Борис Екимов - Пастушья звезда
3
Как-то вечером после ужина нечаянно собрались на рыбалку. Тимофей сидел у вагончика, курил, поглядывая на хутор. Мимо проходил Алик. И в эту минуту от дома, с веранды ли, со двора, раздался заливистый смех Зинаиды, вторил ей, похохатывая, хозяин. Алик резко повернулся и стал глядеть в другую сторону, на реку. Тимофей поднялся и сказал, тоже на воду глядя: - Играет рыба? Сазаника бы поймать, посладиться. - А ты умеешь ловить? - повернулся к нему Алик. - Было бы чем,- усмехнулся Тимофей. - У меня есть! Все есть!-крикнул Алик и побежал к дому. Умел ли он ловить рыбу?.. В давнем детстве, в пастушестве он старался пасти у воды и в полуденные часы, когда отдыхает скотина, ухитрялся наловить рыбы. Плел из конского волоса лески, добывал да ладил из проволоки крючки и ловил. Сам кормился, иной раз и домой приносил. Мать удивлялась: "Откуда?" "Хозяева дали",отвечал он, даже матери боясь открыться. Алик примчался с целым ворохом удочек, донок, спиннингов. - Весь Дон можно перетягать с такими снастями,- изумился Тимофей. И заторопил: - Время ждать не указывает, пошли. Взяли пару удочек да донок, червей копнули и поспешили вниз, к воде. Алик, забегая наперед и заглядывая Тимофею в лицо, спрашивал нетерпеливо: - А мы поймаем, точно? - Такими удочками стыдно не поймать. Руки нам надо оторвать, если не поймаем,- твердо говорил Тимофей. На Дону было еще светло. Вода, как и небо, горела закатным огнем - алым и розовым. Тимофей, глянув вдоль берега, заспешил к недалеким тополям над водой, к косе возле них. Там должна быть и глубина и рядом - мель. Наскоро по-своему настроив крючки да грузила, Тимофей проговорил: - С богом... Забросили. И сразу пошла браться крупная золотистая красноперка с яркими плавниками. - Ура! - закричал было Алик, выудив первую. - Ты чего... - прицыкнул на него Тимофей. - Распугаешь. Мальчик, поняв, закусил губу. Красноперка ловилась одна за другой. И тут же, рядом, закинув донки, вытащили двух хороших подлещиков. Стемнело. Потухла заря. На реке загорелись огни бакенов, на берегах створные сигналы. - А ты говорил, не поймаем,- весело пенял мальчику Тимофей. - Здесь такие места. - У меня не получалось...- признался Алик. - Ничего. Тут рыбы много. Лещи, судаки, бершики, сазан есть. Но его, парень, не сразу возьмешь. Сазана надо с привадой. Можно попробовать на макуху. Сазан на макуху идет. Они поднимались в гору, к жилью. Дверь вагончика была закрыта, видно, Чифир уже спал. - Ну, забирай улов, тащи, хвались, а я спать,- сказал Тимофей, и взгляд его упал на хозяйский дом. Там было темно. Тимофей понял, что туда же, на темные окна, глядит и мальчик. - Жарехи охота. Либо сейчас и нажарим? Чего утра ждать,- в минуту передумав, сказал Тимофей. - Нажарим! Давай нажарим! - обрадовался Алик. Включили свет под навесом у кухни. Быстро почистили и разделали рыбу. - По весне я всегда сазанов ловил на той, на луговой, стороне, рассказывал Тимофей. - Луга зальет. Тепленькая водичка. Сазан туда и приходит. Здоровые бывают, прямо поросята. Гоняешь за ними, с ног валят. Какого и прищучишь. Раньше сазана много водилось. Такой бой на заре. Вскинется над водой, огнем горит. Один да другой. Так и назывался сазаний бой. А сомы, они по яминам да бучилам стоят. Ночью выходят. Икру мечут, бывает, и днем. Трутся у карши, их видать. Черные, лобастые. Сома мы обязательно возьмем. Ночью на меляках поставим закидные на раковую шейку. А может, попробовать на квок? Но это лодку надо. Квочку сделать можно. У меня сосед, Паша