Пауль Куусберг - В разгаре лета
Эти воззвания внушили Элиасу отвращение. Он смотрел на сине-черно-белые флаги, развевающиеся на многих домах, и вспоминал, что и Харьяс повесил точно такой же триколор на исполкоме. Если бы Элиас не слышал залпов на пастбище в Вали и не видел расстрелянных, он смотрел бы на эти флаги иным взглядом, но сейчас они не вызывали в нем никакого подъема.
Элиас вспомнил, что на одной из здешних строек должен работать инженером его товарищ по школе, и решил пуститься на поиски. Он нашел строительную площадку, но никаких работ там не велось. По лесам, правда, бродили двое рабочих, но они ничего не знали про инженера Хальянда. Сказали, что после начала войны работа прекратилась, что всех послали на рытье окопов, а про то, как будет дальше, говорят всякое. Инженер Хальянд руководил, правда, ранней весной этой стройкой, но его тоже куда-то перевели. Адресный стол был закрыт, и узнать, где живет его одноклассник, Элиасу было негде.
Заглянул он и на побережье. И поразился, увидев на пляже загорающих и купающихся. Их было немного, пляж не кишел людьми, словно муравейник, как в прежние времена, но все-таки можно было насчитать несколько десятков человек, и это поражало. Что же это за беспечники? Или многих попросту не задевают политические перемены? Элиас позавидовал тем, кто лежал на солнце или играл в волейбол, тем, кто заливался смехом и валял дурака, словно ничего не произошло. Только такие люди, подумал он, которые умеют изолировать себя от так называемой общественной жизни, которые не вступают в связь ни с одной политической силой, способны в теперешнее время жить так, как полагалось бы жить каждому. Личность и общество дошли до прямой вражды, так же как существует непримиримое противоречие между нацией и каждым отдельным ее представителем. И беспощаднее всего к людям те эпохи, когда громче всего кричат о народе и обществе.
Вечером, отупев от блужданий, Элиас побрел обратно в свое временное пристанище. Утром он уходил полный надежд, но за день все они поблекли. Оставалось утешаться тем, что предприятия и учреждения города еще не приступили к работе и следует просто набраться терпения.
* Его дальнейшая судьба зависела в основном от темпов немецкого наступления. Он это понимал и все-таки не мог радоваться при виде серо-зеленых солдат, марширующих по улицам Пярну. Напротив, это угнетало. Элиас приглядывался к чужим солдатам недоверчиво, вернее, враждебно. Перед началом войны Элиас сказал Ойдекоппу, что если бы его арест предотвратил войну, то он немедленно вернулся бы в Таллин, с тем чтобы его выслали в Сибирь. Теперь, когда сражения начались в Эстонии, он часто чувствовал себя паразитом, мечтающим завоевать личное благополучие за счет страдания тысяч. Сегодня это чувство стало еще сильнее. Отвращение к себе возросло.
Впервые чувство отвращения к себе возникло у Эли-аса тогда, когда он после бегства из Таллина сел в Саку на узкоколейку. Да, страх его был так велик, что он не решился купить железнодорожный билет в Таллине. Боялся, что на вокзалах следят за пассажирами и его могут арестовать. Он доехал до Саку и только там решился сесть в поезд. И сразу же почувствовал к себе отвращение за то, что оказался таким трусом.
Потом упрекать себя приходилось не раз. Временами обилие самообвинений приводило к приступам тяжелой депрессии, к полному отчаянию. Но каждый раз он в конце концов выискивал оправдание всему в своем поведении. Даже тому, что он взял у зятя оружие. Сегодня он утратил и эту способность.
Следующей ночью Элиаса разбудили громкие голо са. Он прокрутился в постели несколько часов без сна, заснул с трудом и, разбуженный, не сразу понял, что происходит в передней. Лишь после того, как кто-то забарабанил в дверь, у него мелькнула мысль, что, наверно, его пришли забрать. Он и сам не мог объяснить, почему так подумал, но первое его чувство было именно таким.
Элиас не ощутил ни малейшего страха, наоборот, ему стало даже весело. Он натянул брюки и открыл дверь. Дверь была не заперта, и стучавшие могли свободно войти, но почему-то не пытались этого сделать. Элиас ухмыльнулся про себя: незваные гости нервничали больше его.
В продолговатой, похожей на коридор передней стояли четыре незнакомца - двое с винтовками наперевес. Все с топотом ввалились в его комнату.
- Фамилия?
Вопрос задал весьма животастый мужчина с белым, как молоко, лицом.
- В чем дело? - Элиас по-прежнему оставался спокойным. - Кто вы такие, по какому праву вы мешаете мне спать?
