Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
-- Но все-таки -- был?
-- Слушай, ты осталась такой же. С истинно коммунистической верой в то, что "там знают, что делают". Кого угодно могли назначить секретным, если хотели.
-- Но я надеюсь, ты не "кто угодно"?
-- Я тоже надеюсь, -- он усмехнулся и как-то по-детски склонил голову -- к плечу.
-- Был допуск?
-- Ну, был. Ну и что?
Конечно, смешно спрашивать. Я сама все знаю о той системе, знаю, как ставили барьеры, чинили препоны, издевались, радовались мукам человеческим вообще, а мукам моих соплеменников -- в особенности. Загнать в клетку и смотреть, какие у человека глаза, такое вот было развлечение. Хорошо, что мы покончили с той системой. Но -- покончили ли? Мы служили ей столько лет, целую вечность, она осталась в нас, и это ужасно.
Мы жили с петлей на шее, петля не затягивалась до конца, но и свободно дышать не давала, мы заглатывали немного кислорода, хрипло кричали "ура" и думали, что это и есть свобода. А сейчас мне не надо кричать "ура". Или всетаки надо -- кричать? Может быть, что-то другое, но все-таки надо? Или можно свободно дышать?
-- Н-ка, -- спрашиваю я, -- приятно было сознавать себя такой важной для страны персоной?
-- Еще бы! Я весь лопался от гордости -- вдруг оказался таким нужным и таким значительным.
Я подумала, что в каждой шутке, и в самом деле, всегда есть доля правды, но говорить этого не стоило, у нас царила мирная атмосфера за столом переговоров. Мы все еще сидели, я спрашивала, слушала, они охотно рассказывали.
-- Что вы делали, когда ребята уехали?
-- Продолжали добиваться, искать управы. Писали.
-- Н-ка по натуре бунтарь, -- сказала А. серьезно, -- он не мог спокойно ждать.
-- А ты?
-- Что я? Я человек смирный, тихий. Могу только поддерживать.
-- Вы продолжали работать?
-- Конечно, а как же было жить? Но с той работы пришлось уйти, чтоб не оставаться таким секретным.
-- Странно, я никогда не встречал твоих статей, -- вдруг сказал муж. Он стоит поодаль, курит и в разговоре почти не участвует.
Н.Н. пожимает плечами:
-- Что делать? Я твоих тоже не встречал. -- Он говорит как будто безразлично, но я чувствую -- ему неприятно то, что сказал муж.
-- Вот видишь, мы с тобой в одинаковом положении.
Ничего в этом нет удивительного, что не встречали. Когда-то муж и Н.Н. работали вместе, потом разъехались, углубились в разные области техники. Наука развивалась, их научные интересы разошлись. Но я не хочу, чтобы сейчас, после тридцати лет разлуки, разошлись мы. И спрашиваю мирно:
-- У тебя много научных работ?
-- Есть кое-что, -- он опять говорит внешне небрежно, но ему приятно, что я спрашиваю, я чувствую это. -- Несколько десятков статей и три книги. Многие, правда, в соавторстве с начальством. В частности, с К.
-- Почему именно с К?
-- Он стал директором нашего института, когда заводское бюро преобразовали в институт.
-- О! Оказывается, К. -- талант.
-- Чтобы стать директором института, таланта как раз и не надо было иметь, как раз наоборот. Или ты этого не знаешь? -- Это опять муж вмешался в разговор.
-- Но К. был не самый плохой вариант, -- заметил Н.Н.
Я помню К. Он появился у нас на заводе за год или два до того, как мы уехали. Он был высокий спортивный молодой человек приятной наружности. Уже тогда он казался удачливым парнем.
Я помню... Н.Н. подсаживался к нему, к его столу, смотрел, что тот делает. Помогал. Наставлял. Подсказывал.
Может быть, Н.Н. не чувствовал этого, а я замечала. К. принимал помощь внимательно и спокойно -- без благодарности. Его пестуют -- это вполне естественно. Но Н.Н. и не ждал благодарности. К. был птенец, только-только вылупился из институтской скорлупы, а Н.Н. у нас уже был корифей.
-- К. -- молодец, -- говорил тогда всем Н.Н., -- соображает.
...Странно... Я, кажется, начинаю вспоминать то, чего не знала. И видеть то, чего не видела. Перед глазами кабинет, большой и комфортно обставленный, без излишеств, но дорого и со вкусом. За в меру большим столом сидит человек, у него незнакомое мне лицо, но я знаю, что это К., директор института. Он не очень надут и не очень кичится тем, что сидит за этим столом, но во всей его внешности -- уверенность, спокойная какая-то легкость. Словно этот кабинет -- его рубашка, в которой он родился.
Перед ним стоит другой человек, этого человека я знаю, у него лицо Н.Н., только еще того, молодого Н.Н.
-- Нет, нет, -- говорит сидящий за столом, -- к сожалению, мы не можем этого сделать. -- Говорит он не грубо, в голосе его, в самом деле, сожаление, но он -- отказывает. Значит, тот, кто стоит, о чем-то просит, что-то ему нужно.
К. это или не К.? Я не знаю точно. Может, вовсе это не он, а второй, кого я вижу, не Н.Н., а кто-то на него похожий. Хозяин кабинета сидит и не предлагает сесть человеку, похожему на Н.Н. Возможно, он вообще такой -- ему нравится, когда перед ним навытяжку, может, у него просто нет времени, он человек занятой, а если посетитель опустится на стул, аудиенция может затянуться. Но стоящий продолжает на чем-то настаивать, и ответ звучит уже более жестко:
-- Нет, это невозможно.
Господи, я, кажется, читаю мысли того, кто стоит.
-- Все. Уеду. Вот возьму и уеду, хватит, достаточно меня потребляли.
Эта мысль вспыхивает, словно молния, она -- убежище, она -- спасение, она делает стоящего независимым от человека, сидящего за столом. И от всех, сидящих за такими столами. "Вот уеду, и живите вы здесь без меня, и попробуйте что-нибудь сделать сами".
Я встряхиваю головой, отгоняя видение. Ничего этого не было. А может, было? Я много видывала в той стране таких кабинетов и таких изящно-уверенных людей за столами. За большими столами.
И таких, как Н.Н. тоже встречала.
Было -- не было. Но могло быть? Могло?
Я возвращаюсь из мысленного путешествия по директорским кабинетам далекой страны на уютную кухню наших старых друзей и слышу голос мужа:
-- Да, я как-то просматривал новинки и встретил книгу К.
-- Ты ее смотрел?
-- Нет, не было времени.
-- Жаль. Там, в самом начале, он ссылается на меня, на мои работы, и выражает благодарность.
-- Тебе?
-- Да. Конечно.
А мне почему-то вдруг становится ужасно жаль Н-ку, такое вот странное я испытываю к нему чувство -- жалость. И не знаю, что сказать, и полминуты молчу. А потом опять спрашиваю:
-- Ребята уехали, а вы остались. Что вы делали?
-- Писали во все адреса, стучали во все двери.
-- И достучался... -- замечает А., как всегда с усмешкой, на этот раз -грустной.
-- Что тебе пришили? -- мне кажется, что этим жаргонным словечком я смягчу тяжесть воспоминаний.
Но Н.Н., похоже, вспоминает охотно.
-- Распространение ложной информации.
-- Был суд?
-- Конечно, все по закону. Но вообще, разве это имеет значение, за что вкатали два с половиной года?
-- Еще по-божески.
-- Со стороны, -- это опять вставила А.
-- Как там было?
-- А! -- машет рукой Н.Н. -- Об этом уже столько написано. В общем, все одинаково. Но, конечно, у каждого свое.
Они вместе рассказывают, что его много раз вызывали к следователю, допрашивали, но отпускали, а потом вдруг вызвали и не отпустили, он не пришел с допроса домой, и тогда А. поняла, что это -- все, что отныне остается только ждать, и как долго ждать, сказать невозможно, и думать об этом страшно. И когда она это поняла, то вдруг стала прозорливой и деятельной, на работу не пошла, а дома в невероятной спешке стала собирать для него теплые вещи -- фуфайку, штаны, валенки. Откуда они взялись, как сохранились в доме эти вещи? Может, еще с тех времен, когда Н.Н. ездил "на картошку" -- всех посылали, а может, ездили в них сыновья, вещи лежали долго и ждали своего часа. А. успела все почистить, починить, поштопать и помчалась с пакетом в руках к прокуратуре -- караулить следователя. Он вышел из здания уставший, но умиротворенный -- дело закончено. Они встретились лицом к лицу, и он не мог от нее скрыться. Он взял пакет, но на лице было выражение растерянности, ему не хотелось этого делать. Но одежду Н.Н. он передал.
Мне кажется, я вижу, как А. стоит на сибирском холодном ветру у входа в прокуратуру. Она не чувствует холода. И вот -- слава Богу! -- Н-ка одет. Спасибо ей, спасибо. Может быть. этим она спасла его, потому что туда, к тем, с кем ему предстояло провести не один день, он явился не в костюме, в котором ходил на работу в институт, а в нормальном виде. И было ему тепло.
Удивительно, А. всегда знала, что нужно. Я помню -- давным-давно, когда мы были такими молодыми и почти все -- такими непрактичными, и денег ни у кого не было, А. отличалась тем, что могла купить недорого и угостить вкусно. И еще я помню, как Н.Н. ехал в командировку в Китай.
Он и еще один инженер. Ехали не из дома, а прямо из Москвы, где оформляли документы. Поезд шел мимо нашего города, и А. встречала их на вокзале. Она зажарила гуся и сказала мне, что половину отнесла Н-ке.
-- Гусиные лапы, -- одобрила я, -- это ужасно вкусно.
