Андрей Зарин - Кровавый пир
Крошечный Викентий всплеснул руками.
– Он! – вскрикнула Наталья, бледная, худая, с длинною косою, выпрямившись у оконца подле широких пяльцев…
VI
Отец Никодим и попадья отнеслись к больной Наташе, словно к родной дочери. Бездетная попадья отдала ей всю свою любовь, и отец Никодим на время лишился всякого внимания с ее стороны, но не роптал.
– Богоугодно поступаешь, мати! Помоги тебе Царица Небесная! – говорил он попадье.
– Сиротиночка она ведь, родненькая, – горестно говорила попадья, – может, разбойник‑то и из дома скрал!
– Пустое, мати! Воровская женка она. Он приходил, невестой объявил ее, а все ж по христианству должно помочь недужному!
– В жисть не поверю, чтобы воровская жинка была. Послушал бы, чем бредит!..
Викентий тоже полюбил свою пациентку.
Он сидел все дни у ее постели, то мешая для нее прохладительное питье, то ставя банки на ее белое тело. Днем – он, а ночью – попадья не сводила глаз с больной Наташи, пока она была без памяти.
Попадья думала о ней, как о своей дочке, а Викентий, смотря на нее, вспоминал свою младшую сестру, которую погубили казаки. После того он ушел из‑под Киева и пробрался в далекий Саратов.
Наконец Наташа очнулась. Однажды рано – рано утром она открыла глаза и с изумлением оглянулась.
Маленькая светлая горенка, вся обитая липовыми досками. Она лежит на широкой постели с пологом. Против нее у ног, на широком стуле, сидит какая‑то незнакомая старушка и дремлет, а дальше в углу на войлоке лежит не то человек, не то собака и храпит.
Наташа закрыла глаза, силясь припомнить, где она, как сюда попала, что с ней случилось, но память на время была совершенно бессильна. Наташа утомилась и тихо уснула.
Когда она снова открыла глаза, перед нею стоял карлик с огромной головою. Она хотела закричать от испуга, но карлик так ласково ей улыбнулся, глаза так кротко светились, что вместо крика она тихо улыбнулась ему.
Закричала не она, а карлик:
– Лапушка моя! Очнулась! Ай, умница!
Он словно исчез, а потом подле нее стоял седой старик, старушка и тот же карлик, и у всех были такие добрые, кроткие лица и все так радовались на нее глядя, что ей стало и легко, и весело на душе.
– Ну, слава Создателю! – говорил старик, набожно крестясь. – Теперь, девушка, выправляться надоть!
– Я ей, голубушке, сейчас кашки изготовлю! – ласково сказала старушка. – Можно ей, Викеша?
Карлик закивал лохматой головою.
– Можно! Все можно! Полегонечку только, помаленечку! Теперь она у нас скоро встанет!
И, правда, Наташа скоро начала поправляться.
– Как я попала к вам, люди добрые? – спрашивала она у всех по очереди.
– Тсс! Пожди, вредно тебе говорить теперя!
– Где мой батюшка? Его повидать охота мне!
– Тсс! Потом, потом!..
Однажды она проснулась в глубокую полночь.
Лунный свет лился в ее окошко. В лучах его сидела Марковна, попадья, и дремала, тихо качая головою. В углу на войлоке спал Викентий.
Вдруг в тишине с улицы раздались стоны, крики, кто‑то орал диким голосом: «Нечай, нечай!«Это пьяные казаки, поссорившись, расправлялись с посадскими.
Наташа вдруг вспомнила эти ужасные крики.
– Батюшка! – закричала она в ответ и лишилась чувств.
Испуганная попадья чуть не упала со стула. Викентий быстро вскочил на ноги, и они оба тревожно нагнулись над Наташею, стараясь привести ее в чувство, а в это время разгулявшиеся казаки, убив посадского, ломились в дом к отцу Никодиму.
– Ей, батька, отворяй! – кричали они, ругаясь и клянясь. – У тебя, слышь, боярская дочь упрятана. Давай нам ее на потеху!
Испуганный поп выглянул в волоковое окно и обмер от страха: четверо казаков ломились в ворота.
– Смилуйтесь! – заговорил он. – Мне ее на постой ваш атаман поставил!
– Врешь, поп! – закричал казак. – Наш атаман до баб не охотник! Побреши у меня на него, так я тебе дом сожгу.
– Да чего тут, ребята, ломи калитку!
– С нами крестная сила! Господи, помози! Мать Царица Небесная, Ты видишь прямоту мою! – в ужасе зашептал отец Никодим, и под шум ударов, от которых ломилась калитка, ему представились ужасные картины казачьего буйства. Вот тащат его, бьют попадью, насилуют больную, жгут дом.
– Я вас, чертовы дети! – вдруг раздался среди шума грозный оклик, и битье в калитку окончилось.
Отец Никодим снова выглянул в окошечко. Высокий казак, сидя на коне, бранил казаков:
– Угомона нет на вас! Что дома ломаете?! Я вас в воду, неслухов! Али батькин наказ забыли?
