Вячеслав Кондратьев - Женька
- А разве она в Москве?
- Да, мы ехали в одном вагоне. Заходили вечером, но никто не открыл... Она вчера пошла к тетке Леши. Вы не знаете, где та живет?
- Жила неподалеку, но потом переехала. А что с Лешей?
- Тяжело ранен, и Женя не знает, в каком он лежит госпитале.
- Господи, ранен... Пройдемте в комнату... Садитесь... Женя сумасшедшая девчонка. Вы этого не заметили?
- Заметил,- улыбнулся Ушаков.- Странноватая девица. Она говорила, что живет с теткой, а где ее родители? Она что, сирота?
- Нет... Тут какая-то сложная история, подробностей я не знаю. Ее мать... Кстати, тоже странная женщина, отдала ее еще грудную своей бездетной сестре. А отец? Видимо, они разошлись. Короче, за все время, пока мы живем вместе, и отец Женин и мать появлялись тут раза два-три... Тетка любит девочку, но ее муж строитель, и они мало живут в Москве. Пока Женя была маленькой, брали ее с собой, а потом уже приходилось на зиму ее оставлять одну... Девочка в общем-то заброшенная и... по-моему, очень одинокая. Когда появился Леша, то ли двоюродный, то ли троюродный ее брат, они сразу же очень подружились... Ну а о ее побегах на фронт вы, наверно, уже наслышаны?
- Да, кое-что рассказала.- Ушаков поднялся.- Она оставила у меня кое-какие вещи, поэтому передайте ей, что вечерами я дома. Пусть заходит...
Но Женька не заходила. Прошло три дня. В управлении Ушакову сказали, что вот-вот он получит назначение. Он зашел к ней домой, но там она так и не появлялась. Старушка только качала головой и разводила руками:
- Ох уж эта Женя, всегда с ней какие-нибудь истории... Ну куда запропастилась? А не могла она, узнав, в каком госпитале Леша, сразу туда и поехать?
- Может быть,- сказал Ушаков.- Но ее вещи... Да и проститься могла бы зайти.
- Ну, таких тонкостей не ждите,- улыбнулась соседка.- Девочка совсем не воспитана.
Ушакову вдруг оказалось не безразличным, что Женька уехала, не попрощавшись с ним: все же помог он ей и истории с соседкой по вагону, и приютил ее на ночь, и его очень беспокоило ее исчезновение, связанное, наверное, с Лешей. Бродили в нем какие-то предчувствия, что судьба этой нескладной девчонки сложится непросто с ее-то характерцем.
Появилась Женька на четвертый день. Резко постучала в дверь, так же резко вошла - осунувшаяся, почерневшая, с припухшими глазами. Села на стул напротив него, попросила закурить, а потом, сделав несколько коротких затяжек, сказала странно безразлично:
- Вот и все... Нету Леши...
Ушаков понял это сразу же, как она вошла. Он не стал ничего говорить, подошел к ней и пожал ее холодную, безжизненную руку, сказав:
- Держись, Женя.
- Я и держусь,- холодно и отчужденно ответила она.- Я не плакаться пришла - за вещицами. Завтра в Лешину часть еду, довоевывать.- Помолчав минутку, спросила: - Что, отговаривать будете?
- Да нет... Только ты говорила, что твой Леша не хотел этого.
- Не хотел. Но там друзья его, свои ребята, а здесь... чужие все какие-то.
- Почему чужие? К тебе, по-моему, хорошо относится твоя соседка... Кстати, очень милая старушка.
- Откуда вы ее знаете? - удивилась Женька.
- Заходил к тебе домой.
- Это зачем же?
- Беспокоился о тебе.
- Да ну? Чего это вдруг?
- Ну и хотел проститься. Не сегодня-завтра получаю назначение.
- А на какой фронт? - живо спросила она.
- Не знаю.
- Хорошо бы на наш. Тогда бы вместе поехали.
- Женя,- очень серьезно начал он,- тебе не надо никуда ехать. В вашем разведвзводе наверняка уже новые люди. Без Алексея тебе будет трудно. Относиться к тебе будут по-другому, чем при нем, сама же знаешь...
- Нет... я должна,- упрямо заявила она.
- Ты ничего не должна, Женя. Свое ты отвоевала, и пора подумать о будущем...
- Скучно вы говорите, как моя тетка,- раздраженно буркнула Женька.Какое будущее без Леши!
- Ну как тебе объяснить? Пройдет же время и...
- Не надо ничего объяснять,- оборвала она.
Ушаков посмотрел на нее и понял, что, конечно, сейчас для нее все его слова ничего не значат, но все же он сказал:
- Война не для женщин, Женя. Надо это понять.
- Я была храбрее многих мужчин, кстати.
- Все равно - война не для женщин,- повторил он.- Есть хочешь?
- Не-е,- мотнула она головой.
- Надо поесть. Ты совсем осунулась. У меня есть бутылка вина. Помянем твоего Лешу, а потом я провожу тебя домой. Кстати, ключ от твоей комнаты у соседки.
