Борис Екимов - Пастушья звезда
2
По утрам на заре над скотьей толокою, над базами, над всей тихой округой вздымались овечье блеянье, козьи вопли, мычанье коров и телят. Коров доила Зинаида наскоро, набирая молока лишь себе, телятам - остатнее. Верхом на лошади хозяин угонял коровий гурт наверх, на гору, там скотина паслась день-деньской. На мотоцикле, прыгая по буграм и колдобинам, наметом гнал козью орду хозяйский сын Алик. Козы тоже паслись без особого догляда на холмах. Далеко уйти они не могли, глубокие балки отрезали им путь. Позавтракав, уводил свою отару Тимофей в долгий до вечера путь. Чифир угонял своих овец. На загоны ложилась тишина. И теперь до вечера в кошаре под шиферной крышею лишь свиньи похрюкивали да в сетчатых вольерах суматошились куры, покрякивали утки и важно разгуливали индюки, охраняя свое голенастое потомство. Кружили под поместьем коршуны, набалованные сладкой домашней дичью, осторожное воронье сидело поодаль, приглядываясь. Но птичья молодь быстро росла, и люди не дремали: сам хозяин, Алик, а то и бедовая Зинаида выходили с ружьем, паля в белый свет для острастки. Тимофей вел свою отару не торопясь, овечий вожак, мудрый козел Васька, шел впереди, выискивая корм повкуснее. Иногда он шастал в кустах, хрумкая молодыми ветками, порою ложился передохнуть. Без вожака овцы не уходили, рассыпаясь вокруг для пастьбы. При нужде козла можно было и подогнать, сказав ему: "Вперед, Васька! Вперед..." Поглядев на чабана умными, навыкате глазами, козел соглашался, кивал бородкой, неторопливо обходил отару, коротко мекал и шел вперед. Овцы послушно шагали вослед своему вожаку. Тимофей лишь поглядывал, чтобы не отбилась, не ушла в балку, в кусты овечья шайка. Он поднимался в гору и стоял там, опершись на посох. Можно было кинуть телогрейку и лечь, отара была как на ладони. Но с детства, с первых шагов пастушества, приучил его дед Максай: "Сел на землю - уже полпастуха, лег вовсе нет пастуха, а стоишь, костыликом подперевшись, значит, на месте пастух". Далеко внизу, за Доном, на той стороне, расстилалась просторная луговина. Там и сейчас пасли коз да коров. Ясно были видны далекие стада, их маковая россыпь. Там много лет назад начинал пастушить и Тимофей под рукою у деда Максая. В десять лет пошел. Семья - немалая, время - военное, голод. Отец из госпиталя вернулся еле живой. Хочешь не хочешь, а старший сын и в десять годков - казак, подмога. Пошла мать еще зимой к деду Максаю, старинному пастуху. Он дальней родней доводился. Сговорились. И ранней весной, в марте месяце, оставил Тимофей школу и пошел к деду Максаю в помощники. Платили тогда хозяева пастухам деньгами, молоком да картошкой. Третья доля - подпаску. Дед Максай сплел своему помощнику ременный кнут, научил оглушительно хлопать. Сверстники-ребятишки Тимофею завидовали: кнут в руках, пастушья сумка через плечо и воля. Завидовали ребятишки, соседские бабы говорили матери: "Тебе ли не жить теперь... Подмога". Мать лишь губы поджимала. Сердце болело у нее, когда чужие ребятишки бежали в школу, игрались на улице, а Тимошка еле домой добирался к вечеру. А в непогоду и вовсе... Весенняя промозглая слякоть, дожди, одежда никакая: на плечах - старенький пиджачишко, на ногах - чирики раскисшие да мешок на голову вместо плаща. Промокало все насквозь. В осеннюю пору Тимофей приходил черный, продубевший от холода. Мать сдирала с него прилипшую ледяную одежду, ставила