Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)
Весь свет изменился теперь для Каргина; что-то холодное, жестокое вошло внутрь его, вошло туда, куда не должно было входить, вошло и вышло – и вдруг стало тепло и мокро. Бок быстро намокал, и по мере того как мундир становился сырее, а боль сильнее, свет дня погасал перед его очами; желания становились мельче, уже, мир ограниченнее, память слабее. Что-то светлое, радостное мелькнуло было перед ним, как луч солнца в темной конурке, и опять ничего, опять та же тьма…
Казаки поспешно садились на коней и готовились догонять ушедшую пехоту. Отступление было в полном разгаре.
– Где Николай Петрович? – спросил Зайкин, беря за чумбур лысую лошадь Каргина.
– Там, – сурово ответил Иван Егорович и махнул рукой по направлению к деревне.
Никто не переспросил, никто ничего не сказал. Зайкин жестоко ругнул заигравшую было лошадь и свирепо крикнул: «Но, черт!» – и сотня молча потянулась вслед за авангардом.
Все были недовольны. Всем казалось, что они разбиты, что плохо сражались, что не выполнили они своего назначения, и глухая злоба на тех, кто заставил отступать, не давала думать о Каргине и многих других, что остались там где теперь «он», за той роковой чертой, за которой кончается «наше» и начинается «его».
Но они ошибались. Они были победителями, хотя и относительно.
XXIII
…Пятнадцать человек казаков с одним офицером, знавшим несколько язык того края, отряжены были ночью для отыскания, сколь возможно, хотя несколько лодок, оставшихся как-либо в безызвестности у неприятеля… Приплыв к правому берегу противу дер. Ломач, найдены были ими еще две большие лодки, на коих, по показанию гребца, находилась библиотека Лютера, следовавшая из Виттенберг а в Дрезден; ящики сии в то же время были выгружены для доставления оных сухим путем…
Военно-Ученый Архив. Дело № 2073«Генерал Рот, – писал Астер, – весьма удачно исполнил возложенное на него трудное поручение сделать перемену фронта назад, в виду превосходных неприятельских сил, на вязкой местности, при постоянном напоре противника на основную точку его движения. Потеря его пленными была незначительна; войска его выказали способность к маневрированию и явили новый опыт обычной русским храбрости, чему доказательством служит огромная потеря людей, как со стороны их, так и со стороны французов».
С тяжелым сердцем, грустно понурившись, шлепали по размокшей глинистой дороге казаки и солдаты Рота. А сзади пылали деревни, громыхали неприятельские пушки раздавались победные клики:
– Отступать!
Отступали после Люцена, отступали после Бауцена, конец, собрались с силами и ударили на Дрезден, и теперь опять отступать!
Но отступать перед Наполеоном! Не позор это, а нормальное явление.
Да, «ни светлый ум Императора Александра, ни решимость бороться не на жизнь, а на смерть короля прусского, ни опытность Моро, ни глубокие сведения Жомини не могли заменить недостатка в вожде, способном управлять огромной армией».
По размокшим и раскисшим дорогам шлепали войска, изнуренные, измученные тяжелым походом, павшие духом после неудачного боя. Кавалерия шла в поводу с лошадьми, подбившимися, никуда не способными, затупелыми oт усталости.
Если бы Наполеон мог ударить в этот момент на армию союзников, если бы была у него лихая кавалерия – кончился бы тогда великий поход и не было бы Лейпцига и Парижа, Ватерлоо и святой Елены…
Но спят богатыри-кирасиры, спят удалые гусары под снегом неприютной, холодной России: усеяли своими и конскими трупами они далекий путь от Москвы до Данцига.
И недоволен победой великий полководец. Мрачная будущность рисуется ему на горизонте, закрытом тучами. Хмурится ясный лоб, и мрачно, словно предугадывая зловещее будущее, говорит он:
– Войска, направленные против Берлина, разбиты; опасаюсь также и за Макдональда… Он храбр, предан мне, но ему недостает счастья.
Счастья!.. Да, и Наполеону нужно было счастье!..
Коньков не участвовал в сражении под Дрезденом. В главной квартире сильно беспокоились о положении северной армии, наследного принца, и для получения донесений оттуда решено было снарядить летучий отряд, командование которым вверили князю Кудашеву. В отряд назначались два эскадрона ольвиопольского гусарского полка и две сотни отборных казаков атаманского полка.
В число отборных Коньков не мог не попасть. И, весело собравшись, он, в числе прочих, тронулся по грязной осенней дороге. Надлежало пройти с лишком двести верст сквозь неприятельское расположение и вернуться обратно.
