Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— Eh bien, mon cher monsieur, говорила она ему на это, — faites élargir les coutures, voilà tout!..
— На кутюръ! фыркалъ Валковскій, — говорю же я вамъ что и нья па кутюръ, па!..
— Tâchez de maigrir alors, je ne vois que ce moyen-là, расхохоталась m-me Crébillon.
— Мегриръ, ce ca! Я и хочу къ завтраму мегриръ. Это вы правильно сказали!.. Умный народъ эти Французы! заключилъ онъ, отходя отъ нея и отправляясь гулять по саду „до цыганскаго поту“, все въ тѣхъ же видахъ „мегриръ къ завтраму“…
Шигаревъ, въ свою очередь, потѣшалъ московскую княжну, также наканунѣ вернувшуюся изъ своей подмосковной въ Сицкое. Онъ велъ съ ней опять „серіозный разговоръ“, то-есть разказывалъ ей о братѣ. Новая варіація на эту тему состояла въ томъ что этотъ братъ, „служившій адъютантомъ въ Чугуевѣ“, былъ необыкновенный по ловкости и неутомимости танцоръ, и однажды держалъ на одномъ вечерѣ пари что сдѣлаетъ за одинъ разъ сто туровъ вальса въ залѣ, въ которой было десять оконъ въ длину и шесть въ ширину, — и выигралъ!..
— И все съ одною дамою вальсировалъ? хохотала московская княжна.
— Какъ можно! воскликнулъ Шигаревъ:- онъ перемѣнилъ двадцать три дамы… и двѣ изъ нихъ слегли на другой день въ постель, примолвилъ онъ, значительно взглядывая на свою собесѣдницу.
— Отъ усталости? договорила она.
Онъ только того и ждалъ:
— Нѣтъ! У одной свинка сдѣлалась, а у другой крапивная лихорадка…
На этотъ разъ княжнѣ прискучило его „оригинальничаніе“, и она ушла отъ него играть въ преферансъ съ Софьей Ивановной, которая пріѣхала „за два дня“, какъ обѣщала Линѣ, образованною окружной и Свищевымъ, который по этому случаю взялъ 25 рублей взаймы у пріятеля своего Елпидифора.
Солнце между тѣмъ сѣло, и тихая, безоблачная и безлунная, лѣтняя ночь опускалась полупрозрачными тѣнями на дальнюю окрестность. Въ окнахъ флигелей, занимаемыхъ гостями, вспыхивали зажигавшіяся слугами на случай пріѣзда господъ, свѣчи; пламень большаго фонаря надъ большимъ крыльцомъ дома, что приходилось подъ самымъ балкономъ, отсвѣчивалъ ярко блестѣвшею искрой на уголкѣ мѣдной гербовой доски между лапами едва уже виднаго льва, и бѣлѣли отъ того же свѣта зеленые листы розоваго куста въ клумбѣ разбитой среди двора…
Царственная тишина ночи словно низошла, и на дѣйствующихъ лицъ нашего разсказа. Общій разговоръ смолкъ; молодежь ушла подальше, на висячія галлереи, дымить папиросами; оставшіеся разбились на мелкія группы, лѣниво перекидываясь несложными рѣчами…
Зяблинъ, прильнувъ чуть не къ самому уху хозяйки, что-то горячо и настойчиво нашептывалъ ей; она внимала ему, то томно улыбаясь, то вздыхая, и опустивъ глаза съ какимъ-то стыдливо счастливымъ видомъ, перебирала кольцы на своихъ короткихъ и жирныхъ пальцахъ… О чемъ шла у нихъ рѣчь — мы не знаемъ. Но до чуткаго еще слуха старушки Crébillon, дремавшей не по далеку отъ нихъ на диванѣ, донеслись вдругъ ясно слѣдующія слова:
— Non, говорила разнѣженнымъ голосомъ Аглая Константиновна, — я могу полюбить мущину… je puis avoir une faiblesse pour un homme… mais changer de nom, jamais!..
Зяблинъ такъ и отпрянулъ въ спинку своего кресла…
— Pas déjà si bête, mon Aglaé! прыснула себѣ подъ носъ старая Француженка, и совсѣмъ зажмурила глаза.
— Что же? говорилъ въ то же время шмыгнувшій съ галлеріи, гдѣ продолжали курить недальнозоркіе Маусъ съ Ранцевымъ, Ашанинъ, подходя къ одиноко, какъ бы въ ожиданіи его, умѣстившейся въ самомъ углу балкона бойкой барышнѣ.
— Что? повторила она, передразнивая его.
— Отвѣтъ?…
— Вы просите невозможнаго! отворачиваясь и краснѣя отвѣчала Ольга.
Онъ сѣлъ близко, прямо противъ нея. Колѣни его касалися ея колѣнъ.
— Вы боитесь гулять ночью?
— Я ничего не боюсь! пожала она плечами.
— Кромѣ любви? протянулъ онъ.
— Развѣ вы меня такъ любите? вскинулась она вдругъ огненнымъ взглядомъ въ самую глубину его глазъ.
— Я вамъ предложилъ… не докончилъ онъ.
— Да, и я сама вамъ отказала! засмѣялась она короткимъ смѣхомъ;- по, знаете, я даже сама себя не понимаю. Мнѣ всего мало и всего хочется!..
— Кромѣ любви!.. повторилъ онъ.
— Нѣтъ, — и любви, засмѣялась она опять;- только вы такой обманщикъ!
— Кто это вамъ сказалъ?
— Да, это такъ трудно видѣть!.. Можетъ-быть, отъ этого самаго вы и нравитесь такъ всѣмъ женщинамъ… и мнѣ!.. Да, вы мнѣ нравитесь! сказала она, глядя ему опять прямо въ глаза.