ноги в чугун с горячей водой. Раздевала и плакала. Тимошка молчал. Поднимется утром, оденется, поставит в сумку банку кислого молока да пяток желудевых лепешек сунет - и пошел. А потом помер дед Максай. Бывший подпасок заменил старика теперь уж до веку. Пошла, покатилась жизнь, за летом лето, под Пастушьей звездой, которая светила и теперь на склоне годов. К полуденному часу Тимофей пригонял овец на тырло, к донской воде, в тень береговых тополей и верб. Туда приезжал на "Запорожце" Алик, привозил обед. В аккуратном синем джинсовом костюмчике, ладно причесанный, смуглый, по-восточному красивый, старше своих лет он не гляделся: по-детски светили глаза, свежие губы, кожа лица с легким румянцем - все говорило о нежном возрасте. И потому с какой-то неловкостью говорил с ним Тимофей. "Дите дитем,- думалось ему,- а гутарит как деловой..." - Волков не видал? - спросил Алик. - Бог миловал. - В Осиновке на базу порвали овечек, и Чифир божится, что видел сегодня, отогнал. - Чифир, он...- усмехнулся Тимофей.- Ему верить. - В Набатове у лесников тоже напали,- настаивал Алик.- На острове были козы, овцы. Вырезали наполовину. - Это беда...- вздыхал Тимофей.- Беда... Ему доводилось в жизни своей встречать волков не раз, но все в давние годы. Алик уехал. Встревоженный Тимофей стал оглядывать заросшие дубком, вязом да чернокленом балки, глухую путань шиповника и тернов по низине. Весь день пас он овец осторожно, стараясь держаться открытых мест, побаиваясь. Здесь, в задонье, в глухих буераках, серые водились всегда. Нынче на безлюдье зверья много прибавилось. И не только волков. Сейчас по весне среди бела дня мышковали неприглядные, облинявшие лисы. Они шарили по зарослям, на открытых местах вскидывались на дыбки, выглядывая поживу. В глухих топких падинах дикие свиньи лакомились сладкими молодыми побегами камыша. Иногда они выходили на отрожье к дубам прошлогодних желудей поискать. Лосей в последние годы поубавилось, но появились косули, стройные, легкие, с золотистым мехом. Порою они неслышно выплывали из-за кустов, и Тимофей затаив дыхание глядел на них. За долгий день то и другое зверье можно было повидать. От волков бог еще миловал. В конце дня, направляя отару к хутору, к лому, в пологом выходе балки Тимофей заметил чужих овец. Опасаясь смешать отары, он подал голос: "Ар-р-ря! Ар-ря!" - и стал поворачивать свою отару, уводя ее в сторону. "Ар-ря! Ар-ря!" - кричал он, но чабан не отзывался. Не упреждал Тимофея ни хозяин, ни Алик об иных овцах. Далеко, за четыре горы, стояла соседняя чабанская точка. Чужая скотина паслась кучкой, Тимофей подошел к ней. Это были бараны, голов сотня, а может, и больше. Отара не отара, лишь малая часть ее. Тимофей вышел на гору, покричал, позвал. Не было никого. С холма на холм тянулась полынковая целина, за ней неширокая полоса смородины да вязков, дальше черные пашни, сочная зелень озимки. Не видно было ни человека, ни скотины. Дело понятное: ушла от своей отары шайка баранов, и чабан не заметил. Когда ушла, где - ведает бог. Тимофей, долго не раздумывая, подогнал чужую баранту к своей и повел к дому, к хутору, чтобы оповестить хозяина, А уж тот дальше объявит о приблудной скотине. На хуторе у дома хозяина стояла машина. Хозяин собирался уезжать, но, заметив отару, прежде срока идущую к ночлегу, подождал ее, крикнул Тимофею: - Что случилось?! - Бараны чужие приблудились. Боле сотни голов,- объяснил Тимофей.