Мария Ульянова - Фаррыч
Обзор книги Мария Ульянова - Фаррыч
Ульянова Мария
Фаррыч
Мария Ульянова
Фаррыч
Фаррыч заметил, что вот уже несколько дней в их квартире пахнет морем, рыбой, водорослями, а если продвигаться в любой из комнат к окну, то там острее чувствуется легкий, мучительный душок персиков, которые упали с дерева, остались на земле и за жаркий день превратились в живое вино.
Фаррыч внимательно осмотрел цветочные горшки, надев очки, заглянул под жесткие бархатные листья фиалок и с душевным трепетом нежно оглядел бегонию - подарок Фаррычу на пятидесятилетие от лучшего друга. Асимметричные коричнево-красные листья, с легким мохером, всегда казались Фаррычу воплощением сердец, небрежно вырезанных из тонкого войлока по наброску ребенка или художника. Он был уверен: такие нелепые, кривые листочки не могли появиться случайно. Нет сомнения - кто-то задумал их и, прежде чем воплотить, сделал несколько эскизов, игриво смешав акварель: сочно-зеленую, махаон, бордовую и коричную. Фаррыч покрутил перед собой легонький пластмассовый горшочек с бегонией и поставил на подоконник, забыв, что искал, зато обретя редкий миг счастья. Ведь и вправду, все не случайно.
Привлеченная тишиной, Сония возникла в дверях и, не шевелясь, наблюдала за маленьким расследованием супруга. При других обстоятельствах она бы давно предложила свою помощь, но тут только пожала плечами. Сония удивлялась и шептала сыну: "Последнее время отец беспокойный: разыскивает что-то, мечется по дому, обнюхивает углы. Может быть, подозревает, что ты начал курить, ну-ка дыхни, пойдем, вывернешь карманы куртки".
Чтобы утешить мужа, она неделю назад купила кокосовый освежитель воздуха, в супермаркете ей сказали, что это новинка, уже завоевавшая звание лучшей покупки сезона. Но сейчас Сония только разводила руками - эта хваленая новинка бессильна, все утро Фаррыч беспокойно слоняется по дому, принюхивается, и ему явно не по себе.
Она застыла в дверях и украдкой наблюдала, как он суетится у подоконника. Устало, но не без нежности огладила, обняла взглядом его крепкие плечи и стройную спину, ласково из морщинок блеснула на его волосы, жесткие вихры которых с возрастом приняли приятно-сизый оттенок в отличие от ее блеклой седины, что небрежно закрашена хной. Она ласково наблюдала за ним, зная, что он всегда живет одновременно в двух местах, например, завтракает с ней, а сам в то же время находится еще где-то далеко, возможно, в горах или в гостях у своего друга. И сердце Фаррыча бескорыстно предоставлено кому-то, впрочем, не на что обижаться, ей ведь выделен уголок проходной каморки сердца, что еще нужно? И она молча мирилась с этим долгие годы.
Нечаянно взглянув на часы, Фаррыч опомнился, заспешил к шкафу, где висит вычищенный, с любовью отглаженный костюм, не новый, линялый и выгоревший, зато поддень белую футболку - и уже выглядишь даже несколько с претензией для человека, который развозит овощи со склада по лавкам. Только метнулся от подоконника, как опять его нагнали этот буйный запах вина и легкий, отдаленный ветерок, совсем морской: соль, водоросли и рыба, и еще битые ракушки, - все это снова возникло в воздухе и озадачило.
Фаррыч почти уверен, что вспомнит, когда подобное ощущение уже преследовало его. Стараясь выловить разгадку, он потерялся в потоке повседневной мишуры: сверкали ленты телефонных номеров, плачущее лицо соседки, у которой сын опять пропил пенсию, отколотый кусочек от радиоприемника, неделя прошла, а не склеил. На ум приходило постороннее, не то. Всплывали щемящие обрывки собственных падений - на прошлой неделе недолго колебался, потом весь вечер с удовольствием пил коньяк, а затем и водку с соседом. А со своим лучшим другом давно не перекидывался ни словом и, кажется, временами жил беспечно, как будто этой крепкой дружбы не существует. Почему-то вспоминалось удручающее: теперь по выходным сын убегает из дома, говорит, на футбол, но недавно парень из сигаретного киоска бросил вскользь, что сын Фаррыча как-то покупал табак и часто шатается по дворам без дела. Фаррыч вспомнил, что давно собирался поговорить с сыном, но как-то не находил верного начала.
Все это Фаррыч прояснил, обрел вновь, впрочем, не обретя облегчения, а лишь волнение и сырость. Между тем, он не заметил, как натянул брюки, накинул пиджак, пропустив мимо ушей: "Па, ты в этом костюме - настоящий Дастин Хофман". Не заметил Фаррыч, и как пил кофе, похрустывая вафлей. Не услышал, о чем рассуждает жена и что просит купить вечером. Упустил, что бубнили по радио, а ведь хотел узнать, кто вышел в финал чемпионата по футболу. Не заметил, что выкипело из кастрюли, хотя обычно в таких случаях крутится у плиты, вытирает и ворчит на жену. Рассеянно чмокнул Сонию у двери и удивился: ведь захватил же сумку с ключами от пикапа, в котором, не различая дороги, витал до самого выезда на шоссе - как сказал бы когда-то его отец, грубоватый человек, - "рылся в своих чемоданах", старался различить и вытянуть, когда раньше уже гулял по его квартире морской ветер, запах рыбы, вина, водорослей. И битых ракушек, словно кто-то бредет, приближаясь, по берегу и шуршит по ним босыми ногами, мокрыми от волн.