Самоуверенность Элиаса разозлила одного из тех, кто был с оружием. Это был плечистый, загоревший дочерна мужчина в сапогах и в кожаной куртке, какие носят обычно шоферы и мясники.
- Молчать! - грубо заорала кожаная куртка. - Отвечайте, если не хотите, чтобы мы вас тут же прикончили.
Человек с белым лицом сказал кожаной куртке:
- Ругаться не обязательно. - Он повернулся к Эли-асу и снова спросил: - Фамилия, место жительства, профессия?
Элиас рассвирепел:
- Я требую - объяснитесь! Теперь заговорили все разом:
- Это мы требуем объяснений!
- Отвечайте, когда вас спрашивают!
- Ишь какой важный нашелся!
- Да что мы валандаемся? Надевайте пиджак, и пошли.
Элиас не двинулся с места. Он пытался сохранить хладнокровие. Он понимал, что эти люди готовы на все. "Кто же из них пекарь? - подумал он. Тот самый господин Крийсталь, который с самого начала проявил ко мне особый интерес? Или пекаря среди них нет?"
- Господин Крийсталь, фамилия моего пансионера - Элиас. Он инженер, который ожидает возможности вернуться в Таллин, - раздался за спиной у людей расстроенный голос хозяйки. - Я же говорила вам. Господин Элиас честный, достойный доверия человек.
- Вы, госпожа Фельдман, не вмешивайтесь, - сказал толстый господин с белым, как штукатурка, лицом. - Спокойно! - призвал он своих спутников к порядку. И снова потребовал от Элиаса: - Пожалуйста, покажите ваше удостоверение личности.
"Как быть? - подумал Элиас. - Подчиниться насилию или протестовать?" Поколебавшись, он достал из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле, паспорт и протянул его. Видимо, господину пекарю. Ну конечно же хозяйка так и назвала его.
Все четверо склонились над удостоверением личности. Элиас следил за ними с нарастающим раздражением.
- Элиас Эндель, сын Юри, - громко прочел Крийсталь.
Кожаная куртка подсказала:
- Поглядим-ка, где он прописан? Некоторое время царило молчание.
- Ага, в Таллине! Дело яснее ясного. И все снова вскинули головы.
- Вы арестованы, - злорадно заявил пекарь.
- У вас нет законного права на мой арест, - взорвался Элиас.
- Вот где наш закон!
И кожаная куртка поднесла к носу Элиаса огромный кулак.
Крийсталь утихомирил его и снова сказал Элиасу:
- Соответственно немецкому военно-полевому праву и решению эстонской самообороны, все коммунисты и бойцы истребительных батальонов должны быть допрошены. Одевайтесь, пойдете с нами.
Элиас окончательно рассвирепел:
- Я не коммунист и не боец истребительного батальона. Я...
- Молчать! - рявкнула кожаная куртка
- Только не вздумайте хитрить и запираться, - предостерег пекарь. - Вы были с теми коммунистами, которых прислали из Таллина в Пярну. Ну, хватит тянуть. Одевайтесь живее.
Элиас расхохотался.
- Ладно, я вынужден подчиниться насилию. Но учтите, что я предъявлю вам обвинение в самоуправстве.
На этот раз расхохоталась во весь голос кожаная куртка.
Элиас с величайшим удовольствием заехал бы ему в рожу, но успел сдержаться. Он понимал, что в данной ситуации ему не удастся опровергнуть абсурдные подозрения. Если даже он рассказал бы о своих похождениях в Вали, здесь и это вряд ли помогло бы. Ни один из этих четверых не поверил бы ему. В их глазах он был большевиком, и это решало все. По-видимому, комедию ареста подстроил господин Крийсталь, который заведомо счел его подозрительной личностью. Утром наверняка все выяснится. Если нужно, пусть проверят в Вали, кто он такой и чем он там занимался.
Элиас оделся. Проходя мимо хозяйки, он поклонился ей и попросил не сдавать его комнату, так как он скоро вернется.
Услышав это, кожаная куртка опять начала ржать, из-за чего Элиас не расслышал ответа хозяйки.
Элиаса отвели в камеру предварительного заключения. Во всяком случае, Элиасу показалось, что это или камера, или городская тюрьма. Так он решил по зарешеченным окнам и обитым железом дверям.
Помещение, куда его чуть ли не втолкнули, было довольно тесным. Двадцать - двадцать пять квадратны ч метров, не больше. Но людей1 здесь было много. Большинство из них лежало, тесно сгрудившись на голом цементном полу, некоторые сидели, понурясь, у стены. Элиас с трудом выискал себе место.
До восхода половину задержанных вызвали по фамилиям и куда-то увели. Судя по разговорам, уводили на расстрел. Элиас напряженно ждал, что кто-нибудь опровергнет это, но так и не дождался. Все были того же мнения.