- Не кинешь их. Смешал, гоню пораньше. Может, ищут люди. Хозяин собрался в гости. Был он в костюме, в белой рубашке, чисто выбрит. Выслушав Тимофея, он покивал головой и, шагнув к отаре, разом углядел барана с чужой метою, двумя скрещенными восьмерками на спине. - Веди, но не загоняй на баз. Отделим. Тимофей напоил отару. Подошли хозяин с Аликом. Хозяин встал у приоткрытых ворот база, пропуская мимо себя овец и отделяя баранов со скрещенными восьмерками на спине. - Либо и правда волк разогнал где...- говорил Тимофей, помогая хозяину.А может, чабан рот разинул, заснул. Теперь кинутся. Магарыч с них...посмеивался он. - Будет магарыч,- коротко пообещал хозяин, пропуская мимо себя овечек и отстраняя баранов. Алик и Тимофей тянули за витые рога приблудных прочь из серого овечьего потока, текущего на баз к ночному отдыху. Баранов отделили. Хозяин достал из кармана деньги, пачку сиреневых четвертных, и подал Тимофею: - Держи магарыч. Бутылка - на ужин. Тимофей не понял, отстранился. - Это я вроде в шутку,- проговорил он.- Хозяин, мол, найдется. Вроде с него... А это зачем?.. - Я - хозяин, я - твой хозяин. Я даю, ты бери. И больше ничего не знаешь. Я - хозяин. Клокочущий голос был строг. И глаза из-под кепки глядели строго. Рядом стоял неулыбчивый мальчик. Тимофей перевел взгляд с отца на сына и все понял. - Мне чужого и на дух не надо,- отстранил он деньги.- Сколько пас, слава богу, не польстился. А как же... Люди где-то плачут, а мы кукарекать будем от счастья,- говорил он, слабо, но все же надеясь убедить.- На чужих слезах не расцветешь. У нас всегда ведется... - То - у вас, а это - у меня,- прервал его длинную речь хозяин,- Берешь? - Нет, нет,- отмахнулся Тимофей.- Господь с тобой. - Гляди. Деньги будут у меня. В любой момент заберешь. Но запомни: не было баранов. Не было,- повторил хозяин.- Ничего к нам не приходило. Никаких баранов...- развел он руками и на сына поглядел. Тот кивнул головой, подтверждая. - Лом-Али,- обратился хозяин к сыну и что-то проговорил на своем языке. Мальчик быстро погнал баранов от кошары через падину по хуторской улице. - Не было баранов, запомни,- еще раз повторил хозяин и, повернувшись, пошел прочь. Тимофей остался возле кошары у загона. Скрылся во дворе хозяин, пропали из глаз среди хуторской зелени бараны и мальчик, хозяйский сын. Словно и впрямь не было ничего. Просто вечер, солнце к закату, дневная усталость в ногах. За ужином не было ни хозяина, ни сына его. Зинаида, разогрев еду, сказала: - Вы здесь сами управитесь. Я с огородом занялась, уж доделаю. - Какой огород? - спросил Тимофей. - Да понемногу копаю, чтоб зелень была своя на еду. Отужинав, Тимофей пошел поглядеть Зинаидин огород. Потянулся за ним и Чифир. Забазья, левады, как всякое место, брошенное людьми, в первые годы зарастало коноплей, крапивой да репьями. Лето за летом дикие травы буйно вскипали тут, к осени умирая. И теперь вздымалась над землей непролазная чащоба сухих стеблей, старник, а меж ними новая зелень. Зинаида расчистила и вскопала за сараями невеликий лафтак земли. Радовали глаз ровные гряды, зеленые строчки помидорной да капустной рассады, тугие перья лука-слезуна, робкие стрелки чеснока. Молодая женщина возилась у гряд. Увидав мужиков, она поднялась, одергивая платье. - Кое-чего понемногу...- объяснила она.