Юрий Тынянов - Смерть Вазир-Мухтара
17
В это утро суворовским маршем через лесистые горы шли к Ахалкалакам войска. И с ними шел начальник траншей, полковник Иван Григорьевич Бурцов.
В это утро проснулся желтый, как лимон, Родофиникин и плюнул в плевательницу. Секретарь, изведя деньги, доносил из Тифлиса: дела Кастелласа превосходны, и он фабрик не продает.
Сведения Грибоедова оказались ложны.
В это утро Абуль-Касим-хан сидел над донесением Аббасу-Мирзе.
В это утро Нина проснулась в маленькой комнате.
Сашка в это утро проснулся не в своей комнате, а в девичьей.
В это утро приехал в Тифлис доктор Макниль. Грибоедов долго спал в это утро.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Фаддей с утра засел в Летнем саду. Он чувствовал себя очень приличным. На нем был новый сюртук, и он купил в лавке очки. Газета шла, журнал шел, он отдыхал сейчас в Летнем саду, все было в порядке.
Он чувствовал себя толстым, потому что новый сюртук был в обтяжку. И независимо поглядывал на статуи, как на молодых людей из другого, легкого и нисколько не мешающего ведомства.
— Эк, какой… Катилина, — отнесся он к одному мраморному юноше. Посмотрел на зеленые листья, просвечивающие на солнце, снисходительно, но не очень внимательно.
Ему хотелось сказать не то статуям, не то даже листьям:
— Эх-хе-хе. Так-то вот, молодые люди.
И очень хотелось, чтобы встретился какой-нибудь молодой литератор, совсем юнец, птенец, и подумал бы: Булгарин отдыхает, и он его сначала не заметит, когда тот скинет картуз, а потом подзовет и поздоровается и скажет:
— Э-хе-хе. Так-то вот, молодой человек. Гуляете?
Потом разговор перекинулся бы на последний бал у князя Юсупова, или, может быть, на заседание Общества любителей российской словесности, или на моды, и он сказал бы что-нибудь такое:
— Фамильяриться со старшими (или: со стариками, или с портными) смерть не люблю и гнушаюсь всяким фанфаронством.
С утра уже, когда он надел новый сюртук в обтяжку, это навертывалось: фамильяриться не люблю, и потом о фанфаронстве, что он гнушается всяким фанфаронством. Это как-то сказалось уже утром, в Третьем отделении, куда он отнес большую и хорошо сработанную статью: «О направлении повременной литературы и литераторов», и теперь хотелось повторить это в более светском кругу, на вольном воздухе.
Потом бы он похлопал по колену молодого литератора и т. д.
Пока же он любовался безмолвной дракой двух мальчишек, которые, вдали от глаза сторожа, дрались в углу аллейки вовсю, пыхтели, обняв друг друга, но молчаливо — так, чтобы сторож не заметил. Оба проникли в сад незаконно.
Один уже пошатывался, и сопли были у него размазаны, а другой терпеливо мял ему нос.
«Так его, так его, притирай ему персону, моську», — мысленно кивал Фаддей побеждающему.
Он любил детские нравы.
Было лето, и, следственно, мог случайно забрести отдыхающий на даче человек, приехавший за покупками в город, и подумать: Булгарин отдыхает.
Он был счастлив, потому что гнушался фанфаронством.
Мог в Летний сад зайти даже градской голова, с которым он знаком.
Или произойти, наконец, высочайший анекдот: великий князь или царица пройдет по аллее, подумает: Булгарин отдыхает, а он ему или ей скажет:
— Ваше величество — или ваше высочество, — фамильяриться со старшими не привык и гнушаюсь фанфаронством, которое не чтит ни лет, ни заслуг, ни звания.
Тут на пороге показался человек с покупками. Он был малый и круглый, в белом жилете.
«Аполлон Александрович», — подумал Фаддей об одном пожилом литераторе.
Приближались ноги, они были кривые.
«Михаил Николаевич, — подумал Фаддей, — из цензуры. Вот занесла нелегкая».
Черные усы двигались, как у таракана.
— Константин Константинович, ваше превосходительство, — произнес Фаддей с недоумением.
Родофиникин с покупками опустился на скамью.
— Отдыхаете? — спросил он у Фаддея, но не так, как этого хотелось бы.
— Устал очень за зиму, — огорчился Фаддей.
— Дела литературные?
— Я делами литературными, ваше превосходительство, прямо скажу, — сказал Фаддей с внезапным отвращением, — занимаюсь более из выгод коммерческих.
— Эх, господа литераторы, господа литераторы. Писем от господина Грибоедова не получали?
— Нет еще.
— Разумеется. И мы также. Ох, эти поэты.
— Фамильяриться со старшими не терплю, — сказал сдавленным голосом Фаддей, — и гнушаюсь фанфаронством, но уж если ваше превосходительство недовольны моим другом, то я не могу играть роли серальского немого и никогда не стану вести себя как кариатид. Позвольте узнать, почтеннейший Константин Константинович, в чем заключаются поводы для такого отзыва?