Надо заехать на склад и развести овощи по нескольким киоскам, что беспорядочно рассыпаны по городу, а две лавки и вовсе занесло на противоположные окраины. Эту ответственную работу Фаррыч проделывал легко, ведь давно заметил: намного проще расставить в кузове ящики по порядку предстоящего "путешествия" и только следить, чтобы соседние партии не путались. Тогда весь оставшийся день можно спокойно разъезжать по городу и думать о своем, выполнять работу, одновременно пребывая далеко-далеко, про себя вести беседу с другом и чувствовать его присутствие. А это уже немало.
Но в тот день задумчивый Фаррыч на склад прибыл с опозданием, грузил ящики как попало и ощущал себя нырнувшим под лед. В ведомости черкнула роспись лишь рука, тело лениво двигалось к машине, натягивало тент кузова, усаживалось в кабине, а сам Фаррыч распутывал мерзлые водоросли, наблюдал анабиозных рыб и, беспомощно сносимый течением, рылся в чемодане памяти на дне ледяного, спящего моря. Из-за этого он растерялся и немного царапнул на светофоре джип, хозяин которого очень спешил и поэтому, окинув взглядом царапины через окно, покачал головой, выбежал, пихнул Фаррычу в лицо кулак, прижав ему нос к губам. И укатил.
Продавец первого киоска рассыпал апельсины. Оранжевые ожившие фрукты покатились по асфальту, приведя в восторг ребятишек и кошку, которая принялась охотиться за ними, старалась удержать, вытянув когтистую лапку. Пока апельсины подбирали, Фаррыч вспомнил, что возил точно такие же, свежие крупные апельсины с толстой восковатой шкуркой жене в роддом. Она была тогда бледной и, поглаживая живот, с улыбкой шептала: "Кто услышит обо мне, рассмеется, скажет, вот учудила старуха".
Он начал что-то припоминать и, уже в пробке, по дороге к следующей лавке, понял, что память из жалости отказала, возможно, разгадка запаха моря в его доме и приближения кого-то по прибрежному песку может оказаться неприятной и удручающей... Как крик владельца небольшого магазинчика овощей. Он возмущается, почему на помидорах зеленые недоспелые пятнышки: и, кажется, недосчитался ящика сельдерея. Владелец этот - обладатель жесткой щетки волос на голове, они всегда дыбятся, лицо - какой-то перезрелый, забродивший фрукт, а из колючих цепких глаз торчит по остро отточенной зубочистке. Продавщицы - три дородные девки, из приезжих, тихие на вид, всегда молчат и, привалившись к чему-нибудь крупными тяжелыми задами, украдкой листают прошлогодние журналы. Теперь их словно подменили: в восторге, что хозяин выплеснул гнев не на них, они горячо присоединились, наперебой выкрикивают, что на прошлой неделе морковь была с трещинами и огурцы - подмороженные. Все это - пустяки, которые в другой день Фаррыч разрешил бы изящно и легко. Но теперь только его тело, полуживое, отяжелевшее, стоит подле владельца лавки, глаза безучастно косятся на крепкие руки хозяина с закатанными рукавами. И тело в страхе чуть вздрагивает, порывается отшатнуться от взмахов кулака, который будет крупнее иной дородной свеклы, но все же поменьше ароматной поджарой дыньки. Сам Фаррыч на протяжении переполоха старается вытянуть из злосчастного чемодана верткое неукротимое воспоминание, обладание которым, возможно, не сулит ничего, кроме беспокойства и уныния. Но многочисленные течения уносят его от разгадки.
Дожидаясь очереди на заправке, он замер, наблюдая, как задумчиво приплясывают липы на ветру. Ловил отражения деревьев в окнах небольшой закусочной у заправки... Незаметно начали всплывать их первые десять лет с Сонией, отчаяние и скитания по клиникам, где врачи разводили руками, а за спинами многозначительно шептались: "Кисло, эту парочку можно только пожалеть, не видать им детей, затянули".
В те дни не унывал только друг Фаррыча, звонил обычно по ночам, когда Сония уже спала. Услышав тихий, робкий звонок сквозь сон, Фаррыч быстро, стараясь не шуметь, выскальзывал из кровати и, прихватив телефон, тенью, на цыпочках пробирался на кухню. Здесь, застыв у темного окна, из которого, не занавешенная, мерцала редкими огоньками ночь, он переминался босыми ногами на льду шершавого кафеля, морщился от впившихся в стопу крошек, но вскоре переставал замечать все вокруг, ловил только голос в трубке.