Басов... Шкварчала на сковороде рыба, закипал чайник. Ночная тьма обступала легкий навес. После рыбы и чая решили день-другой готовить снасти и заняться ловлей сомов, а может, и сазанов. Пора было расходиться. Вышли со двора. Над холмами вставала луна. В ночи, в лунном обманчивом свете, хуторские дома, плетневые да мазаные сараи, камышовые крыши - все казалось не брошенным, а живым. Будто на ночь уснуло все и пробудится с петушиным криком. Степная тишина стекала с холмов в долину. Хутор тонул в немоте, в молодой зелени садов, в последнем весеннем цвете. Алик провожал Тимофея к вагончику. - Иди ложись...-говорил Тимофей. - Отца нет,- сказал Алик.- Надо поглядеть скотину. Отец всегда на ночь глядит. - Это по-хозяйски,- одобрил Тимофей. Он остался у вагончика, дожидаясь, пока Алик закончит обход. Стоял курил. Алик вернулся: - Завтра я обед не привезу. Возьмешь с собой на день. Я поеду за бичами. Надо кошары чистить, навоз вывозить. - За какими бичами? - не понял Тимофей. - Пьяниц на станции наберу. Они за водку все сделают,- объяснил Алик и пошел к себе. Тимофей вел отару целиной. Справа начинались отрожья балок, слева невдалеке, за лесополосою, сочно зеленела озимь хлебов. Местами лесополоса прореживалась, а то и пропадала, и тогда зеленя лежали совсем рядом. На них поглядывал, стараясь свернуть ненароком, вожак отары - козел Васька. Но Тимофей упреждал его криком: - Куда, нечистый дух? Кызь-куда! Козел понимал. Уже близ хутора и стойла увидел Тимофей хозяйских коров и бычат на хлебах. Они вольно паслись там, в зеленях. Тимофей испугался, хотя его вины тут быть не могло. Вины, конечно, не было. Но век он скотину пас и знал, что самое страшное - упустить ее в хлеба. И потому, завернув овец к балке, Тимофей кинулся выгонять коров. Хлеба стояли не больно густые и еще невысокие, но после твердой земли по мягкому бежать было неловко. Тимофей спешил и раньше поры закричал: - А ну пошли! Куда пошли!! Обычная скотина, послушная, с которой Тимофей всю жизнь провел, поняла бы свой грех и подалась с поля. Но это был вольный гурт, набалованный. Коровы глядели непонимающе, а несколько бычков и телок-летошниц, взбрыкивая, играясь, подались в глубь зеленей, дальше от человека. - Куда пошли! Куда! - кричал Тимофей, стараясь завернуть скотину, а она уходила вскачь. Бегал он за коровами долго. А когда, устав и взмокнув, наконец выгнал их на целину, пришлось к своей отаре бежать. Широко рассыпавшись, с Ваською во главе, овцы, не поднимая голов, стригли и стригли сочную зелень озимки. Тимофей чуть не плакал от обиды и отчаянья. Хлебов было жаль и страшила расплата. Потраву, конечно, заметят, заметят, и будет беда. Дважды за жизнь упускал он скотину в посевы. Еще мальчишкою не углядел, так вместе с матерью находились и наплакались, да еще спасибо лесхозное было поле и лесник - родня. И к малым летам снисхождение. А когда в годах на Россоши потравил край кукурузного поля, то платил деньги немалые. А теперь и вовсе кто он?.. Припишут всю потраву, попробуй докажи. Он собрал свою отару, коров с молодняком и подался на хутор к дому. Солнце еще не садилось, когда подогнал он скотину к базам. Хозяин вышел встревоженный. - Что случилось? Алик выбежал следом. - Беда,- ответил Тимофей,- беда... Скотина в озимые зашла, потравила много. Моей вины нет. Я гнал овечек целиной, гляжу, скотина в хлебах. Пока туда да сюда... - Чего озимые? При чем озимые? - не понимал хозяин.