Федор Сологуб - Том 3. Слаще яда
Шаня остановилась и с удивлением смотрела на Гнуса. Лицо его приняло особенно отвратительное выражение откровенной, ничем не прикрытой жадности и страха, как у человека, делающего опасный шаг и опасающегося, как бы не сорвалось. Он дрожал, воспаленные ресницы его часто мигали, и на уголках синегубого рта закипала зеленоватая, противная пена. Дрожащим голосом, торопясь, он заканчивал свое требование:
– Дайте мне хоть шесть тысяч, и я оставлю это место и постараюсь забыть мою несчастную любовь. Вы видите, что я назначаю за мое молчание умеренное вознаграждение.
Он кончил и смотрел на Шаню трусливо и нагло. Шаня закричала:
– Слушайте, Гнейс, делайте, что хотите, жалуйтесь, кому вам угодно, но откупаться от вас деньгами я не стану. И даю вам честное слово, – если вы еще раз посмеете подойти ко мне на улице, я обломаю мой зонтик о вашу голову.
Она поспешно пошла прочь. Гнус стоял, подгибая колени, весь вдруг ослабевший и взмокший, и шипел что-то.
Шаня пришла к Манугиной красная и взволнованная.
– Что случилось, Шанечка? – спросила Манугина.
Шаня рассказала про встречу и про разговор с Гнусом, и было ей противно и смешно. Она говорила:
– Этот гнусный человек смотрел на меня как на выгодную для себя невесту, а теперь хочет заработать шантажом. Но это ему не удастся.
Манугина, улыбаясь грустно, сказала:
– Он тебя любит, Шаня. В гнусном сердце этого человека смешались любовь и жадность, и самая любовь стала страстью овладеть добычею. Из таких людей выходят семейные деспоты. Поверь, Шаня, что и многие мужчины любят не иначе. Овладеть, воспользоваться, – вот основа мужской любви.
– Мой Евгений любит меня иначе, – сказала Шаня. Манугина недоверчиво покачала головою. Спросила Шаню:
– Шанечка, отчего же ты не скажешь своему Хмарову о том, что к тебе пристает этот конторщик? Хмаров его бы живо унял.
Шаня ярко покраснела. Вспомнила, что ответил ей Гнус на угрозу пожаловаться Евгению. Страстно, словно стараясь самое себя в чем-то убедить, воскликнула:
– Ни за что! Ни в жизнь!
– Почему, Шанечка? – улыбаясь, спросила Манугина.
– Да разве я могу допустить, – горячо говорила Шаня, – чтобы мой Евгений встретился с Гнусом?
– Отчего же им не встретиться? – спрашивала Манугина. – Раз навсегда положить этому конец.
– Ни за что, ни за что! – пылко повторяла Шаня. – Пусть уж я одна терплю. Меня в жар бросает от одной мысли, что этот Гнус своими смрадными глазами посмотрит на Евгения.
Манугина, улыбаясь, сказала:
– Ну, от этого Хмарову ничего не будет. Шаня, чуть не плача, говорила:
– Чтоб об это подлое лицо опоганилась благородная рука Евгения. Чтобы потом мой Евгений пошел домой под обаянием смрадных взоров Гнуса! Ни за что!
Видя Шанино волнение, Манугина перестала спорить. Она покачала головою и тихо сказала:
– В старину удальцы рожались, а нам от них только сказочки остались.
– Неужели вы думаете, – обидчиво сказала Шаня, – что Евгений кого-нибудь боится? Он – благородный и храбрый. А бояться Гнуса – даже смешно сказать.
Манугина ласково погладила Шаню по раскрасневшейся щеке и спросила:
– Шанечка, скажи мне, что ты чувствуешь к Хмарову, страсть или любовь.
Шаня, ни на минуту не задумываясь, сказала:
– И то, и другое, и еще многое, чего я не умею назвать. Такое широкое, такое сложное чувство! Я страстно люблю Евгения, – да нет, это – только бледные слова, – страсть, любовь!
Манугина улыбнулась, покачала головою. Сказала:
– Шанечка, страсть и любовь – совсем не одно и то же.
– Какая же разница? – спросила Шаня. Манугина говорила:
– Любовь хочет отдаваться без конца, жертвовать всем; страсть хочет взять. Любовь хочет для другого; страсть – для себя. Любовь может быть малою, к одному, и может быть большою, всемирною, соединяющею людей; страсть – всегда малая, узкая, отъединяющая.
Шаня призадумалась. Сказала:
– Любовь – голубая, страсть – красная. Да? – спросила она.
– Да, Шанечка, – улыбаясь, сказала Манугина – Любовь – эфир, все обнимающий. Страсть – огонь, все пожирающий. Человек любит, зверь страстен. Любовь прощает. Страсть требует. Где ревность и угрозы, там страсть, а не любовь. Любви в наши дни, может быть, и не бывает вовсе.
Шаня мечтательно говорила:
– Володина любовь – голубая, эфирная. А любовь Евгения? Цветущая роза? Ах, какие злые шипы у этой розы! Вот полюбила ж именно его! Поди ж ты! Отчего не полюбила Володю? Он был бы жив, и я бы с ним была счастлива. Совсем по-иному, – в труде, в борьбе. Когда Володенька умер, так темно было, и только светились огонечки любви малой. Теперь светлее становится, любовь большая идет в мир опять. А мне еще долгий путь с моею малою любовью.
Подумала Шаня и решительно сказала:
– В любви есть творческая сила, хотя бы это и была малая любовь, любовь к одному. Я люблю, – и эта моя любовь миры подвинет. Его ли, милого моего, не зажжет, не преобразит! Любовь – кольцо, а у кольца нет конца.
Манугина подошла к роялю. Она рассеянно взяла несколько аккордов, потом подобрала мотив и запела, соединяя свои слова с куплетами старой песенки из чулковского сборника:
Любовь – кольцо. Найдите
Концы того кольца.
Сумейте, разомкните
Обвод его венца.
Томлюся я, стеня.
Ты любишь ли меня
Хоть мало, дорогой?
Или пленен другой?
Любви безмерной сила
Всю кровь во мне зажгла,
И дух мой возмутила,
И в плен меня взяла.
Ко мне словами льня,
Ты любишь ли меня
Хоть мало, милый мой?
Или пленен иной?
Твои, мой милый, очи
Нашли мне в сердце путь.
Мне нет ни дня, ни ночи
От вздохов отдохнуть.
Надеждами взманя,
Ты любишь ли меня
Хоть мало, дорогой?
Или пленен другой?
Что я ни начинаю,
Ни в чем отрады нет,
Тебя лишь вспоминаю,
Тебя, мой ясный свет.
Ты мне милее дня,
Но любишь ли меня
Хоть мало, милый мой?
Или пленен иной?
Коль нет тебя со мною,
Мне белый свет не мил.
Боюсь я, что с иною
Уж ты меня забыл.
Меня навек пленя,
Ты любишь ли меня
Хоть мало, дорогой?
Иль сам пленен другой?
Развейся, сон туманный,
Гори, мое кольцо.
Приди ко мне, желанный,
Целуй мое лицо.
Зову тебя, стеня:
Люби, люби меня
Хоть мало, милый мой!
Не думай об иной!
Шаня подпевала и тихонько плакала. И от слез голос ее звенел трогательно и чисто.
Глава тридцать восьмая
Многое в жизни нашей делается не потому, что это приводит к какой-нибудь цели, атак, с размаха, по инерции, только потому, что дело начато. Вообще, жизнь наша мало разумна, да не особенно и хочет быть разумною. С нее достаточно того, что она заковала себя в ряды причинностей; роскошь целесообразности она всегда готова уступить мирам иным. Поэтому не всегда мы догадываемся вовремя, что вот этот ряд действий уже не нужен и что можно его наконец оставить.
Так было и с Шанею, когда она ходила к Хмаровым. Правда, она видела Евгения каждый день, но разговаривать с ним ей приходилось редко, да и то урывками, крадучись. Времени затрачивалось много, но почти бесполезно. Шаня видела это, видела, что ее расчеты не оправдываются, и все-таки не догадывалась, что лучше не тратить времени на ежедневные скучные посещения этого неприятного дома.
Потом, после того, как Шаню уличили, и когда она успокоилась от первых волнений и увидела, что Хмаровы, больше всего боящиеся скандальных толков среди знакомых, не пытаются ей мстить, она сама на себя дивилась, – как это она не сумела вовремя прекратить работу швеи Лизаветы. Уже в ее предприимчивой голове складывались, – жаль, что слишком поздно, – планы новых мистификаций, с помощью которых можно было забавно исчезнуть с горизонта Хмаровых.
Шаня сразу почувствовала, как теперь стало хорошо и удобно. Ходить шить не надобно, – времени сразу стало гораздо больше, и настроение сделалось гораздо более легким и спокойным.
Шаня жадно торопилась воспользоваться каждою свободною минутою. Делать что-нибудь, двигаться, узнавать, быть с людьми, не сидеть на месте, – в жизни так много неизвестного, любопытного, влекущего! Постоянно случается что-нибудь новое, о чем хочется говорить и думать. Дня не проходит застоялого, такого, который только повторил бы свое вчера. И так много волнующего в широком мире умственных и общественных интересов!
Шаня познакомилась с несколькими молодыми учеными и учителями. Часто беседовала с ними. С некоторыми она знакомилась у Манугиной, у Маруси Караковой, у других знакомых. К другим приходила сама, – побеседовать. Знакомилась с людьми Шаня легко, радостно и просто, и потому разве только уж очень угрюмые люди встречали ее неприветливо.
