Мария Ульянова - Фаррыч
- Никак не пойму, черт-те что. Здесь за полгода все так поменялось, понастроили ульев, - ворчал Фаррыч и старчески трясся от нетерпения и гнева.
Когда они вошли в заводскую часть, где пыльные ленты асфальта петляли мимо высоких железных щитов, увенчанных колючей проволокой, в носу защипало от едкого дыма и кислоты. Фаррыч успокоился:
- Теперь узнаю. Как говорится, вот я вновь посетил эту местность любви, полуостров заводов, парадиз мастерских и аркадию фабрик...
Здесь даже музыка не помогла, не оживила, не привела в движение. Да и было-то тут всего - сухенькие деревца, пыльные проплешины земли, черные рога труб. Айзек вскипал от возмущения, ну, отец и отколол, позвал прогуляться на родину, блин, лучше бы сказать правду, что сегодня итоговая контрольная, и поехать в институт за парой.
Потянуло резиной, вот тут, за поворотом, должен начаться пустырь, а на нем - несколько заброшенных домов, один из них - бывшее общежитие, туда и ведет Фаррыч сына, на ходу нервно поправляя сверток под мышкой.
Они шли под гору, узкая пыльная дорожка подталкивала их, а с обеих сторон тянулись ржавые некрашеные заборы, один - завода черных металлов, другой - котельной. Уже виднелся просвет, выход, и Фаррыч нервничал, он давно не был здесь, его до слез угнетало, что с таким поводом он вернулся в края, откуда начинал свою взрослую жизнь. Наконец они оставили за спиной молчаливые трубы, черненные гарью, но вместо пустыря дорогу перегородил новенький зеркальный дом, который заслонял небо множеством стеклянных башенок и поблескивал большими чистыми окнами. На нижних этажах служащие в костюмах двигались стройно и уверенно, откровенно выставленные на всеобщее обозрение, а прозрачность офисов пугала и смущала. Фаррыч немного сгорбился и нетерпеливо поторапливал сына. Они обошли сторонкой ухоженный газон, стоянку, автомойку, заправку, которые казались собранными из конструктора "Лего", чистенькие, пластмассовые, яркие. Подустав, отец с сыном снова очутились не на пустыре, а превратились в букашек по сравнению с высоткой спортивного комплекса и соседней громадой мебельного салона. Фаррыч старался не терять спокойствия, хотя неукротимое смирение и уныние раскаленным камнем жгли ему горло. Он бодро шел мимо незнакомых новеньких зданий туда, где, по его расчетам, должен наконец-то начаться пустырь.
- Па, мы туда идем, ты уверен? Мы не заблудились?
- Правильно, правильно, сейчас, еще немного, - тихо бормотал Фаррыч, но его глаза отвечали смятением, он сгорбился, сжался и выглядел жалким.
Пройдя под окнами очередного длинного дома, они вышли не на пустырь, а на площадь, где было шумно. И Фаррыч догадался, что эта площадь и есть то самое место, где он собирался исполнить волю непреклонного Друга. Но площадь окружали незнакомые дома, а на месте заброшенного общежития синел трехэтажный новенький особняк. Трудно было поверить, что здесь когда-то были свалка, болотистые топи и холмы, обдуваемые ветром. У большого экрана, что висел на боковой стене особняка, толпился народ, почти полная площадь внимательных подвижных глаз, устремленных на экран, где транслировали финальный матч чемпионата.
- Давно начался? - спросил Айзек у прохожего.
- Не, минут семь, зато уже кое-что, 1:0 - Штаты ведут.
Но отец не давал расспросить, уводил в сторону, и это начинало раздражать. Айзек вскипал, его щеки разгорались румянцем. Фаррыч крепко держал сына за рукав футболки и подгонял: "Идем", - а сам на ходу, поглядывая куда-то вбок, скинул тряпку, небрежно бросил ее на асфальт, бесстрашно извлек саблю на всеобщее обозрение и медленно вытягивал ее из ножен. На экране американский вратарь дернулся к мячу, по площади прокатился вдох, но тут же все дружно выдохнули - мяч попал в штангу. Увлеченный мельканием ног на экране, Айзек дернулся, вырвался и юркнул в толпу. Затерявшись среди болельщиков, он украдкой обернулся и увидел отца, старик стоял в сторонке, поодаль от толпы болельщиков, совсем один, держал перед собой обнаженный клинок, виновато поглядывал на небо, растерянно озирался и звал: "Айзек, Айзек".
Вглядываясь в толпу, куда ускользнул беглец, Фаррыч пожал плечами. Перед ним было около тысячи одинаковых бритых затылков и спины пестрых футболок. У кого на шее - наушники, у кого - шарфы. Фаррыч искал глазами сына, но не находил, все затылки слились в сплошные сомкнутые ряды, и когда Штаты забили второй гол, радостный гул, похожий на блеяние, прокатился по площади. Фаррыч спрятал саблю в ножны и внимательно глянул на небо, искренне ожидая чего-то. Но на небе ни облачка - тучи разогнали не то в связи с чемпионатом, не то по какой-то иной причине.
Один известный фотожурналист заснял Фаррыча - растерянного старика в черном заношенном костюме. На фоне толпы фанатов клинок сабли угрожающе блеснул в объектив, как бы говоря читателям нескольких центральных газет: "Старые фанаты футбола не остановятся ни перед чем". Но почему у старика на снимке был такой отрешенный, страдальческий вид, почему хотелось преклонить перед ним колени и поцеловать руку, которая сегодня впервые по-стариковски задрожала?
А тучи, собравшись в тугой свинцовый плат, дружно плыли куда-то, обрушивая по пути ливни. Сначала разлилась Влтава, за ней - Эльба и Дунай.