- За всем не наездишься на хутор. - Правильно,- одобрил Тимофей,- по-хозяйски. Картошечки бы посадить - Уж не до картошки,- отмахнулась Зинаида. - А чего... Руки-ноги есть. А семена? - Найдем. - Невеликие труды. Вскопаем, посадим. Принесли лопаты да грабли, убрали сухие бурьяны. - Давай подожгем,- предложил Чифир.- Бензину линуть - и хорош. - Полыхнет,- ответил Тимофей,- и хутор спалим. - Больше места будет свободного,- усмехнулся Чифир.- Еще спасибо скажут. Тимофей поглядел на хутор, вздохнул. Земля хорошо копалась, распадаясь под лопатой темной влажной россыпью. Подступала весенняя ночь с долгой зарею, со светлым небом, с парным теплом от земли и пряным духом цветения. Сады отцвели. Высокие груши, раскидистые яблони, вишни да терны стояли в зелени, растеряв белый цвет и озерняясь дробью плодов. На смену им уже поднялась, вскипая, вторая волна весеннего цвета: распустила белые зонтики калина, гроздья душистой акации отдыхали от гудливой твари лишь в ночи, на пустошах, колючий лох отворял свой невидный желтенький цвет, задошливо-пряный, расцвела сирень. Сирени на хуторе было много. В прежней жизни ее сажали в палисадниках, гордясь друг перед другом. И свойскую, и привозную белую, даже персидскую. Теперь сирень задичала, пышно росла, закрывая окна домов. Некому ее было ломать. По весне она цвела яростно, заливая хутор тугими махровыми кистями и тонким духом, словно бабьим ли, девичьим праздничным. Посадили два ведра картошки. - Хватит,- сказала Зинаида.- Ночь на дворе. - Налей с устатку,- заканючил Чифир.- Я знаю, у тебя есть бутылка. Черноликий, усохший телом, похожий на больного мальчонку, он глядел умоляюще. - Мой хороший,- жалеючи покачала головой Зинаида.- Да куда же в тебя ее лить. Отдохни чуток. А за труды твои пускай тебе доброе нынче приснится. - Чего доброе? - петушился Чифир.- Баба, что ли? Вроде тебя. - Да хоть и баба,- с мягкой улыбкой ответила Зинаида.- Хоть и я, коли днем не надоела. Эх вы, мужики...- задумчиво протянула она, уходя с огорода к дому. Невеселое, свое плеснуло в душе Зинаидиной. Это было так явственно, что даже Чифир понял и полез за куревом. Проводили молодую женщину взглядом. Закурили. - Вот моя тоже с армяном спуталась,- вспомнил Чифир,- потом жалела, да поздно. За мной она жила - горя не знала. Тимофей рассеянно слушал, уже не в первый раз, печальную повесть прежней жизни Чифира. Отсюда, из глубины хозяйского двора, с левады, хутор был виден по-иному. Дальняя усадьба, стоящая чуть на отшибе, под горой, показалась знакомой. Не там ли дед проживал? Не там ли он, Тимофей, появился на свет? Крутое плечо холма, а под ним, в затишке, дом среди грушевых деревьев. У подножия холма били два родника, оправленные в дикий камень. Из них брали воду, поили скотину в дубовых колодах. Тимофей пошел к усадьбе напрямую, через левады. Рядом поспешал Чифир. - Она ведь со мной горя не знала. Приду с работы - все сделаю. Сам варил, сам девчат купал. Накупаю их, посажу в кровать, они сидят, чистенькие мордашки, аж светятся. Я все умел: борщ варил, даже суп харчо. Плов умел делать. Казан достал специальный для плова. Тимофей не слушая шагал и шагал к усадьбе. Чифир семенил рядом, боясь отстать. Прошлое, вся жизнь его нынче в голове трезвой так ясно поднялась. И носить в себе эту боль было горько и невозможно. А кому рассказать? Лишь этому человеку. - Я и шить умел. Ей-богу, правда... Сам научился. Машинку швейную купили, жена не захотела. А я помаленьку начал, и пошло... Усадьба деда, а может, вовсе не она, но такая похожая, лежала в ночном оцепененье. Огромные кусты сирени вздымались перед окнами, смутно виделись тяжелые кисти. В полутьме дом стоял словно живой, лишь спящий. Тимофей шагнул во двор через поваленные ворота и разом узнал узкую веранду, по-старинному - галерею, что тянулась вдоль стен. Могучие груши обступали двор, родники из подножия холма, верно, сочились и теперь, камышовые заросли хоронили их. Посреди двора на ветхой колоде Тимофей сел. Чифир пристроился рядом. Речь его, торопливая, сбивчивая, с захлебом, лилась и лилась. - Вот, ей-богу, клянусь отцом-матерью, она придет, говорит, нет ничего в магазинах. Я сажусь и шью. Такие платья сошью девчатам. Сам расчерчу мелом, скрою. Сошью платьишки, одену. Выйдут во двор как куколки - все люди завидуют. Я и ей шил. Как-то за Волгу собрались, она говорит: не в чем ехать. Я такой сарафан ей сшил, никто не верил. Очнувшись от своих дум, Тимофей стал слушать, не поверяя, что там правда, что выдумки. Он понимал, что все там жизнь, которая была и уже не вернется. И человек, тот, что рядом, белого света не жилец, лишь память у него порой просыпается, как сейчас, и только. Жалость до слез резанула Тимофея. Была бы водка, он бы отдал ее Чифиру. Пусть пьет, пусть напьется, забудется, и слова перейдут в горячечный бред, потом в тяжкий сон. Но водки не было, и Тимофей сказал: - Ты уж дюже не горься... Я тоже теперь вроде сирота... Не горюй, парень. Мы еще живые, руки-ноги целые, в силах. Будем жить. Хуторок пригожий. Добрый хутор. Дедов домок подладим, подлатаем. Чего нам этот абрек... Мы с совхозом договоримся, возьмем свою отару и будем жить. Оформим тебе документ. А как же... И пойдет дело. Летом здесь воля: сады, река. Приедут к нам на гости ребятишки, внуки мои, твои дочки. В городе тоже не дюже сладко. А здесь воля. Детвора любит... - Да-да... Дочки мои очень любят природу, цветы... - А цветов у нас хоть залейся, сам видишь. Сирень, а по степи сколь цвету. Им поглянется. - Понравится, конечно, понравится! - Их отсюда и не утянешь,- уверенно сказал Тимофей.- Раз покушают - и все. Будут купаться, рыбалить. Груши здесь, яблоки, сливы, вишни, в огороде все дуром прет - господний рай. Летом у нас будет гостей со всех волостей. А в зиму будем овечек кормить, глядеть за ними. А там снова лето. - Да, да... Снова лето... В тихой, светлой ночи хутор дремал без огней. Где-то рядом прокричала сова высоким плачущим зовом, ей ответили лаем да бряцаньем цепи сторожевые собаки кошар. От грейдера с горы к хутору спускалась хозяйская "Волга", следом за ней, осторожно тараща желтые глаза, пробирались тяжелые грузовики, попыхивая приторной гарью. Услыхав гул машин, Тимофей поднялся и все понял. Машины приехали за баранами. На краю хутора "Волга" посигналила. Ей ответил высокий голос хозяйского сына. Машины подъехали. Началась погрузка. Тимофей пошел к своему дому, на покой и от греха подальше. Чифир, ничего не видя и нс слыша, спотыкался рядом. - Они приедут... Они поймут... И она поймет... Душа в душу... Никто его не слыхал. По донским балкам, теклинам да отрожьям, в густых тернах, в колючем шиповнике допевали вечернюю песнь соловьи, над водою, в теплых заливах и старицах отвечали им слитным гулом водяные быки, лягушачьи жаркие трели разгорались все яростней. Короткая весенняя ночь в светлых сумерках, холодея, торопилась к утру, к тяжелой росе. Пастушья звезда уже поднималась с востока.