- Чего случилось, говори! - Я ж говорю, потравили озимые. Хлеб, озимые, зеленя... - втолковывал Тимофей. - Теперь начальство углядит. Большой лафтак у дороги, на виду. Скотина паслась. А пока я бегал, гонял ее, и овцы зашли. Много потравили. - И все? - спросил хозяин. - Куда ж боле... Хозяин пожал плечами, на сына поглядел. Тот засмеялся, сказал Тимофею: - Зачем выгонял? Пускай пасутся. - Как пускай? - по-прежнему не понимал Тимофей.- На хлеба, на озимые... Начальство увидит... - Ерунда! -отрезал хозяин и пошел во двор. Тимофей загнал скотину на базы, но в себя не сразу пришел. Его колотил нервный озноб. Он запер скотину, присел возле ограды, курил. От сараев, от птицы подошла Зинаида с полным ведром яиц. Она поглядела на Тимофея, спросила: - Дядя Тимоша, ты, часом, не захворал? - Захвораешь...- ответил Тимофей и рассказал обо всем, что случилось. Зинаида поставила ведро, присела рядом. - Не бойся,- сказала она.- Ничего не будет. Здесь из хлебов не вылазят. И осенью и весной. Вроде положено. Уж никто и не глядит. - Неужто правда? - не верил Тимофей.- А я умом не накину. Хлеба... Да у нас лишь коснись. - Это у вас. А здесь вроде привычно. Наш чабан с начальством хорошо живет, ему позволяют. Зинаиде Тимофей поверил. Он, правда, и раньше еще поверил словам хозяина, и не столько словам, сколько лицу его, спокойной усмешке. Но доходить стало лишь сейчас, вот здесь. Зинаида сказала: - Идти надо... А вот присела, так бы и сидела до ночи. - Уморилась... - посочувствовал Тимофей.- Долгий день. - Уморилась,- со вздохом призналась Зинаида.- Дело за дело цепляет. Вроде и рано встаю и все рысью, а никак... Коровы, свиньи да птицы... Много всего... - Хозяйство большое,- рассудил Тимофей.- Уморит. Варить на всех, доить да обиходить. Ты как числишься? - поинтересовался он.- От хозяев? - Нет, я приписана от совхоза. На сакман послали, вот и прилипла. Где она в совхозе, бабья работа? Поищи. А здесь денежка идет зимой и летом. - От дома далеко...-сказал Тимофей.-Свое-то хозяйство тоже рук просит. - Там мать, дочка при ней. - Без мужика живешь? - А как ты угадал? - Да чего угадывать... Мужик бы сюда не отпустил. - Какой у меня мужик был,- с горечью сказала Зинаида,- тот бы куда хочешь отпустил, лишь бутылку посули. - Дюже не горься,- вздохнул Тимофей.- Бабочка ты молодая, всем на завид. Найдешь себе человека, даст бог, работящего да приглядного, в пару... - За одного приглядного бог уже пихнул,- сокрушенно покачала головой Зинаида.- Еле опомнилась от приглядного... Нет уж, красоту не лизать. И с дурненькими люди живут в ногу. Кому что написано... Я тут, дядя Тимоша, свет увидела,- призналась Зинаида.- Никто не зашумит, руку не подымет. От своего-то родненького таких чубуков натерпелась, вспомнишь - душа вянет. Она задумалась, глядела в отрешении. Большие, темные бабьи руки лежали на коленях. - Зинаида, Зина! -позвал ее от дома голос хозяина.-Ты где?! - Иду! - откликнулась женщина, поднимаясь.- Либо наскучал? Пошли повечеряем, дядя Тимоша,- пригласила она. - Горяченького покушай, пока не остыло. После ужина Алик сказал Тимофею: - Порыбалим? Червяки есть, тесто есть. Тимофей согласился. Самое время было уйти на Дон. Пошли на место уже привычное. За меловым обрывом, в устье просторной балки стояли три тополя. В подножии их - тяжелая, обмытая водою карша, занесенная песком, На ней удобно было сидеть. Вечер ложился покойный. Наверху, на холмах, еще звенели жаворонки. В тополях, в засохших вершинах, заливались скворцы. Над тихой водой, над алой вечерней зыбью летали крикливые крачки. Алик забросил удочку. Тимофей готовил закидушки. Он отошел чуть в сторону и позвал мальчика шепотом: "Алик..." - прижимая пальцы к губам. Алик подкрался осторожно. Тимофей шепнул: "Гляди..."-и показал рукой. Мальчик увидел сразу. Там, возле берега, охотилась за рыбой змея. Она ныряла, быстро вертела хвостом, чтобы не всплыть, шарила под камнями. В одном месте было пусто, в другом - неудача. Наконец она учуяла добычу. Хвост ее закрутился быстро, взбивая воду воронкою. Она вынырнула, держа в пасти большого пескаря, и поплыла к берегу трапезничать. - Здорово! - удивился Алик. - А как же...-ответил Тимофей.-Всяк по-своему. Алик ловил на удочку. У Тимофея на донки клевало плохо. Редкие облака в небе отгорели алостью и притухли. Вода словно подернулась пеплом, похолодела. Ветер стих. Прошла моторная лодка, с трудом раздвигая гладкую воду. Пологие волны лениво расходились к берегам. Смолкли птицы. - Алик,- спросил Тимофей,- а ты в школу не ходишь? Ты в каком классе? Мои внуки еще учатся. Или распустили на каникулы? Вроде рано. - Э-е...-махнул рукой Алик.-Поставят отметки. Некогда учиться. Дедушка заболел, мама уехала. У нас дом. Там тоже кому-то нужно быть. Хозяйство. Кто будет отцу помогать? - А возьмут да на другой год оставят. Алик лишь засмеялся. Тимофей вспомнил свое: - А я вот желал учиться. Думал, хоть классов бы пять-шесть и в ФЗО или ремеслуху. Была такая раньше учеба. Там кормили, одевали и специальность давали. Но не пришлось. - Почему не пришлось? - спросил Алик. - Скотину пошел пасти. Отец больной. Ребятишек четверо. Какая учеба... - Ну и правильно,- одобрил Алик.- Мой отец тоже не учился. А дом у нас самый лучший. В два этажа, сад, бассейн есть и фонтан, виноградник. А теперь я буду дом строить. - Отделяешься? - насмешливо спросил Тимофей.- Тесно с родителями? Алик его шутки не принял. - Строить не быстро. Землю купили. Надо начать. Дом все равно нужен будет. - Зря ты об учебе не думаешь,- посетовал Тимофей.- Ученье, оно... Ученым людям дано. Им везде дорога. Мои сыны повыучились, слава богу. Один инженер, другой... - Выучились!-перебил его Алик. - Они выучились, а ты у нас пасешь! Почему так?! - Да я же не от нищеты пасу. Меня дети не обижают, кормят. Это мне вроде не сидится под крышей, отвык. - А учителя в школе выучились? У нас мясо просят. В совхозе директор выучился, зоотехник выучился, а к нам приезжают за мясом, водку пить. В районе начальники, милиция - все выучились, и тоже - к нам. Все едут. Потому что у нас все есть. Семь сотен овечек, двести коз,- считал мальчик,- пятьдесят свиней, индюки, бычки, коровы. Осенью будет пух, мясо, деньги. Работать надо, а не учиться. Деньги зарабатывать,- с гордостью сказал мальчик.- Дом строить, машину покупать, две, три машины. Тогда тебя уважают и все завидуют. Нам все завидуют. И дома и здесь. - Так-то оно так...- проговорил Тимофей.- Без денег, конечно, нельзя. Но и на них лишь надежду иметь тоже опасно. Тебе тем более... Тимофей глядел на мальчика, в красивое лицо его, видел огонек задора в глазах, и просыпалась неприязнь, но он пересилил себя. - Гутаришь, как старичок какой,- посмеялся Тимофей мягко. На закидушке звякнул колокольчик. Тимофей подсек и почуял тяжесть большой рыбы. - Дай я...- срывающимся шепотом попросил Алик. Тимофей передал ему удилище и, чуя, как натянулась леска, сказал: - Попусти. А то оторвешь. Попускай, попускай, катушка большая. Добрый лещина... Попускай и подбирай слабину, играй с ним. Сначала рыба сильно уходила вглубь и вглубь, потом встала. Алик подтягивал ее, наматывал катушку. Потом был снова рывок. До звона натягивалась леска. - Попускай, попускай...