Сознание важности поручения, а главное, сознание, что не будут они участвовать в том сражении, от которого толку не выйдет, радовало офицеров, казаков и солдат, и отряд весело подавался рысью вперед и вперед, оставляя сзади себя хмурую, недовольную армию и стены неприступного Дрездена.
Коньков особенно радовался этой «партии». В ней он скорее забудет свою ненаглядную Ольгу, и время пробежит скорее, война придет к концу, он вернется в Петербург, и, быть может, его прикомандируют к лейб-казачьему полку. Вероятно, его к тому времени произведут в чин ротмистра и он будет командовать эскадроном.
То-то заживем тогда! Будем ездить в театры, гулять по Невской перспективе, по набережной, а в весенние белые ночи будем кататься на лодке, и тепло, уютно, хорошо будет у нас. Это не то что мокнуть на осеннем дожде!..
А дождь зарядил не на шутку. Золотистая шея Занетто побурела, потемнела, сделалась скользкой и горячей, грива слиплась и лежит на мокрой шее ровными прядями, на ушах дрожат капли.
Казаки съежились на седлах; впереди англезом подскакивают гусары; хорошенький Воейков задержал лошадь и подъехал к Конькову.
– Ну что, хорунжий, как живете-можете?
– Сотник, – весело поправил его Коньков.
– Давно? Поздравляю. Очень, очень рад. Когда же?
– После Тарутина.
– Да, ведь вы там отличились.
– Казаки вообще отличились, – скромно заметил Коньков.
– Ну и вы особенно. Наверно. Знаете, я завидую вам немного. Вы такой храбрый, лихой, мне кажется, отважнее вас нет во всей армии! – с восхищением глядя на сотника, сказал Воейков.
– Верно, ваше благородие; супротив Пидры Микулича храбрее нет казака! – из рядов весело сказал Жмурин.
Воейков покосился немного. Но, вспомнив, что у казаков своя товарищеская дисциплина, весело взглянул на казака и по-французски сказал Конькову:
– Это самое лестное, что можно слышать. Отзыв своих солдат дороже похвалы начальства.
Вспыхнул Коньков, и радостно, и хорошо, и стыдно ему стало.
«Вот бы Оля послушала», – мелькнуло у него в голове.
– Почему вас называют Пидра Микулич, – это так смешно!
– Петр Николаевич, Петр Миколаич, ну и до Пидры Микулича добрались.
– Пидра – это так забавно!.. И потом еще я одному завидую: у вас такая прелестная невеста.
– Правда! – оживленно заговорил сотник. – Простите, я вас и не поблагодарил за ее спасение. Я вам всем обязан.
– Пустяки. Эти мерзавцы разбежались при нашем появлении. Мне очень приятно было возобновить знакомство с Ольгой Федоровной… А признайтесь, вам немного досадно было, что не вы ее освободили?
– Да, – искренно ответил Коньков. – Это мне доставило бы большую радость.
– Это было бы так красиво! Точно в романе.
– А разве все теперешние события не похожи на вымысел, на какую-то фантастическую сказку! Подумайте, мне двадцать третий год, а я верхом объехал пол-Европы. Видел турок, их города, их жизнь, дрался и в России, и в Пруссии, и в Саксонии, чего-чего не видал! Замечательно! Из простого казака дослужился до сотника.
– Как из простого? Вы из крестьян?
Коньков рассмеялся:
– У нас, на Дону, нет ни крестьян, ни дворян, а все люди вольные – казаки. Только у одних отцы и деды жалованы русскими государями чинами и дворянским званием, у других нет. Большинство нас служит с казачьего чина. Я шестнадцати лет перед первой наполеоновской войной вступил в атаманский полк простым казаком…
– Вас, значит, били и секли? – с дрожью в голосе спросил Воейков.
– Нет. Бьют и секут плохого, неисправного казака, а я был старателен. Меня хвалили и отличали перед прочими.
– Но ведь вы же учились, держали экзамен, чтобы стать офицером?
– Нет.
– Однако вы прекрасно знаете языки… Наверно, проходили математику, астрономию, химию, геометрию?
– Не слыхал я таких наук! Российской грамоте – читать и писать – разумею: брат, дьячок, научил; арифметику, четыре действия, товарищ, Каргин, казак, показал, языкам немного обучился в походах, да пленный трубач немного объяснял – вот и все.
– Но ведь вы были раньше в школе или пансионе?
– Никаких таких пансионов у нас и в заводе нет. Есть окружное Новочеркасское училище, да и то открылось только в тысяча восемьсот пятом году, а я уже тогда в поход собирался.
– Вот оно как! – протянул Воейков и невольно подумал: «Бедная красавица Ольга Федоровна, за «брата дьячка» выходит…»