— Придете ли вы? настаивалъ Ашанинъ, наклонясь къ ней… По лицу его пробѣжало вѣяніе ея горячаго дыханія. — Отвѣчайте пока не вернулись ваши фофаны…
Она уткнула локти свои въ колѣни, и всѣмъ лицомъ прижалась къ ладонямъ:
— Страшно! прошептала она.
— Гулять со мною страшно? проронилъ онъ какими-то бархатными звуками.
Она примолкла на мгновеніе:
— Обѣщаете-ли вы мнѣ?…
— Что!..
— Вы… знаете… проговорила она едва слышно.
— Пощадите меня! почти вскрикнулъ онъ: — я изнемогаю!..
— Вы ужасный человѣкъ! закачала головой Ольга, все не отымая ее отъ своихъ ладоней.
— Придете? спросилъ еще разъ донъ Жуанъ.
— Да! отгадалъ онъ скорѣй чѣмъ услышалъ.
— Въ два часа, помните, говорилъ онъ ей, едва сдерживая дрожь которая пронимала его всего:- въ это время все въ домѣ, до послѣдней кошки, спитъ непробуднымъ сномъ и вамъ нечего бояться… Я буду ждать, помните, во второй бесѣдкѣ, влѣво отъ цвѣтника.
Они такъ были поглощены другъ другомъ что не видали, не слыхали какъ мимо ихъ, блѣдная какъ полотно, скользнула по балкону Надежда Ѳедоровна Травкина, только-что отчитавшая послѣднюю почту князю Ларіону.
XXXI
….Вся эта музыка любви….
Огаревъ.А на противоположномъ концѣ балкона Лина и Гундуровъ пѣли свою лебединую пѣсню…
— Какъ хороша ночь! говорила она.
Она стояла, полузакрытая стоявшимъ тутъ-же большимъ лимоннымъ деревомъ, отъ темной зелени котораго отдѣлялось въ сумракѣ свѣтлымъ очеркомъ ея лѣтнее кисейное платье, стояла слегка откинувшись затылкомъ къ угловой колоннѣ балкона.
— Да, такою ночью… Гундуровъ не продолжалъ, заглядѣвшись на нее…
Такъ прошло нѣсколько мгновеній.
— Что? спросила Лина, все не отдѣляя головы отъ колонны, — что вы начали?
— Я началъ словами, сказалъ онъ смѣясь, — которыя напомнили мнѣ совсѣмъ другое, и о своемъ я позабылъ.
— Что-же напомнили? спросила она опять какимъ-то усталымъ или разсѣяннымъ голосомъ.
— Одну сцену у Шекспира, въ Венеціанскомъ купцѣ. Она совсѣмъ коротенькая и даже для драмы не нужная вовсе, но въ ней есть какой-то, по крайней мѣрѣ для меня, какой-то всего тебя проницающій поэтическій запахъ. Іессика, дочь Шейлока, ушла изъ отцовскаго дома, перешла въ христіанство и вышла за Лоренцо. Они недавно женаты, безконечно счастливы… Ночь: они вдвоемъ, ждутъ друзей которые сейчасъ должны пріѣхать. Сидятъ они на скамьѣ, въ густой аллеѣ; италіянское небо глядитъ на нихъ сквозь деревья… Сидятъ они и перекликаются какъ соловьи. «Такою ночью», начинаетъ то тотъ, то другой, и каждый вспоминаетъ, — онъ свѣтлыя, она темныя событія, происходившія «такою ночью», — Крессиду и Дидону, Тизбу и Медею… «Такою ночью», говоритъ, наконецъ, Лоренцо, «Іессика ушла отъ богача-Еврея и бѣжала за своимъ безумнымъ влюбленнымъ изъ Венеціи сюда.» — «Такою ночью,» отвѣчаетъ она ему, «безумный Лоренцо расточаетъ Іессикѣ тысячу обѣтовъ любви, изъ которыхъ ни одинъ не оказался вѣрнымъ.» «Такою ночью», кончаетъ онъ, «прелестная и лукавая Іессика клеветала на своего друга, который ей это прощалъ».
Гундуровъ остановился, замѣтивъ что княжна его не слушала. Она стояла все въ томъ же положеніи, откинувъ голову и поднявъ глаза къ загоравшемуся звѣздами небу. Лицо ея показалось ему блѣднѣе обыкновеннаго. Онъ вспомнилъ что въ продолженіе всего дня замѣчалъ въ ней признаки какой-то сдерживаемой тревоги.
— Что съ вами? спросилъ онъ ее съ безпокойствомъ.
Лина словно проснулась, взглянула не него и тихо опустилась въ кресло, подъ темную листву дерева.
— Ничего, я задумалась… И все еще задумчивая улыбка пробѣжала по ея губамъ.
— Сергѣй Михайлычъ, заговорила она черезъ мигъ робкимъ, колеблющимся голосомъ, — вы… вы на меня не разсердитесь?..
— На васъ? вскликнулъ онъ. — Да еслибы вы…
Она довѣрчиво кивнула ему головой не давъ договорить.
— Я знаю, промолвила, она, — я не о томъ… Я хотѣла спросить васъ…
— Спрашивайте, княжна! горячо вырвалось у него. — Нѣтъ ничего у меня на душѣ чего бы я не открылъ вамъ.
— Сергѣй Михайлычъ, почти прошептала она — я хотѣла спросить васъ: вѣрите ли вы?
Онъ смутился въ первую минуту…
— Елена Михайловна, я полагалъ… что мои убѣжденія вамъ извѣстны… Я Русскій: вѣрованія моего народа — мои вѣрованія.
Ее какъ бы не удовлетворилъ этотъ отвѣтъ: она обернулась на Гундурова взглядомъ полнымъ какой-то несказанной внутренней муки:
