Марк Слоним - Три любви Достоевского
"Анна Григорьевна моя истинная помощница и утешительница, - писал он, любовь ее ко мне беспредельная, хотя, конечно, есть много различного в наших характерах".
Но несмотря, а, может быть, и благодаря этому различию, сближение их всё усиливалось и в радости и в горе.
В феврале 1868 г. у Достоевских родилась дочь, и он так волновался и так обнимал на радостях {270} женевскую акушерку, что та только руками разводила и всё восклицала: "Oh, ces Russes, ces Russes!" (О, эти русские!"). Девочку назвали Софьей, по имени племянницы, дочери Веры Михайловны Ивановой, Достоевский был нежно привязан к Софье Ивановой. В эти годы она была ровесницей Анны Григорьевны, и в дядиной любви, несомненно, таился бессознательный эротический элемент. Он и баловал и ревновал ее, не только, как родную.
Достоевский был горд и доволен своим отцовством и страстно любил ребенка. Это не помешало ему вновь поехать в Саксон ле Бэн, из которого он посылал раздирающие письма: "Прости Аня, прости милая! Ведь я как ни гадок, как ни подл, а ведь я люблю вас обеих, тебя и Соню (вторую тебя) больше всего на свете. Я без вас обеих жить не могу".
Но маленькая Соня, "милая, ангел", как он называл ее, не выжила, и в мае они опустили ее гробик в могилку на Женевском кладбище. Это был страшный удар не только для Анны Григорьевны, но и для Достоевского. Он рыдал и отчаивался, как женщина, был несколько недель безутешен, и никак не мог примириться с тем, что он называл "бессмысленностью смерти". В его письмах этого периода - горестное осуждение мировой несправедливости, сомнение в Божественной мудрости и вопрос об оправдании страдания; его впоследствии сформулирует Иван Карамазов, приводя в пример детские муки, как свидетельство равнодушия Провидения или дорогой цены вселенской гармонии.
После смерти младенца Женева им стала ненавистна, они уехали в Веве, на том же Леманском озере, и на пароходе Достоевский поразил жену, в первый раз жалуясь на судьбу, на все удары и обиды прошлого, как на несправедливость неба. В этот момент не было у него ни смирения, ни христианских чувств {271} одна боль человека, раздавленного враждебными силами.
В Веве они провели лето, Федор Михайлович работал над "Идиотом", тосковал по умершей дочери, болел, жаловался, что среди этих нависших гор нельзя создать ничего хорошего, - и в конце концов они переехали в Италию. Как при каждом их отъезде, надо было изворачиваться, находить деньги, и вот опять полетели письма, просьбы, телеграммы, и только по разрешении очередной финансовой драмы, не без помощи матери Анны Григорьевны, приехавшей к ним в Швейцарию, удалось двинуться в путь. Ехали в почтовом дилижансе через Симплонский перевал, на крутых взгорьях пассажиры выходили и шли пешком. Анна Григорьевна, в длинном черном платье с кринолином, опиралась на руку мужа, почтальон с любопытством смотрел на этого бородатого мужчину с измученным лицом, нежно ведшим бледную молодую даму в трауре. Путешествие несколько рассеяло их и восстановило здоровье Анны Григорьевны: она была анемична, бледна, а после смерти ребенка совсем измаялась от слез и расстроенных нервов.
В Италии они отдохнули. Достоевский любовался Миланским собором и картинами великих мастеров, но из Ломбардии их выгнала осенняя дождливая погода, и они обосновались во Флоренции. Поселились они по ту сторону Арно, возле палаццо Питти, и прожили там десять месяцев. Это было, пожалуй, самое спокойное и счастливое время всего их путешествия. Достоевский, по обыкновению, ворчал, что по утрам его будят крики ослов, что на улице слишком шумно, а летом чересчур жарко, но оказалось, что шум не мешает работать, что жара полезна для его здоровья, что припадки эпилепсии во Флоренции сократились, а общее состояние его значительно улучшилось.
Они {272} гуляли по садам Боболи с их фонтанами, гротами и статуями, перед палаццо Питти в январе цвели розы, это их восхищало; перейдя Старый Мост, они шли на соборную площадь, и Достоевский восхищался сценами из Ветхого и Нового Завета, вырезанными на бронзовых дверях Крестильни скульпторами Гиберти и Донателло. Он мечтал иметь их изображение у себя в кабинете в России. Он также любил галерею Питти, и назначал свидание Анне Григорьевне перед Венерой Медичи или перед Мадонна делла Седия Рафаэля (Божья Матерь в кресле). Иногда они совершали прогулки в Кашинах, парке на краю города, и часто заходили в библиотеку, Достоевский брал на дом для чтения Вольтера и Дидро - французским он владел довольно хорошо.