– Коли поп боярскую дочь укрыл, а племя это все вывести надо.
Отец Никодим узнал в казаке на лошади казацкого атамана.
– Врут они, атаман, – закричал он, – защити! Ко мне ваш же казак, Василий Чуксанов, больную на постой поставил. Говорил, как очи береги, а они насильничают!
– Здравствуй, батько! – ответил Гришка Савельев. – Не бойсь! Не тронут! А вас, бисовы дети, в плетюхи велю. Уходите, поганцы!
Наташа очнулась, но шум, брань, несущиеся с улицы, долетали до нее, и она вся дрожала, как птица в силке.
– Батюшка! – кричала она в беспамятстве. – Братец родимый! Что с вами делают? Господи Боже! Злодеи, разбойники!
– Милушка ты моя! Наташенька! – убивалась над ней попадья. – Здесь все свои люди. Спокойся, дитятко мое родное!
– Пожди, пожди, – суетился Викентий, – я ей сейчас питьеце наговоренное дам!
Он изготовил быстро из вишневого настоя питье и влил в рот Наташи. Она успокоилась и спустя немного заснула крепким сном.
Дрожащий от страха отец Никодим поднялся наверх.
– Слыхала? – тревожно спросил он. Попадья только зашипела ему в ответ.
– Сейчас успокоилась только. Испугалась страсть, – объяснил Викентий.
– Чуть дом не спалили, – прошептал отец Никодим, – кричат, где боярская дочь! Ругаются!..
– Атаману сказать надоть!
– Он и выручил!
– А завтра сходи, отец, все‑таки, – посоветовал Викентий, – пусть строжить, что ли, закажет! А то не ровен час.
– Ну, ну, он и то им страха нагнал!..
Наутро Наташа проснулась без следов ночных волнений, но память вдруг возвратилась к ней.
Все до мельчайшей подробности восстановилось в ее уме: и внезапное пробуждение, и испуг; метанье ее по горницам и сцены на дворе, страшные сцены: казнь воеводы, мучительная смерть отца и брата и наконец Василий и его разбойничье лицо… Здесь она уже ничего не помнила.
Здоровье ее поправлялось. Она уже поднялась с постели, бледная, слабая; два дня спустя она уже сошла вниз к общей трапезе.
Отец Никодим радостно благословил ее. Попадья не знала куда и усадить ее и всю обложила подушками. Горбун Викентий радостно потирал руки и говорил:
– Ну, смотри, боярышня, какое мне спасибо твой жених атаман скажет!
Сказал и тотчас от смущенья закашлялся. Наташа подняла на него глаза.
– Какой атаман, Викеша? Какой жених?
– Так, милая, пустое! – ответил ей отец Никодим. – Кушай благословясь!
– Нет, батюшка, не могу! – сказала Наташа. – Все время я допрашивала, как сюда попала, и теперь знать хочу!
– Ну, ну! – ответил отец Никодим. – Ладно, голубка моя, по – твоему будет. Только ты поначалу покушай малость. Гляди, попадья тебе курицу сготовила. Покушай да отдохни, а там ввечеру мы и побеседуем по ладу.
– Слушайся его, доченька, – наскоро сказала попадья, – он дельно бает.
– Все скажем, як Бога кохам! – побожился Викентий.
Наташа тихо кивнула головою и, перекрестясь, взяла ложку.
Мирно прошла первая трапеза, потом пошли опочить все и долго спали. Не спала только Наташа, томясь неизвестностью и с ужасом догадываясь о правде. Наконец пришел и желанный вечер.
– Слышь, – ласково сказала попадья, – мы все к тебе в светлицу соберемся. Посидки сделаем.
И она уселась в горнице с рясою отца Никодима, которую начала штопать. Скоро в светелку вошел Викентий, а за ним и отец Никодим.
– Вижу, вижу, – заговорил он, – по глазенкам вижу, что тебе знать все охота. Ну, слушай же! Поначалу тебе все Викентий расскажет, а потом я… Ну, Викеша!
– Прятался я от разбойников, боярышня, – начал Викентий, – боялся их очень, а тут вдруг раз застучали в калитку, ругаться стали, сорвали ее с петель и идут ко мне, разбойники‑то…
И он рассказал, как Василий нашел его и привел к Наташе.
– Лежишь это ты, голубонька! Лицо неистовое, кричишь, мечешься, а он‑то сам и того страшнее. Умрет, говорит, тебе голову с плеч! Жалко мне таково стало и тебя‑то, и его. Хоть и разбойник, а, видно, любит!..
Наташа опустила голову, и слезы закапали ей на колени.
– А потом раз пришел он, такой ли бледный, и говорит: ехать мне надоть, а ее сберечь до моего приезда! Можешь? Тут я вспомнил отца Никодима и к нему…
– А я‑то; голубонька, и не хотел поначалу, – заговорил добродушно отец Никодим, – боязно с разбойниками‑то дела делать, а тут на меня попадья и накинься! Али, говорит, ты не слышал, жаждущего напои, а алчущего накорми, странного прийми! Стыдно мне тако стало. Веди, говорю, Викеша!..