- шептал Тимофей. Он понял, что на крючке не лещ, но молчал об этом. И напрягся, словно сам держал удилище. Снова рыба рванула, пошла вглубь, а потом сникла и почти до берега шла послушно. Леска вдруг ослабла. - Подбирай!-крикнул Тимофей, испугавшись, что чиркнет умная рыбина прослабшую леску плавником и перережет. Алик успел убрать слабину. Рыба - тяжелый сазан - плесну -лась рядом с берегом и снова потянула вглубь, бросалась из стороны в сторону. Леска брунела, разрезая воду. Лишь на пятый раз, ослабев, сазан лег плашмя на воду. Алик выволок его на сушу и упал рядом с ним, выпуская из рук удилище. Сазан звучно почмокивал круглым усатым ртом. Темнело. Земная зелень, небесная, водная синь выцветали, обращаясь в дымчатый сумрак, который густел вдали, и, пробивая его, вспыхнул на реке белый огонек бакена. Вспыхнул, погас, снова вспыхнул и ровно замигал, отсчитывая время вечернее, а потом ночное до завтрашнего утра. Лето наступало зеленое. Перепадали дожди. День за днем солнце светило не скупясь. Трава поднималась на глазах. Даже далекие пески за Доном, обычно голые, желтые, нынче гляделись весело в зеленом пуху. Выбирая время, Тимофей с Аликом рыбачили вечерами да в полдень, когда овцы отдыхали на стойле от дневной жары. Как-то Алик предложил Тимофею: - Возьми мой приемник. Скучно целый день одному. Будешь его слушать. Тимофей в ответ рассмеялся: - Галды не хватало? Чего там слухать? Песни? Я лучше сам песняка сыграю. Пчелочка златая, что же ты жужжишь...-пропел он шутливо.- А новости ихние, они мне и на понюх не нужны. У нас своих новостей хватает. Вот волков надо опасаться. Добрые зве-рюки нас не обходят: то зайца спугнешь, то лисица, косули, такие приглядные. Некогда скучать, ты уж сам слухай. Когда-то сыновья, повзрослев, на первые заработки купили и подарили отцу приемник, им тоже казалось, что день-деньской в одиночестве в степи скучно. Подарку Тимофей был рад, но на пастьбе приемник не пригодился. Однажды положил в сумку, включил, малость послушал и выключил. И уж больше не брал. На попасе в степи и впрямь своих новостей хватало, успевай слушать и глядеть. И прежде и теперь, в месте новом, высоком, откуда далеко было видать. Обычно отару пускал Тимофей в полгоры, а сам поднимался выше и стоял, грудью опершись на высокий посох. Глядел на овечек и вокруг. Здесь, в задонье, пасти было не в пример легче: скотина как на ладони. Там, далеко внизу, в годы прежние было тяжелее. На лугах в жару нудятся коровы, овод им досаждает, и они, задеря хвост, мчатся куда-то, ища спасенья. Здесь, наверху, дул ветер, отгоняя летучую тварь. По лесистому займищу тоже пасти непросто. Коровы разбредаются, всех не увидишь. Отобьется далеко в сторону, потом ищи. Корову Подольцевых Рябуху Тимофей помнил и теперь. Отчаянная была коровенка, бедовая. Так и лезла куда не следует. Другую, такую натурную, давно бы перевели. Но время стояло голодное. У Подольцевых четверо ребятишек росли без отца. Держались на Рябухе своей. Доилась она хорошо, и долго, считай, до нового телка, из нее молоко тянули. Пахали на ней. Зимой ездили за Дон, набирая дров. За плату отдавали людям внаем. Однажды в займище, что виднелось отсюда сочным пятном, подольцевская Рябуха пропала. Тимофей сбился с ног, изодрался среди кустов и наконец к вечеру наткнулся. Рябуха тонула в грязи прибрежной бочажины. Он сам чуть не потонул вместе с нею. Сначала ломал хворост, ветки, мостя грязь. Тащил за рога, звал, упрашивал: "Рябуня, Рябу-ня... Еще чуток..." Выбрались