Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
- Ложись с богом, Машенька, ложись… Дай-кось я тебе сряду-то снять помогну!..
- Спасибо, Мавра Силантьевна… спасибушки… я немного так посижу… богу помолюсь!..
- Ишь ты, как с богом-то свычна… а мы, должно, немоленые на этот свет родились… Так, в лоб постучишь немного, когда на разум придет… Оставайся коли с богом…
Мавра поцеловала Машу, покрестила на постель и притворила за собой чуланную дверку.
*****
Но не хотелось на этот раз и Маше молиться.
Так сказала Мавре, чтобы остаться одной до прихода Петра Кирилыча…
Не раздеваясь, легла она на постель, потонула в новой перине и только теперь почувствовала, как она за день устала… От работы так раньше не уставала…
"Ну, да теперь слава богу", - довольно подумала Маша.
Хороший дух идет сверху, из чуланного оконца, и ковшик золотой все так же висит над постелью… В поле, видно недалеко у села, пастух в ночном на рожке играет, и на реке изредка звонко прокричит крякуха-утка, потерявши в камышах своего селезня, и девки по селу поют:
Утка-рябушка что надумала,
На далек отлет тонко крякала!
"Убога я", - шепнула Маша сама себе.
Не забыла она про корешок, который висел у нее завязанный в тряпочку на нательном кресте. Спрятала Маша тогда его как нерушимую тайну и словом никому не заикнулась.
"А ну как и правда помочь будет?"
Вынула Маша крестик из-за ворота и развязала тряпичный узелок, потрогала: тут… тут! Попробовала на зубок - сладкий…
Мягкий корешок, болотцем пахнет и сам в рот лезет. Подумала Маша немного, повертела корешок на языке и незаметно проглотила.
*****
Чудно Маше, отчегой-то стало все вдруг видно да и видно-то так далеко… Те же стены перед глазами, тот же чулашек по-прежнему, и лежит Маша на постели, сложивши руки на грудь, как умирать собралась, а сквозь стены все видно: и село Чертухино, и церковь сельскую по-за селом, и видно, как ходят по полю за церковью буланые лошади, и слышно даже, как они щиплют траву.
И лес чертухинский стоит за селом, такой тонкий, видно все сквозь него, и то ли это сосны вдали, то ли свечи в отцовской молельне… По лесу прыгают перед зарей на задних лапках веселые зайцы, а на самой опушке против Чертухина тихо пасется большой лось с золотыми рогами…
И как девишенская лента, оброненная Дунькой Дурнухой, побрезговавшей Машиным подарком, пролегла из Чертухина кривая дорога… Видит Маша, по дороге тихонько идет Петр Кирилыч в белой подвенечной рубахе со Спиридоном, и Спиридон что-то вычитывает ему, держа за рукав, а Петр Кирилыч только мотает ему головой и, видно, мало слушает Спиридона, потому что то и дело оглядывается назад и вздыхает.
- Петр Кирилыч… Петр Кирилыч! - крикнула громко Маша, но голос ее, как камень с горы, покатился к самому сердцу и замер где-то глубоко внутри под пупком, и по всей Маше только глухо, как от дальней грозы, прогудело…
"Не слышит", - подумала Маша.
Душистый ветерок подул в оконце в дощатой стене, в огороде недалеко от окна черемуха осыпалась цветом, на дворе петух от черемного духу проснулся и пропел три раза, приставши с нашеста, с неба золотой ковшик совсем опрокинулся краем к земле, и из него полилось голубое вино, заголубело вдали и вблизи, полилось свадебное вино по полю за церковь, где пасется ночное, и черную спину выгнул занавоженный пар, со Светлого болота поплыли туманы, и скоро все перед глазами у Маши в тумане пропало.
Только лось с опушки высоко вскочил на бугор, вытянулся на точеных ногах и золотыми рогами приподнял все небо!..
Видит Маша: низко так, совсем над землей, идет золотая ограда, за оградой синий сад цветет, и на суку в самой середке сада сидит огненная птица Финуст, а у самой ограды - калиновый куст со спелыми ягодами, и под кустом из века в век бежит живая водичка.
ПАРЧОВАЯ ЛАДЬЯ
По-разному судачили люди про Машин конец.
Бабы говорили, что Маша и в самом деле умерла в первую ночь, будто испугавшись мужичьих порток, потому что была перестарок, а иные из них по-другому, потому что и в самом-то деле от этакого страху вообще ни бабы ни девки, если все идет по порядку, не умирают, а совсем наоборот. Маша-де будто заснула, как мы только что рассказали, от Ульяниной травки и проснулась, как и полагается, на сороковой день, но из могилы выйти никак не могла, почему после долгое время на нашем погосте чудило: лет десять подряд после Машиной смерти под праздники у ее могилки горел издали огонек, словно теплилась перед невидимым образом небольшая лампада.