Ушаков стал накрывать на стол, а Женька угрюмо сидела в углу. Лицо ее было сосредоточенным, на лбу появилась морщинка, губы слегка подрагивали. Ушаков разлил вино, и они молча выпили по рюмке портвейна. И она, несмотря на то, что не хотела есть, стала закусывать, и по тому, как ела, Ушаков понял - она голодна и, наверно, в дни, проведенные с теткой Леши, ничего не ела.
После ужина Ушаков пошел провожать ее домой. Шли они молча, и только у дома Женька сказала:
- А чего вы со мной возитесь, старший лейтенант? Кормите, провожаете... На кой черт я вам сдалась?
- Уж и сам не знаю, на кой? - пожал он плечами.- Вот и завтра собираюсь зайти к тебе.
- Заходите, если не лень, мне все равно,- небрежно бросила она вместо прощанья и шмыгнула в свое парадное.
Ушаков возвращался домой немного раздраженный. И действительно, на кой черт сдалась ему эта упрямая и взбалмошная девчонка? Пусть делает, что хочет, и отправляется, куда ей вздумается. Ему-то что? Кто он ей - сват, брат в конце концов? Возможно, завтра или послезавтра он получит назначение и уедет на фронт, где может случиться с ним всякое, так что же думать ему о какой-то случайно встреченной и даже малосимпатичной ему девице? Занесет завтра ее вещицы, которые она, конечно, забыла взять сегодня, ну и распрощается с ней навсегда. Но, рассуждая, поймал он себя на том, что одновременно думает - что бы такое сделать, чтоб не пустить эту сумасбродную девчонку на фронт. Но так и дошел до дома, ничего не придумав, даже чертыхнулся на лестнице. Но когда шел он по длинному и темному коридору, ему вдруг ясно представилось, что последнюю ночь ночевать ему дома. В предчувствия он, как и все фронтовики, верил, а потому очень дорогой и милой показалась ему его комнатушка, шкаф с книгами и старый диван... С особым чувством стелил он постель, устраивал лампу у изголовья, чтоб почитать на сон грядущий, клал пепельницу и папиросы на тумбочку, раздевался до белья. Все это, самое обычное, приобретало значение, когда чуешь, что в последний раз это, когда впереди несколько ночей в переполненном поезде и... фронт.
На другой день он и вправду получил назначение - не обманывают фронтовые предчувствия! - на 2-й Прибалтийский и вечером должен был уже отправиться с Рижского вокзала к месту. Получив направление и билет, он вышел из управления и побрел неспешным шагом из центра к Садовой по родным московским улочкам, думая, что правильно делал, не впуская Москву в душу и все эти дни относясь к ней как-то отстраненно, будто не его это родной город, глядя на нее посторонним, вроде бы чужим взглядом, чтоб не оказалась скорая разлука чересчур уж горькой. И прав был - не прошло и нескольких дней, как приходится покидать ему Москву, и неизвестно, суждено ли вернуться обратно.
Около двенадцати он подходил к большому Женькиному дому, намереваясь поговорить с ней в последний раз и убедить ее не ехать на фронт. Надежды на это было мало, а потому он, хмурясь, поднимался по лестнице, стараясь не поддаться вчерашнему раздражению. Ладно, думал он, поговорю еще раз для очищения совести...
Но когда открыла ему дверь Женька в платочке, в каком-то старом сером свитерочке и короткой юбчонке, такая худенькая, что груди и не проглядывались через свитер, а шея казалась такой тонкой из-под широкого ворота, что непонятно было, на чем держалась ее голова,- его кольнуло жалостью.
- Ну что надумала? - спросил он вместо приветствия.
Она ничего не ответила и кивком головы пригласила его пройти в комнату. Он прошел, сел и увидел письма - на полу и на кровати.
- Вот, Лешины письма читала,- сказала она.
- Вижу... Я уезжаю сегодня вечером, Женя.
- Уже?
- Да, уже... Что ты решила?
- А вам-то что? Неужто в Москве других дел нету?
- Нету... Мать моя под Каширой живет, заехать не имею права.
- Это почему же?
- Я же не в отпуску, Женя,- в резерве. Из Москвы выехать не могу.
- Я бы убежала.
- Ты-то - конечно. Но у меня партизанских навыков нет.
- Благоразумный вы дядечка, аж до противности.
- Брось этот тон, Женька. Видишь же, хорошо к тебе отношусь.
- Уж не знаю, чем заслужила?
- В том-то и дело, что ничем... Тем не менее хочу знать, что решила?
- На фронт поеду,- опустила она голову.- Если хотите, вас провожу, и поеду на днях. Да не уговаривайте вы меня! - воскликнула, увидев, что Ушаков раскрыл рот - Все меня уговаривают! А у меня своя голова.
- Своя, но дурная.
- Какая есть! - отрезала Женька.
- Одевайся, Женя,- неожиданно для себя сказал он поднимаясь.
- Это зачем?
- Нужно.
- Кому?
- И тебе, и мне. Ну, не рассуждай и слушай старших по званию. Быстренько! - добавил командным тоном.
