Николай Лесков - Зимний день
– Нет, тебя уязвило то, что они идут против наук!
– Да, и это меня уязвляет.
– А я тут за них! Для чего ты, в самом деле, продолжаешь столько лет все учиться и стоишь на своем, когда очевидно, что все твое ученье кончится тем, что ты будешь подначальной у какого-нибудь лекаришки и он поставит тебя в угол?
– Ma tante, ведь это опять вздор!
– Ну, он тебя в передней посадит. Сам пойдет в комнаты пирог есть, а тебе скажет: «Останьтесь, милая, в передней».
– И этого не будет.
– А если это так случится, что же ты сделаешь?
– Я пожалею о человеке, который так грубо обойдется со мной за то, что я не имею лучших прав, и только потому, что мне их не дали.
– И тебе не будет обидно?
– За чужую глупость? Конечно, не будет.
– А не лучше ли выйти замуж, как все?
– Для меня – нет!
– А отчего?
– Мне не хочется замуж.
– Ты, однако, престранно выражаешься. Это закон природы.
– Ну так он, верно, еще не дошел до меня.
– И религия того же требует.
– Моя религия этого не требует.
– Христос был, однако, за брак.
– Не читала об этом.
– А для чего же он благословлял жениха и невесту?
– Не знаю, когда это было.
– Читай в Евангелии.
– Там этого нет.
– Как нет!
– Просто нет, да и конец!
– Господи! да что же это… вы все, значит, уж вымарали!
Девушка тихо засмеялась.
– Нечего хихикать: я знаю, что об этом было, а если не в Евангелии, то в премудрости Павлочтении. Во всяком случае он был в Кане Галилейской.
– Ну и что же из этого?
– Значит, он одобрял брак.
– А он тоже был и у мытаря?
– Да.
– И говорил с блудницей? Неужто это значит, что он одобрял и то, что они делали?
– Ты ужасная спорщица.
– Я только отвечаю вам.
– А теща Петрова! Ведь Христос ее, однако, вылечил!
– А вы разве думаете, что если б она не была чьею-нибудь тещей, так он бы ее не вылечил?
– У тебя самый пренеприятный ум.
– Да. Это многие говорят, ma tante, и это всего больше убеждает меня, что мне нельзя выходить замуж.
– Ведь вот ты, решительно и совершенно как змея, вьешься так, что тебя нельзя притиснуть.
– Ma tante, да зачем же непременно надо меня притиснуть?
– Мне очень хочется…
– Мой друг, да что же делать? Нельзя все устроить так, как вам хочется.
– Нет, я ведь не про то: я хотела бы знать, какой у вас законоучитель и как он не видит, что вы все безбожницы!
– Мы получаем у него все по пяти баллов.
– Извольте! За что же он вам ставит по пяти баллов?
– Он не может иначе: мы все отлично учимся.
– Вот ведь назрели какие характеры!
– Полноте, ma tante, что это еще за характеры! Характеры идут, характеры зреют, – они впереди, и мы им в подметки не годимся. И они придут, придут! «Придет весенний шум, веселый шум!» Здоровый ум придет, ma tante! Придет! Мы живы этою верой! Живите ею и вы, и… вам будет хорошо, всегда хорошо, что бы с вами ни делали!
– Спасибо, милая.
– Не сердитесь, ma tante, – и Лидия Павловна вдруг оборотилась к теткиной гостье и сказала ей: – А вы хотели знать, был ли у Федоры роман? Я вам об этом могу рассказать. У нее был жених часовщик, но Федорушка ему отказала, потому что у нее была сестра, которая «мирилась с жизнью». У нее были «панье», брошь и серьги и двое детей. Она серьги и брошь берегла, а детей хотела стащить в воспитательный дом, но Федора над ними сжалилась и платила за них почти все, что получала.
– А собственного увлечения у нее не было?
– Вот это-то и было ее собственное увлечение!
– Да, но ей будет трудно платить: с таким характером и такими правилами, как у нее, она нигде себе места не нагреет.
– Другие помогут.
– Видите?.. Настоящие сектантки, у них все миром, – отозвалась хозяйка. – Гоните их, они не боятся и даже радуются.
– Ведь так и следует, – поддержала девушка.
– Фантазии!
– Однако так сказано: надо радоваться, когда терпим гонение за правду, и в самом деле, это очень помогает распространению идей. Нас гонят, а мы идем дальше и всё говорим про хорошее всё новым и новым людям…
– Ну, ты послушай, однако, сама: какая же, наконец, у самой тебя вера?
– А это такой деликатный вопрос, ma tante, которого я никому не позволю касаться.
– Вон как уж у нас стали отвечать о вере! Это, кажется, совсем не по-нашенски.
– Да, это не по-вашенски, – рассмеявшись, ответила Лидия. – По-вашенски, «подобает вопросити входящего: рцы, чадо, кбко веруеши?»
Хозяйка постучала по столу веером и погрозила племяннице:
– Лида! В этот раз… что ты сказала здесь, это еще ничего, пусть это так и пройдет, но впредь помни, что у тебя есть мать и ты не должна быть помехой своим братьям в карьере!
– Этого, ma tante, не забудешь!