Энциклопедистов он читал в связи со многочисленными литературными планами, созревшими во флорентийском уединении. Он задумал большой роман "Атеизм", намереваясь дать в нем картину настроений современной русской молодежи, но вскоре оставил его - слишком был оторван от родины. Затем он начал набрасывать проект "Жития Великого Грешника": он собирался писать его два года и выразить в нем свои сокровенные взгляды. Черты Ставрогина, старца Зосимы и отдельные автобиографические подробности сливались в этом замысле в едином общем сюжете: впоследствии этот роман частично вошел в "Бесы" и частично в "Братья Карамазовы".
Но хотя образы и идеи вихрем кружились в его голове, он нервничал и колебался между различными проектами. Анна Григорьевна приписывала это их одиночеству: они во Флоренции никого не знали и ни с кем решительно не встречались, и его незнание итальянского языка только усиливало ощущение полной изолированности. Они жили, точно в монастыре, и Анна Григорьевна считала, что мужу ее сильно недоставало живого общения с людьми. Кроме того, она была опять {273} беременна, и он не хотел, чтобы она рожала в стране, где он не мог даже объясниться с врачом или акушеркой. Поэтому летом 1869 года они снова двинулись в путь, несмотря на удручающее безденежье. Достоевский говорил, что они как Мистер и Миссис Микоубер, знаменитая пара бедняков из "Давида Копперфильда", одной из самых любимых им книг.
Сперва они поехали в Прагу, через Венецию и Триест, в надежде встретиться с чешскими деятелями славянского возрождения - но в Праге не удалось разрешить квартирный вопрос, и они в конце концов вернулись в Дрезден, они хорошо знали и любили этот город. Здесь в сентябре 1869 г. родилась их вторая дочь, ее окрестили Любовью. Родители тряслись над ней, но она росла крепким ребенком, Анна Григорьевна очень поздоровевшая в Италии, сама ее кормила, и Достоевский опять отдался радостям отцовства.
"Ах, зачем вы не женаты, - писал он Страхову, - и зачем у вас нет ребенка, клянусь вам, что в этом три четверти счастья жизненного, а в остальном разве одна четверть".
Но материальное положение было очень трудно: когда родилась Любовь, в семье всех денег было десять талеров, квартира оставалась нетопленной, нужно было закладывать сюртук и продавать белье, чтобы выручить родильницу.
"Как я могу писать, - жаловался Достоевский Майкову, - когда я голоден, когда я, чтобы достать два талера на телеграмму, штаны заложил! Да чорт со мной и моим голодом. Но ведь она кормит ребенка, что ж если она последнюю свою теплую шерстяную юбку идет сама закладывать... А ведь у нас второй день снег идет, она простудиться может". Его письма - вопль отчаяния. "Пришлите мне двести рублей, спасите меня. Слово спасите примите буквально".
{274} Жили они, действительно, впроголодь, ребенка не на что было крестить, и когда рукопись второй части "Идиота", над которой он работал, не покладая рук, написав в два месяца почти десять листов, была, наконец, готова, в доме не нашлось пяти талеров, необходимых для отправки ее заказным пакетом в "Русский Вестник". Только благодаря присутствию духа Анны Григорьевы, закалившейся в этой школе нужды и борьбы, им удавалось кое-как устраивать трудные их дела. Положение улучшилось с переездом в Дрезден матери Анны Григорьевны. Вскоре туда же приехал и ее брат, бывший студент Петровской Академии в Москве, где незадолго до этого нечаевцами был убит студент Иванов. Его рассказ об этом подал Достоевскому мысль о сюжете "Бесов", в которых он решил развенчать революционеров и изложить свои мысли об их губительной роли.
Заграницей окончательно оформился его политический консерватизм, его приятие самодержавия, как основы русской жизни и залога устойчивости русского государства. В идеях социализма и революции он видел величайшую опасность для религиозного и духовного развития не только России, но и всего мира, и полемика с отечественными носителями революционных идей представлялась ему долгом его совести: "Бесы" он поэтому сознательно строил, как тенденциозный и полемический актуальный роман, но, как всегда, в исполнении расширил рамки, подняв частное на метафизические и психологические высоты. И в то же время его славянофильские воззрения и надежды на миссию России, призванную возродить гибнущий Запад, еще более укрепились в нем за годы жизни в Европе.
Достоевские провели в Дрездене весь 1870 год, и за это время брак их устоялся, принял законченные формы - и физически, как сожительство двух близких людей, и как семейный организм. Особенно этому {275} помогла новая, на этот раз последняя поездка Достоевского в Висбаден. Сама Анна Григорьевна предложила ему "развлечься", он весь год работал очень тяжело, закончил "Вечного мужа" и усиленно писал "Бесов". Это развлечение обошлось ему дорого, но оно положило предел его игорной страсти. После лихорадки азарта и проигрыша он написал жене, прося выслать 30 талеров на обратный путь, и, конечно, спустил их. Им овладело затем страшное предчувствие и небывалый по силе приступ раскаяния.
