Степан Злобин - Остров Буян
Собакин сам не успел сказать слова, когда старшина кузнецов Михаил Мошницын кинулся на крыльцо с кулаками. Кузнеца схватили товарищи из толпы. Дворяне, прикрыв собой воеводу, шагнули на всякий случай вперед и спустились ступенькой ниже…
Кличка Васька Собакин-сын раздавалась запросто… Толпа уже не стеснялась воеводы.
— Посадский люд, помолчали б, и вам воевода скажет! — стараясь перекричать толпу, надрывался голосистый подьячий.
— Пусть воевода молчит, а мы ныне скажем! — дерзко выкрикнул из толпы мелкорослый седой и оборванный старикашка.
Собакин понемногу осмелел. Он отстранил дворян и сам сошел на ступеньку ниже, ближе к народу.
— Посадский люд! — крикнул он, и все стихло. Толпа прислушалась.
— Вы управы на сына мово, стольника, на Василия, хотите? Он-де озорство чинил… И я вам управу дам…
— Батожьем, как иных! — задорно крикнул опять оборванный старикашка, перебивая Собакина.
— Дворян батожьем не секут повсядни. Мой сын — царский стольник, — возразил воевода, — а накажу батожьем, коли виновен… А ту вину у девицы спросим… Чья дочь девица?
— Мошницына! — крикнули из толпы.
— Коли скажет девица, что сын мой ее позорил, нечестье нанес, убыток какой в девичьем хозяйстве, — ей веру дадим и сына жалеть не стану, хоть дворянин… А скажет девица, что шуткой увез да худа над ней не чинил, то ему по-отецки велю вперед озорство унять, а на том покончим, — пообещал Собакин.
— Хитер воевода! — крикнули из толпы. — Какая же девка позор на себя наскажет?
Кругом пошел гул. Одни засмеялись, другие зароптали с угрозой. Кузнец снова рванулся из рук державших его людей.
— Глумишься! — хрипло выкрикнул он.
— Чего же ты хошь? — спросил Собакин. — Сыск я, что ль, наряжу над девичьей честью? Не воеводское дело!
— Ваську из города вон! — кричали сзади.
— Пускай, воевода, твой сын отъедет из города. Обид учинил он много, — сказал Томила Слепой, смело шагнув к воеводе. — Отъедет — и тише станет в посадских.
— А то и сами угоним! — выкрикнул хлебник Гаврила.
Из съезжей выскочил бойкий подьячий.
— Девка приехала! — крикнул он, подскочив петушком.
В толпе тут и там засмеялись. Кузнец снова рванулся, но его удержали.
Аленку доставили с черного въезда в приказную избу.
Чтобы не смущать ее перед толпой, в избу послали Томилу Слепого, Гаврилу-хлебника и одного из дворян.
Толпа ждала затаив дыханье. На чью-то грубую шутку никто не ответил. Из уважения к кузнецу, к его обиде, кругом молчали…
Наконец на крыльцо вышли посланные толпы вместе с женщиной, сторожихой съезжей избы.
— Напугали голубку, трясется вся, плачет. Сказывает, стольник с дворяны ее заставляли плясать, — вишь, хмелен был, — пояснила толпе сторожиха. — Она ему: «Пост! Грешно!», а он ей: «Пей вино да пляши!», она: «Пост!», он: «Пляши!» Она — в слезы, а он: «Не станешь вина пить, плясать — и домой не пущу!..» Того только и было. А обиды иной, спаси бог, не чинил. Чести не нарушил девичьей… — докладывала толпе сторожиха. — Она того и не ведает ничего! — на всю площадь шепотом добавила она.
— Слыхали, честной народ? — прервав словоохотливую свидетельницу, громко сказал воевода. — Стыд на моей голове: посадского мужика девица благочестива и пост блюдет, а мое дворянское порождение, сын воеводский, вина налакался в пост и с утра хмелен! Ныне же его ко владыке пошлю, пусть покаяние наложит…
— Из города вон его гнать — то ему покаянье! — настойчиво крикнули из толпы.
— Давай мою дочь! — глухо сказал кузнец, словно опомнившись наконец, и шагнул на крыльцо.
— Что же, тебе на позор сюда, что ли, ее приведу?! Дома дочь твоя, — возразил воевода, — с честью домой повезли. Две дворянские жены провожать поскакали, а что за обиду хошь — сам опосле мне скажешь, и я к ответу по правде готов…
— Не торгую посадской честью! — громко сказал кузнец. — Дорог товар, и тебе с сыновьями его не купить, будь ты… тьфу!.. — Мошницын плюнул и двинулся прочь сквозь почтительно расступившуюся толпу горожан…
4Василий Собакин спешил уехать из дома. Он велел холопам своим собираться на травлю лисиц и уже обрядился к охоте, когда, въехав во двор, воевода велел запереть во рота и собак возвратить на псарню… Сын столкнулся с отцом в дверях… Воевода с минуту глядел на сына.
