжа, но крепко держал большину в руках. Другой был старовер Васин, с курчавой бородой с проседью и востренькими маленькими глазами; третий был высокий, белокурый, с широкой бородой и вдавленной переносицей, тягольщик Осип. Осип первый заметил подошедших и воскликнул:
– - Господину питерскому наше почтение! С приездом!
На безобразном лице мужика мелькнула широкая улыбка, выражавшая как будто бы добродушие и вместе с тем лукавство.
Мельников стал здороваться с односельцами. Быков и Васин отнеслись к нему не так фамильярно. Быков степенно ответил на его рукопожатие, Васин же встал и по клонился при этом.
– - Погостить приехал? -- спросил Быков.
– - Да, своих повидать.
– - Надолго?
– - До успенья проживу, а может быть, подольше.
– - Тоже как дело пойдет, а то не скоро отпустят, -- двусмысленно улыбаясь, сказал Осип.
Быков сурово взглянул на Осипа и сказал:
– - Погоди ты, не суйся не в свое дело, -- и обратился снова к Мельникову: -- Редко бываете в деревне-то, надо бы подольше…
– - Я и то хочу все лето пробыть.
К столу подошел Машистый, ходивший заказывать чай, и, усевшись рядом с Мельниковым, скинул картуз и стал вытирать пот со лба.
– - А что я хочу вас спросить, -- заговорил вдруг Васин, пытливо глядя на Мельникова своими вострыми глазами, -- вы там видали народу с разных местов; в тех-то местах так же, как у нас, живут али по-другому?
– - Живут везде по-своему, только нужду терпят одинаково.
– - Стало быть, не лучше нашего?
– - Не лучше.
Васин качнул головой и щелкнул языком.
– - Вот оно дело-то какое!.. Стало быть, такое крестьянское положение… На роду нашему брату написано век кукушкой куковать…
– - …да кулаком сопли утирать, -- ввернул Осип и громко загоготал.
– - Да погоди ты! -- уж прикрикнул на него Быков. -- И что мелет! Тут об деле, а он об хмеле, чудак!
– - Я к слову, што ж… а не надо, так и не надо, не велика беда, -- сказал Осип и замолчал.
В палисаднике появился Бражников. Ему было лет пятьдесят. Он был высокий, прямой, с густой белокурой бородой, подернутой проседью, и высоким лбом; но нос у него был крупный и тупой, и от этого портилось все благообразие его лица. Он чуть не бросил на стол поднос с посудой и, схвативши руку Мельникова, встряхнул ее.
– - Константин Ивановичу, с приездом! Чем прикажете, окромя чаю, потчевать? Может быть, пивца али кваску? Есть хороший, в погребе лежит, холодный
– - Да вы не стесняйтесь, я с вас ничего не возьму, только скажите.
– - Да мне ничего не хочется, благодарю.
– - Ну, так я сейчас сухариков к чаю принесу.
VII I
Бражников ушел, а в палисадник вошли два новых гостя. Один широкоплечий, плечистый, с чалой бородой и багровым самоуверенным лицом. Это был Восьмаков. Другой, много моложе, с мягкой шелковистой бородой и чистыми глазами, Костин. На первый раз он казался таким тихоней, но был совсем не тихий, а в пьяном виде даже жестокий человек. Когда он напивался, то становился грозой семьи и соседей. Буйствуя, он бил всех, кто попадется; он не щадил ни свою мать, ни жену, ни детей. Особенно он измывался над женой: он ее клал на лавку или на стол и колотил от головы до пяток и выпускал только тогда, когда ему надоедало. К нему в это время нельзя было никому подойти, потому что он набрасывался на того и тоже избивал до беспамятства. Жену часто отливали водой; она была уже не в своем рассудке и в тридцать лет казалась старухой и жаловалась на боль в костях. Запуганные росли дети и боялись встречаться соседи.
Восьмаков и Костин поклонились совсем одинаково, чисто формально, и уселись за столом под окном. Васин опять обратился к Мельникову и спросил:
– - А не приходилось вам слышать, как в других местах на хуторах живут?
– - Не одобряют, -- вдруг вставил замечание Осип.
– - Кто не одобряет-то? -- вдруг спросил Осипа Машистый.
– - Те, кто понимают.
– - Эти понимающие-то, може, вроде тебя: табак с перцем различить не могут. Как это не одобрять хорошего?
– - А по-твоему в хуторах хороштво? -- бросил из-за своего стола Восьмаков, и в тоне его чувствовался задор.
– - Известно. Чего ж еще хотеть: вся земля в одном месте, под руками!
– - И ко рту поднесешь -- не проглотишь, тоже как задастся.
– - На хуторах, говорят, лучше живут, -- сказал в ответ Васину Мельников. -- Земля близко, обработать ее много легче.
И только он это сказал, как неуловимый огонь промелькнул в глазах Восьмакова. На лице его выступила краска, в голосе задрожали едкие, злые ноты.
– - И близко, да склизко, а далеко, да дорого… Что в ней, в близости-то, если достанется, что никуда не годится.
– - Вблизи всякую землю сделаешь, что будет годиться.
– - Скоро ее сделаешь-то, когда в ней ничего нет?
– - Вложишь.
– - Когда в нее вложишь-то?
– - Люди совсем пустые земли на путь наводят.
– - Где такие люди-то?
– - Везде, и у нас, и за границей… -- поддержал Машистого Константин Иванович.
Все лицо Восьмакова стало вдруг чугунное, в глазах появилась дикая враждебность, даже изменился, как будто бы пересел голос.
– - Какие в загранице люди? Там не люди, а нехристи. Они леригию отвергают… Нешто можно нам глядеть на заграницу?
В тоне Восьмакова чувствовалась вражда; она дрожала в каждом слове его. Это задело Мельникова, и вдруг его стало разбирать раздражение.
– - Отчего же не поглядеть, где есть хорошие примеры? На худые дела нечего обращать внимания, а хорошему учиться везде можно.
– - Учиться! Вот от ученья-то и идет беда; забьют люди в голову, от дела-то отвыкнут и ищут, что полегче; работать чтобы меньше, а получать больше. Нет, ты соблюдай себя без хитростев.
– - Хорошему урожаю никто не рад не бывает.
– - Урожай от бога, а вы хотите, чтобы все от самих себя. Нет, на это у вас еще кишка жидка…
Мельникову непонятно было такое отношение Восьмакова к самому себе, и вообще непонятна душа таких людей, как Восьмаков и его дядя. И он опять почувствовал свое бессилие найти хотя какой-нибудь подход к их сердцу, и ему стало нехорошо.
А с Восьмаковым схватился Машистый, и у них завязался спор. К спору прислушивался Протасов; он молча пил чай, но по тому, что горели его щеки и часто вспыхивали глаза, видно было, что он относился к спору не безучастно. Снова появился Бражников с тарелкой сахарных сухарей и, подсаживаясь к Мельникову, заявил:
– - А я тут горлофон купил.
– - На что же?
– - Играть. Собирется народ в праздник, и заведу, очень здорово выходит. Штука головоломная! Бывало, какую машину нужно ставить, а этот всего ничего. Не угодно ли, угощу?
– - Я слыхал их в Петербурге.