они ночью. Их уже искали. Рябуха ушла домой сама. Тимошку тянули мать да сестра. А утром нужно было снова идти чуть свет. Туда, в зеленые лога, уходила с Тимофеем невеста, а потом молодая жена. Неделю - на работе, а выходной - с Тимофеем. Тоже сумку через плечо, костылик в руки - и пошла. Годы молодые, а Тимофей рано уходил и возвращался ночью усталый. Добрые люди женихались в кино да на танцах. Пастухова невеста шла со стадом. Над ней смеялись, родители были недовольны. Тимофей жалел свою нареченную. Роста она была невеликого, в девичьей худобе и работала много. "Отдохни, - говорил он ей, - отдохни в выходной". Но она не слушала и уходила. И весь день пели для них голосистые жаворонки, взлетая из-под ног в поднебесье и падая вниз. Скрытная кукушка тихим ныряющим летом подбиралась близко и долго считала их счастливые года. Важный удод, хвалясь, распускал нарядный гребень. Все птицы гостили у них. И целый день светила им серебряная Пастушья звезда, никому больше не видимая. Она стояла над душными логами и над песчаными пустошами, где в жаркий полдень томит и пьянит голову чабрецовый дух, и над пологими степными курганами, где гуляет и студит голову горький полынный ветер. В обычную пору вышел Тимофей с отарою на вершину холма, лежащего перед хутором. Еще было время не торопясь пройти пологим склоном, спуститься вниз и покормить овец в хуторской низине, а уж потом к ночлегу. С холма открывалась просторная долина, стекающая к Дону. По увалам, по изволокам, в теклинах да падинах курчавились боярка, шиповник да барбарис, редкие дубки, дикие яблони, черноклен да вязы. Земля, еще не спаленная солнцем, зеленела молочайником, свистухой, мягко серебрилась полынком, кое-где струились по ветру редкие ковыли. Селенье лежало внизу. Череда домов, летние кухни, сараи, сады. Издали, сверху, хутор гляделся словно живой - все зеленело в нем, шиферные крыши светили под солнцем. Над домом деда кружили голуби, словно кто-то гонял их, забавляясь. И снова в который раз подумалось Тимофею о том, что неплохо бы поговорить в совхозе да взять себе отару или стадо молодняка. Пусть помогут, а жить здесь можно, особенно людям пожилым. Пасти скотину, пчелами заниматься, картошку сажать. Так и текла бы жизнь артелью. Бабку бы какую найти, хозяйство править. Не скучали бы... По дороге к хутору от грейдера вниз бежала машина, крытый брезентом "уазик". На таком ездили директор совхоза да районное начальство. Машина, прокатив по хутору, остановилась у чабанского дома. Люди из нее не вышли. Навстречу со двора уже спешил хозяин. Потом он вернулся в дом и вышел с ружьем. Директор совхоза всегда чудил. Он не просто брал птицу или еще чего, а стрелял из ружья, не покидая машины. Подавали ему ружье, подкатывали машину к индюкам ли, гусям ли, курам, и директор стрелял их, словно дичину. Зинаида брала подбитую птицу и успевала ощипать, пока директор с хозяином отмечали стаканом-другим успешную охоту. Так было и нынче: ружье - в кабину, далекие выстрелы: пу! ггу! Слышно было, как клекочет испуганная птица. Тимофей неторопливо вел отару, солнце склонялось к холмам. В хуторе у кошар снова стреляли. Видно, затевалась гульба. Алик на мотоцикле приехал за коровами да козами. С горы напрямую к стойлу гнал свою отару Чифир. Его порою звали веселить приезжих. Он читал стихи про дочурок, злодейку жену, зарабатывая стакан-другой. Потому и спешил. Тимофей повел отару не улицей, а стороной, загнал ее. Во дворе у хозяина шумели. Чифир уже был там. Издали было слышно, как он голосит:
