Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Папаша, вам беспокойно ездить на этих дрожках, - сказал Павел.
К чести его, надо сказать, что во весь свой последний приезд он относился к отцу с какою-то почтительной нежностью.
- Что делать! На всем другом - боюсь.
- Папаша, старый кавказец, - не стыдно ли вам!
- Да, кавказец! - воскликнул полковник с удовольствием. - Укатали, брат, бурку крутые горки.
Павел, к удивлению своему, не чувствовал никакого особенного удовольствия от верховой езды: напротив, ему было и скучно, и неловко. Мостик, столь пугавший его некогда своею дырой, он проехал, не заметив даже; а шумевшая и пенившаяся речонка, на этот раз, пересохла и была почти без воды.
"Нет, эти детские ощущения миновали для меня навсегда!" - подумал Павел, - и тут же, взглянув несколько в сторону, увидел поляну, всю усеянную незабудками. - "Как бы хорошо гулять по этой поляне с какою-нибудь молоденькою и хорошенькою девушкой, и она бы сплела из этих незабудок венок себе и надела бы его на голову", - думалось ему, и почему-то вдруг захотелось ему любить; мало того, ему уверенно представилось, что в церкви у этого прихода он и встретит любовь! Но кого же? - Павел перебирал в уме всех, могущих там быть лиц, но ни на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому, не напал, а уверенность между тем росла все больше и больше, так что ему сделалось даже это смешно.
По приезде к приходу, на крыльце и на паперти храма Павел увидал множество нищих, слепых, хромых, покрытых ранами; он поспешил раздать им все деньги, какие были при нем. Стоявший в самой церкви народ тоже кинулся ему в глаза тем, что мужики все были в серых армяках, а бабы - в холщовых сарафанах, и все почти - в лаптях, но лица у всех были умные и выразительные.
"Не лучше ли бы было, - думал Павел с горечью в сердце, глядя, как все они с усердием молились, - чем возлагать надежды на неведомое существо, они выдумали бы себе какой-нибудь труд поумней или выбили бы себе другое социальное положение!"
Между тем двери в церковь отворились, и в них шумно вошла - только что приехавшая с колокольцами - становая. Встав впереди всех, она фамильярно мотнула головой полковнику но, увидев Павла, в студенческом, с голубым воротником и с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась: тот был столичная штучка!
Вслед за становой вошел высокий мужчина с усами и бородой, в длиннополом синем сюртуке и нес на руке какое-то легонькое манто. Он прошел прямо на клирос и, установясь в очень, как видно, для него привычной позе, сейчас же принялся густым басом подпевать дьячкам.
После обедни становая, подошедшая первая к кресту, сейчас же отнеслась к полковнику:
- Михаил Поликарпыч, надеюсь, что вы у меня откушаете! - произнесла она, заметно жеманясь.
- Да вот, как - он, - сказал полковник, указывая на сына.
- Надеюсь и прошу вас! Вам совершенно мимо наших ворот домой ехать, прибавила она, обращаясь к Павлу, уже с опущенными глазами.
Становая своею полною фигурой напомнила ему г-жу Захаревскую, а солидными манерами - жену Крестовникова. Когда вышли из церкви, то господин в синем сюртуке подал ей манто и сам уселся на маленькую лошаденку, так что ноги его почти доставали до земли. На этой лошаденке он отворил для господ ворота. Становая, звеня колокольцами, понеслась марш-марш вперед. Павел поехал рядом с господином в синем сюртуке.
- Барыня-то какая лошадинница - все бы ей на курьерских летать, проговорил тот, показывая головой на становую.
- А вы человек ихний? - спросил его Павел.
- Нет, - отвечал синий господин, как бы несколько сконфуженный этим вопросом, - я нанят у них при стане.
- Что же вы - письмоводитель? - спросил опять Павел.
- Нет, - отвечал синий господин, - словно бы пониже - рассыльный. Прежде служитель алтаря был! - прибавил он и, заметив, что становая уехала далеко от них, проговорил: - Поехать - барыне ворота отворить, а то ругаться после станет! - И вслед затем, он стал изо всей силы колотить свою лошаденку находящейся у него в руках хворостиной; лошаденка поскакала. Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
- Кто это такой? - спросил он у рассыльного, который успел уже приехать и отворил ему дверь в комнаты.
- Это беглою солдата пересылают, - отвечал тот совершенно спокойно.
- Зачем же ноги у него так обтерты? - спросил Павел, отворачиваясь и не могши почти видеть несчастливца.
- У нас трут, не смазывают: благо народу-то много! - проговорил каким-то грустно-насмешливым голосом рассыльный.