Грек был несколько ошарашен кариатидом.
— В чем? — спросил он желчно. — А в том, что я всегда был противником назначения чиновников молодых и пылких, а тем паче поэтов, на посты, от коих зависит участь государства. Все это зыбко… и подлинные намерения неизвестны.
— С моим образом мыслей я никогда не скрываюсь, — сказал Фаддей, — не скрывался и до гробовой доски скрываться не стану по моему характеру. Если бы мне нравился образ правления Северо-Американских Соединенных Штатов, то, не обинуясь, я поехал бы в Америку и поселился в ней. Поэтому, может быть, ваше превосходительство сообщит, где здесь зыбкость и в чем, по вашему мнению, подлинные намерения Александра Сергеевича?
Про Северо-Американские Соединенные Штаты у Фаддея сказалось так, из нелюбви к фамильярности, но грек даже насторожился.
— А я скажу, почтеннейший Фаддей Венедиктович. А я скажу в чем. Я все знаю. Не беспокойтесь — у нас есть частные известия, хотя Александр Сергеевич и не соизволил нам написать ни строки. Он более занят нежными сердечными делами, нежели служебными. Это первый пункт. На службу в Персию словно и не собирается. Что контрибуция не платится, — так на это плевать; что войско в Урмии и Хое остается, а у графа сил нет с турками воевать, — так на это плевать еще более; что, может быть, если б не этот месяц, в тифлисских воздухах проведенный с пиитическими намерениями, так Аббас-Мирза давно бы воссоединился, может быть, с графом противу турок, — так на это плевать трижды…
Тут уж Фаддей был ошарашен.
— Я не умею играть роли лакея, — отвечал он, — я не кариатид и не Катилина, и позвольте вам, ваше превосходительство, дать понять, что я не в темя бит и превосходно знаю смысл русской пословицы: кошку бьют, а невестке намеки дают…
— Те-те-те, — желчно прервал грек, — вы изволили упомянуть и о Северо-Американских Соединенных Штатах, и даже о Катилине, и я вижу, что вы имеете, может быть, дальнейшее понятие о том, что я считаю за намерения чисто пиитические…
Фаддей остолбенел. Объяснить чиновнику Американские Штаты, кариатид и Катилину утром и вдохновением — что было бы только чистой правдой — было трудно.
— Язык мой — враг мой, — сказал он добродушно, и его глаза заплыли слезами, — для литературного оборота, ваше превосходительство, случается приплести не то что Катилину, но и родного отца. Это я так, ни с села ни с города сказал. Готов пасть на колени и подтвердить крестным знамением.
— Ох уж эти мне литераторы, ох уж эти мне поэты, — сказал грек и опять превратился в отдыхающего с покупками немолодого человека. — А мы расхлебывай, мы расхлебывай.
— Убей меня бог, ваше превосходительство, — сказал Фаддей, вдруг прикоснувшись ко лбу, — не помню, послали ли вам уже последнего «Сына отечества» и получаете ли исправно «Пчелу»?
— Получаю, благодарствуйте, — ответил грек вяло и как бы смирившись. — Могу сообщить вам для газеты список подарков, отправляемых шаху персидскому, в Баку или в Решт, еще не решено, так как мнение об этом господина Грибоедова решительно неизвестно.
И Фаддей тут же вытащил большой карандаш и маленькую книжечку и стал записывать так тщательно, что ему говорил грек, как будто это были слова присяги.
— Имя ваше, почтеннейший Константин Константинович, можно упомянуть? — спросил он.
— Не нужно, — ответил грек. — А Александру Сергеевичу мы достанем такое высочайшее именное повеленьице — тифлисские воздухи покинуть.
Когда он скрылся за поворотом, Фаддей вырвал исписанный листок, с отвращением скомкал его, точно хотел тотчас швырнуть, и положил в карман. Он харкнул во всю мочь на дорожку и испуганно поглядел — ушел ли грек.
Потом горестно всплеснул руками и побежал домой писать письмо Грибоедову.
На углу он наткнулся на давешних мальчишек. Они опять безмолвно сцепились и пыхтели, и старший терпеливо мял младшему нос. Фаддей схватил их за шивороты.
— Если вы, пострелы, дикари, низкие твари, не уберетесь к черту на кулички, я городового кликну.
— Городово-ой!
2
1. Ресторация под названием «Прекрасный вид Кавказа». Нравы. Обращение на четырех языках: «Играете?», нем., фр. и грузинск. Г. Севиньи, выигрывающий крупную сумму денег, в сониках и на пароли. Я сел за стол. Проигрыш. Хладнокровие. Наблюдение за понтерной колодой: перстень с острым бриллиантом. Прокалывает две карты.