Тепло одетый, с украшенной плетью в руках, в валенках, в шубе и шапке, тот весело и нахально ухмыльнулся воеводе, но воевода успел заметить, что в полухмельных навыкате серых глазах его сына смешались лукавство и страх, который прикрыл он ухмылкой.
Не помня себя, воевода пнул сына ногою в живот. Васька вскрикнул, скорчился и присел. Жалкий вид его распалил отца. Воевода схватил из рук его плеть и стал сечь, весь упившись силой ударов, мстя за свой страх, за тревогу и унижение перед толпой…
— Ой, убил! Ой, убил! — кричал Васька.
Слуги скрылись, словно не слыша всего, что творится в доме, кроме мамки, стремглав помчавшейся к Марье Собакиной умолять о защите питомца…
Старуха, забыв полноту и возраст, неслась через весь многокомнатный воеводский дом.
— Никифор Сергеич! Никифор!.. — кричала она, желая остановить сына.
Воевода не слышал.
Не смея к нему подступиться, боясь быть задетой плетью, старуха плюхнулась на пол и завопила так, словно плеть воеводы падала на нее самое…
— Чего ты, матушка, воешь? — повернувшись, спросил Собакин.
— Полоумный ты, сына погубишь! — ответила мать.
— Вставай! — приказал воевода Ваське и, сняв меховую шапку, отер пот со лба.
Васька встал.
— Шуба крепка. Попусту силу терял лупить! — с досадой сказал воевода.
— Где же крепка? Ишь, суконце-то… вдрызг! — возразил Василий, скинув и разглядывая шубу.
Воеводский сын знал, что теперь уже Никифор Сергеич будет только браниться, но воли рукам не даст.
— Кабы шкуру твою так подрать! — сказал воевода, с сожалением взглянув на исполосованное в лоскутья сукно.
— Было бы за что! За посадску девчонку, добра-то! — нахально огрызнулся Василий, глядя в карманное зеркало на подбитую и опухшую скулу. — Федоска! Холодной воды! — крикнул он.
— Не за девку, болван, а за то, что весь город вздымаешь, — сказал воевода, еще не вполне отдышавшись. — Кабы ты знал, что трапилось…
— И ведаю все, — возразил Василий, прикладывая медное зеркальце к подбитому месту, — воевода, окольничий царский, посадских спужался — то и трапилось… Тьфу им! А я не страшусь. Каб я стал воеводой…
— Себе на беду! — перебил Собакин. — Такой, как ты, в воеводах не усидит, живо голову сломят…
— Не пикнут! Чтоб к съезжей избе пришли скопом?! Да я б им всем тут же по пять шкур на месте спустил… А ты и распелся: «Сына велю батожьем…» Да как ты смел дворянина меня позорить?! Не кой-чей сын — воеводский! Я б на тебя государю писал челобитье… Ты дома дерися — тут воля твоя, к тому и отец, а то «батожьем»!..
— Как хошь, Василий, во пьянстве тебя перед городом обличили, — сказал в заключенье отец, — я посулил ко владыке тебя послать. Хошь не хошь, а ныне молись: ко всем службам в церковь ходи. Воеводско должно быть верно слово…
— Сейчас в монастырь постригусь! — усмехнулся Васька.
— Постригаться как хошь, а молись безотменно, то мой воеводский указ — нарушать не моги…
Васька пожал плечами.
— Битую рожу всем напоказ понесу — воеводе хвала от посадских!
— Как рожа пройдет, тогда, — сдался воевода.
5Через неделю Василий Собакин, не смея нарушить приказ отца, начал хождение в церковь. Но вместо того чтобы мирно ходить ко всем службам в собор, он заладил в разные церкви по разным концам Пскова, повсюду стараясь прийти с беспорядком и шумом и показать посадским, что он не боится угроз.
В субботу ко всенощной он появился с двоими холопами в Пароменской церкви возле плавучего моста, где дослуживал звонарем Истома.
Шумно ввалившись, они, словно случайно, влезли на женскую половину. Они шептались, посмеивались и вызывающе толкались локтями. Был канун праздника. Богомольцы стояли со свечами. Васька Собакин носом искусно тушил у себя свечку и поминутно ее зажигал то у одной, то у другой из невольных соседок…
Молодой посадский парень, протискиваясь через толпу, дерзко толкнул воеводского сына. Холоп Федоска хотел ему тут же влепить тумака, но Василий его одернул. Оправив огонь лампадки, поставив свечу перед иконой, малый, возвращаясь к выходу, снова толкнул воеводского сына и вместе его холопа Федоску. Второй холоп Васьки тут же успел подставить ему в толпе ногу, парень споткнулся. Фыркнули две-три посадские девушки, и смущенный подросток скрылся.
Церковная служба шла своим чередом. Били поклоны богомолки. Подражая им, мирно крестился Васька с холопами, тихо качались желтые огоньки свечей. Священник читал Евангелье в общей молитвенной тишине переполненной церкви, когда посадские богомолки, ближние к воеводскому сыну, стали тревожно понюхивать душный, напитанный запахом пота и ладана воздух и уже беспокойно искали глазами — кто горит, от кого пахнет жженым тряпьем…
