Камиль Зиганшин - Маха, или История жизни кунички
* Нодья -- особый костер для 'зимней ночевки. Делается из 2-3 сухих хвойных стволов, уложенных один над другим.
Лайка недоуменно наблюдала за хозяином и ни в какую не хотела идти следом. Охотник вынужден был вернуться к сосне и взять упиравшегося Актабана на поводок.
Едва ли они успели пройти и треть пути, как ударил шквальный ветер, утопив все в снежной мгле. К ночи вьюга разыгралась в полную силу. Закачалась, застонала тайга. Хлесткие, напористые порывы ветра срывали с деревьев улежавшиеся снежные глыбы. Одна из них по воле случая угодила в рукавчик, и сместила деревянное кольцо.
Смышленая узница протиснулась в образовавшуюся щель и покинула осажденную крепость.
Морозный воздух, снежная круговерть быстро взбодрили ее. Вскоре Маха нашла буреломный отвал и в затишье повалялась в снегу, освежая прокоптившуюся шубку и стряхивая с себя приставший мусор. Инстинкт и приобретенный уже горький опыт подсказывали, что оставаться в этом лесу опасно.
Перебиваясь в дороге случайной пищей, снова и снова карабкаясь на скалы, ныряя в распадки, беглянка достигла высоких, мощных хребтов и углубилась в молчаливый сумрак перестойных ельников.
Облюбовав межгорное урочище, изобиловавшее белками и рябчиками, Маха обследовала участок и, убедившись, что он свободен, застолбила запаховыми метками свою вотчину...
Однообразно потекли морозные дни. Порой казалось, что тайга вымерла. Лишь неприятный скрежет сойки, гулкое постукивание работяги дятла, да резкие выстрелы лопающихся от стужи деревьев изредка тревожили стылое таежное безмолвие.
Промерзшие насквозь отроти тянули заиндевевшие вершины в поднебесную высь, поближе к солнцу, но и там не находили тепла.
Глубина снежного покрова позволяла кунице ночевать в пустотах под сугробами: в них теплее и в случае опасности всегда можно уйти от преследователей снежным тоннелем.
Пробежки по пушистой перине утомляли маленькую хищницу и, обегая как-то раз свои владения, Маха воспользовалась попутной лосиной тропой. Местами следы широко разбредались -- это лоси глодали кору деревьев, обкусывали кончики веток редкой здесь осины, поедали пряди лишайников, в ельниках отдыхали прямо в снегу, оставляя после себя овальные лежки с чуть обледенелыми стенками, хранящими примерзшие бурые шерстинки. Потом следы вновь сливались в одну тропу и вели к изголовью короткого ложка, откуда, несмотря на мороз, дымящимся родничком вытекала рыжая струйка воды, обрамленная красной глиной с белым налетом соли, перемешанной множеством копыт. Со дна вылизанных лосями углублений глухо шипя выбивалась охристая жижа, вскипавшая время от времени пузырчатыми кругами. Полизав солоноватую накипь, Маха закусила ее терпкой рябиной и направилась к устью лога, где возбужденно шныряли бестолковые сойки. Гребни сугробов вокруг оказались сплошь исчирканы копытами, в воздухе витал волнующий запах крови. Куничка закрутилась по лесу и в примятых зарослях калины нашла растерзанную волчьей стаей лосиху.
Маха обошла полусъеденную тушу и, воровски озираясь, с жадностью набросилась на прихваченное морозом мясо. Постоловавшись, залегла неподалеку, рассчитывая надолго освободиться от забот о пропитании, но неслышно вернувшаяся среди ночи стая волков нарушила ее планы. К утру от лосихи остались только обглоданные кости,. да и то только самые крупные и прочные.
4
Долго тянется зима, но и у нее есть конец. Весна, словно извиняясь за свою медлительность, дружно и бесповоротно вступила в свои права. Запылавшее жарким костром солнце заполнило промороженное дно тайги живительными волнами тепла.
Под напором пробудившихся жизненных соков лес быстро преображался. Ветви набухли, деревья загустели. На южных склонах заржавели первые приствольные круги. Съежившиеся снега плавились, насыщались влагой. Однако ночью отяжелевшие кристаллы вновь спаивались морозом, образуя прочный наст.
Для копытных и боровой птицы наступила самая тяжелая пора. Олени проваливались сквозь наст и резали голени об его острые кромки. Боровая птица, особенно рябчики, укрывавшиеся под снегом, по утрам с великим трудом пробивали обледенелую крышу.
Зато волки и рыси благоденствовали. Для них пришло время долгожданного пиршества. Больше всех лютовали оголодавшие за зиму серые разбойники. В приступе необузданной жадности они без меры резали косуль и стельных лосих. К счастью, эта ужасная пора непродолжительна.
Все увереннее гремели ручьи. Быстро таяли, обрастая накопившимся за зиму лесным мусором, ноздреватые сугробы. Появились обширные проталины, покрытые шершавой коростой спрессованных за зиму листьев, травы и .хвои. Местами они были испещрены бугристыми прожилками кротовых ходов и свежими холмиками жирного перегноя.
На рассвете Маху дразнили булькающие звуки тетеревиных песен. Краснобровые петухи, горделиво выпячивали иссиня-черную грудь, распушив лирообразный хвост, демонстрировали на обсохших полянах свою силу и удаль. Наиболее воинственные, хлопая крыльями, набрасывались на соперников. Но, несмотря на турнирный экстаз и стремление привлечь внимание тетерок, петухи были достаточно бдительны и Маху близко не подпускали.
Днем в единственную здесь березовую рощицу слетались дятлы. Они пили из специально пробитых в коре дырочек сладкий сок. Махе он тоже пришелся по вкусу, и она охотно припадала к источнику сочащейся влаги, чтобы утолить жажду, подкрепить силы.
Каждый уголок леса наполнялся жизнью. Зашелестели клейкой листвой деревья. Духовитая травка покрыла склоны бархатисто-изумрудным ковром. Зацвела черемуха, за ней - рябина, калина. Незаметно весна перешла в лето.
Мало-помалу стихали брачные песни птиц. Смолкли трели обремененного семейными заботами зяблика. Почти каждый день после полудня над тайгой вызревали между двух хребтов темно-лиловые тучи. Жизнь в урочище перед грозой замирала; томительное напряжение росло; духота сгущалась, становилась невыносимой. Какое-то невидимое парализующее поле пронизывало все живое. Наконец из непроницаемо-черных туч срывался к земле тугой, ослепительный сноп света, на мгновенье озарявший притихшую долину белым сиянием. И вновь воцарялся полумрак. Затем оглушительный треск раскалывал пространство, прокатывался по горам, сотрясая каменные отроги. Отдыхавший за могучей спиной хребта ветер пробуждался и разъяренно врывался в долину. Следом, из разом прохудившихся небес низвергался на еще не успевшую подсохнуть землю очередной щедрый ливень.
По утрам, обласканная солнцем, земля дымилась влажными испарениями. Свежо пахло листвой и хвоей, тучные травы, заполнившие лес, мешали бегать. Маха, мокрая от росы, то и дело брезгливо отряхивалась и спешила перебраться в продуваемый ветерком верхний ярус. Где распластавшись на теплой коре толстого сука, беспечно дремала до следующего ливня, от которого спасалась в дупле или под многослойным пологом облюбованного ею елового шатра. Здесь всегда было сухо,а иной раз даже удавалось добыть прятавшуюся от дождя пичугу. Если верховая охота случалась неудачной, то куница все спускалась вниз и, забравшись на корягу или пень, терпеливо снося укусы мошек, назойливо лезших в нос и уши, караулила коротколапых кротов, выбиравшихся из под земли за дождевыми червями. Ее упорство неизменно вознаграждалось вкусным обедом.
Иногда Маха спускалась вдоль набухшего ручья к реке, где ловила увлеченных базарной болтовней лягушек. Возле неглубоких заливов куница частенько видела лосей с неуклюжими смешными телятами на ногах-ходулях. Они паслись на обильном разнотравье, отдавая предпочтение иван-чаю.
Взрослые лоси с удовольствием заходили в заводь и бродили по брюхо в воде. Отщипнув пучек водорослей, они вскидывали головы, с наслаждением отфыркивались от стекавшей по горбоносым мордам воды и хрумкали сочные стебли.
Однажды, безуспешно прогонявшись по деревьям за белкой, раздраженная падением с мокрых ветвей, Маха отдыхала на узкой надпойменной террасе. Вдруг ей почудился легкий шелест. Навострив подвижные ушки, куница мелкими шагами прошла по полуистлевшему стволу и мягко спрыгнула на обомшелый валун.
Впереди, под скалистым обнажением зияла узкая брешь. Из нее веяло холодом, а между камней струился ручеек. Скользя по крутым бокам голышей, сильно замочив лапы, Маха проникла в мрачный каменный мешок, покрытый осклизлым черным налетом. Гулкое эхо капели с невидимого свода нарушало тягостную тишину.
С живым интересом оглядев влажно поблескивающие стены, таинственные ниши и щели, куница пошла дальше. Дно грота поднималось вверх ступеньками. Вскоре дорогу загородил высокий известковый выступ, заплывший сверху ледяным козырьком, из которого торчала наполовину вытаявшая туша бурого медведя. От падающих на Маху холодных капель шубка отсырела, и куница поспешила на волю погреться и обсохнуть...