Присмотреть же за тем огоньком никто не решался - боялись!
Да может, и врали!
Правда же в том, что и в самом деле Маша в первую ночь от Ульяниной травки крепко заснула, и ее приняли за мертвую.
На другой день Машу обмыли, одели в ту же подвенечную сряду, положили вперед на стол, за которым она сидела на свадьбе рядком с Петром Кирилычем, и руки сложили ей, как на молитву… Пришел отец Миколай, справил все, что надо по православному чину и обычаю, отплакали Машу всласть всей деревней, отпели и на третьевые сутки схоронили на том самом покате, на котором и сейчас стоит чертухинская церковь, а вокруг нее улеглись в ряды наши деды.
*****
Но редко кто знает про то, что Машу Спиридон вскоре после похорон с погоста украл, сделавши это для всех совсем незаметно, даже холмик из свежего дерна как был, так и остался. Правда, тогдашний сторож Мирон был уже слеп и мог сослепа и так ничего не заметить.
Может, это все так, а может, и этак. Мало кто теперь все равно в это поверит. Ну, да люди как уж там хочут, а случилось это все вот по какому порядку.
*****
Лежала Маша словно живая…
Обмыла ее Мавра теплой водой, в голову положила напутную молитву, обернувши кружком по волосам. На щеках ее по-прежнему, как и при жизни, играл едва уловимый румянец, малость только нос заострился да по лицу словно пролили воск, почему и вся она походила на четверговую свечку.
Надо правду сказать: в этот миг хороша была Маша, может, потому, что была она живая, а ее принимали за мертвую.
А может, и потому, что вообще люди ошиблись, не заметили ни этих четко прочерченных губ, как у молодой игуменьи, ни красиво изогнутых бровей с золотцой на самых концах волосинок, ни всего ее лица, похожего на юный лик богоматери, стоящей у колыбели.
Часто так бывает с людьми… Захают, заплюют, а за что?..
Лежит Маша и все слышит, как наяву, и видит все далеко-далеко, только ни о чем ни спросить, ни сказать не умеет.
И то ли это ударил на землю ясный после непогожего вечера золотистый рассвет, похожий с земли на лосиные большие рога, подпершие небо, то ли пролилось в сердце негаданное счастье и сердце этого счастья не вынесло, -вернулся в чулашек Петр Кирилыч, проводивши Спиридона за околицу, и положил на подушку с вышитыми по наволоке цветами совсем рядом с Машей свою курчавую русую голову.
- Машь… А Машь?.. - слышит она словно с другого берега, но о том, как ей сейчас с ним хорошо, ответить не может, хотела бы она ему улыбнуться, но на губах тяжелый замок.
- Машь? Что ты, бог с тобой!..
Вспомнилось ей, как давеча, когда Петр Кирилыч вошел в чулашек крадучись, чтобы Мавра с Акимом не заметили его возвращенья, по лицу его сразу разлилась непонятная муть, потому что Маша ничего не ответила на его шепоток и только минуту, показалось Петру Кирилычу, поглядела так-то чудно, отчего у него широко раскрылись глаза и уставились прямо в угол, а руки быстро зашарили в том месте, где под нерасстегнутой расфуфыркой спряталась убогая грудь и под левым соском тяжело билось сердце, словно подымалось в высокую гору. Закричал тогда Петр Кирилыч, хлопнул чуланною дверкой и опрометью выскочил в сени, должно быть и сам не заметив, что одна порчина хвостом волочится за ним, отчего Маше и стыдно, и немного смешно.
Посреди избы на полу сидели Павел Безрукий и Петька Цыган и прямо через край из большого окоренка тянули еще черное, как болотная вода, пиво.
- По чести просим… По доброй вас совести, - уговаривала их Мавра, но они и носом на нее не шевелили.
- Известные Петра и Павла - два апостола, - безнадежно махал рукой в сторонке Аким, почесывая затылок, - назюзюкались! Говорил тебе, поменьше хмелю вали!
- Маша-а-а! - закричал на них не своим голосом Петр Кирилыч, вбежавши в горницу с расстегнутым гашником.
Цыган с Павлом нехотя к нему повернулись, не понимая, зачем это Петр Кирилыч выскочил к ним от невесты, почему с глаз его прямо в пиво каплют крупные слезы. Только Мавра сразу, как увидала Петра Кирилыча, ахнула и пульнулась в сени, а Аким сперва руки расставил, а потом подошел к Петру Кирилычу, заглянул ему в широкие глаза и только и сказал:
- А-а-а-а!..
*****
Когда совсем рассвело, в избу к Акиму натолклось еще больше народу, чем вечерась на свадьбу.