Войдя в комнаты, Павел увидел, кроме хозяйки, еще одну даму, или, лучше сказать, девицу, стоявшую к нему спиной: она была довольно стройна, причесана по-модному и, видимо, одета не в деревенского покроя платье.
"Уж не та ли эта особа, в которую мне сегодня предназначено влюбиться?" - подумал Павел, вспомнив свое давешнее предчувствие, но когда девица обернулась к нему, то у ней открылся такой огромный нос и такие рябины на лице, что влюбиться в нее не было никакой возможности.
По простоте деревенских нравов, хозяйка никого никому не представляла. Девица, впрочем, сама присела Павлу и, как кажется, устремила на него при этом довольно внимательный взгляд.
Обед сейчас же почти последовал после приезда.
За столом, кроме четырех приборов для полковника и сына, самой хозяйки и девицы, поставлен был еще пятый прибор.
Становая, как села за стол, так сейчас же крикнула:
- Добров, где ж ты?
На этот зов вошел рассыльный, стоявший до того в передней.
- Садись обедать-то, Михаил Поликарпыч позволит, - сказала становая, указав ему головой на пустой прибор.
- Позволите, ваше высокородие? - спросил Добров полковника.
- Садись - мне что? - разрешил тот.
Добров сел, потупился и начал есть, беря рукою хлеб - как берут его обыкновенно крестьяне. Все кушанья были, видимо, даровые: дареная протухлая соленая рыба от торговца съестными припасами в соседнем селе, наливка, настоенная на даровом от откупщика вине, и теленок от соседнего управляющего (и теленок, должно быть, весьма плохо выкормленный), так что Павел дотронуться ни до чего не мог: ему казалось, что все это так и провоняло взятками!
Барышня между тем, посаженная рядом с ним, проговорила вслух, как бы ни к кому собственно не относясь, но в то же время явно желая, чтобы Павел это слышал:
- Я, так досадно, сегодня проспала; проснулась и спрашиваю: где Маша? "Да помилуйте, говорят, она с час как уехала к обедне". Так досадно.
Но Павел не поддержал этого разговора и с гораздо большим вниманием глядел на умную фигуру Доброва.
- Отчего же вы из служителей алтаря очутились в рассыльных? - спросил он его.
- Расстрижен из своего сана, - отвечал тот, сейчас же вставая на ноги.
- За что же? Сидите, пожалуйста!
Добров сел.
- По несчастию своему, - отвечал он.
- Ну, не столько, чай, по несчастию, сколько за пьянство свое, подхватила становая.
- Не я один пью, Пелагея Герасимовна, и другие прочие тоже пьют.
- Пьют, да все, видно, поумней и поскладней твоего, не так уже очень безобразно, - проговорила становая.
- Он, вероятно, теперь не пьет, - заметил Павел, желая хоть немного смягчить эти грубые слова ее.
- Не пьет, как денег нет, да и кочерги Петра Матвеича побаивается.
(Петр Матвеич был муж становой).
- Какой кочерги? - спросил ее Павел.
- Тот его - кочергой сейчас, как заметит, что от рыла-то у него пахнет. Где тут об него руки-то марать; проберешь ли его кулаком! Ну, а кочерги побаивается, не любит ее!
- Кто ж ее любит, сударыня? - произнес рассыльный и весь покраснел при этом, как вареный рак.
Барышня же (или m-lle Прыхина, как узнал, наконец, Павел) между тем явно сгорала желанием поговорить с ним о чем-то интересном и стала уж, кажется, обижаться немножко на него, что он не дает ей для того случая.
После обеда, наконец, когда Павел вместе с полковником стали раскланиваться, чтобы ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась к нему:
- Monsieur Вихров, - начала она немного лукавым голосом, - меня не знает, а я его знаю очень хорошо.
- Меня? - спросил Павел.
- Да, вас. Мне про вас очень много рассказывала одна моя соседка и приятельница.
- Кто такая? - спросил Павел.
- Madame Фатеева, - отвечала многознаменательно m-lle Прыхина.
- Ах, боже мой! - воскликнул Павел. - Она опять сюда приехала?
- Да, она опять приехала - возвратилась к мужу, - продолжала m-lle Прыхина тем же знаменательным тоном.
- И, что же, ладит с ним? - спросил Павел.
- Ладит, по возможности, что же делать? Не имея состояния, надо ладить!
- Поклонитесь ей, пожалуйста, от меня, когда ее увидите, - проговорил Павел.
- И только? - спросила m-lle Прыхина опять уже лукаво.