– Ну так и нечего либеральничать.
– А «како веруеши» – это разве либеральность?
– Это не по сезону.
– Ну, ma tante, извините: жизнь, в самом деле, дается всего один раз, и очень нерасчетливо ее приноравливать к какому бы то ни было сезону… Это скоро меняется.
Сказав это, девушка встала из-за трельяжа и вышла на середину комнаты. Теперь можно было видеть, что она очень красива. У нее стройная, удивительной силы и ловкости фигура, в самом деле, напоминающая статуэтку Дианы из Танагры, и милое целомудренное выражение лица с умными и смелыми глазами.
VI
Тетка на нее посмотрела, и на лице ее выразилось артистическое удовольствие; она просияла и тихо заметила:
– Желала бы я знать, где глаза у людей, которые смеют что-нибудь говорить против породы? Лида, неужели ты без корсета?
– Я хожу так постоянно.
– И стройна, как богиня. Но Валериан говорил мне, что у вас очень много уродих, и все теперь сняли кольца и решили не носить ни серег и никаких других украшений.
– Ему какая забота?
– Отчего же, его интересует все. Но разве это в самом деле правда?
– Правда.
– И вот вы увидите, что, наверное, многие не выдержат.
– Очень может быть.
– Которой серьги к лицу, та и не выдержит – наденет.
– Что же, если и не выдержит, то по крайней мере поучится выдерживать, и это что-нибудь стоит. Прощайте, ma tante.
– И у кого пребезобразная фигура, той лучше корсет.
– Ma tante, ну что нам за дело до таких пустяков? До свидания.
– До свидания. Красота ты, моя красота! Я только все не могу быть покойна, что ты кончишь тем, что уйдешь жить с каким-нибудь непротивленышем.
Лидия холодно, но ласково улыбнулась и молвила:
– Ma tante, как можно знать, что с кем будет? Ну, зато я не сбегу с оперным певцом.
– Нет! Бога ради нет! Лучше кто хочешь, но только чтоб не непротивленыш. Эти «малютки» и их курдючки… это всего противнее.
– Ах, ma tante, я уж и не знаю, что не противно!
– Ну, пусть лучше будет все противно, но только не так, как эти, которые учат, чтоб не венчаться и не крестить. Обвенчайся, и потом пусть бог тебя хранит, как ему угодно.
И тетка встала и начала ее крестить, а потом проводила ее в переднюю и тут ей шепнула:
– Не осуждай меня, что я была с тобой резка. Я так должна при этой женщине, да и тебе вперед советую при ней быть осторожной.
– О, пустяки, ma tante! Я никого не боюсь.
– Не боишься?.. Не говори о том, чего не знаешь.
– Ах, ma tante, я не хочу и знать: мне нечего бояться.
Сказав это, девушка заметалась, отыскивая рукою ручку двери, и вышла на лестницу смущенная, с пылающим лицом, на котором разом отражались стыд, гнев и сожаление.
Проходя мимо швейцара, она опустила вуалетку, но зоркий, наблюдательный взор швейцара все-таки видел, что она плакала.
– Эту тут завсегда пробирают! – сказал он стоявшему у ворот дворнику.
– Да, ей видать что попало! – ответил не менее наблюдательный дворник.
А хозяйка между тем возвратилась в свой «салон» и спросила:
– Как вам нравится этот экземплярец?
Гостья только опустила глаза кроткой лани и ответила:
– Все уловить нельзя, но везде и во всем сквозит живая красная нитка.
– О, да сегодня она еще очень тиха, а в прошлый раз дело чуть не дошло до скандала. Кто-то вспомнил наше доброе время и сказал, какие тогда бывали сваты, которым никто не смел отказать. Так она прямо ответила: «Как хорошо, что теперь хоть это не делается!»
– Они, из гимназий, так реальны, что совсем не понимают институтской теплоты.
– Нисколько! Я ее тогда прямо спросила, неужто ты бы не была тронута, если бы тебе подвели жениха? – так она даже вспыхнула и оторвала: «Я не крепостная девка!»
– Я говорю вам, везде красная нить. И какая заносчивость, с какою она самоуверенностью говорит о личном увлечении несчастной сестры этой Федоры!
– Она очень сострадательна к детям.
– Но что же делать, когда дети не наполняют женщине всей ее жизни?
– Ах, с детьми очень много хлопот!
– Да и даже простые, самые грубые люди при детях еще ищут забыться в любви. У меня в прачках семь лет живет прекрасная женщина и всегда с собой борется, а в результате все-таки всякий год посылает нового жильца в воспитательный дом. А анонимный автор все продолжает, без подписи, и ничего знать не хочет: придет, отколотит ее, и что есть, все оберет. И таковы они все. Альфонсизм в наших нравах. А когда я ей сказала: «Брось их всех вон или обратись к религии: это поможет», – она меня послушала и поехала в Кронштадт, но оттуда на обратном пути купила выборгских кренделей и заехала к мерзавцу вместе чай пить, и теперь опять с коробком ходит и очень счастлива. Что же тут сделать? «Не могу, говорит, бес сильнее». Когда женщина сознает свою слабость, то с этим миришься.
