Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2
Но незаметно было, чтоб заседание ИК сотряслось. Да по партийному поручению Станкевич вынужден был окончить тем, что трудовики, однако, не войдут без социал-демократов.
А русый красавец Чернов выступил, по обычаю, ласково, вкусно и с большим превосходством. Нашёл место и пошутить. И поднять на высоты теории. И поанализировать международное положение: в тупике не только Россия, но и вся Европа, сейчас никакую великую нацию победить нельзя, и война будет мучительно-затяжная. Однако против лозунга мира без аннексий не устоят Габсбурги и Гогенцоллерны, национальные силы отхлынут от них. И очень обнадёживает нас послание Вильсона, и первая задача России – сблизиться с Соединёнными Штатами.
– Да, мы вступаем в новую эру. Организационный дуализм теперь должен замениться организационным монизмом. Старый состав Временного правительства себя изжил. Вопрос поставлен историей – и трудовая демократия не может уклониться от решения. Но разумеется – только на наших условиях. Конечно, вступление в коалиционное министерство для нас, социалистов, великая жертва. Но мы должны её принести. Да сам этот термин неверен: «коалиционное правительство» – это когда социалисты лишь чуть вкраплены. А теперь речь идёт о революционном правительстве, где преобладающее влияние будет у социалистов. Не просто залатать правительство одним-двумя-тремя социалистами – но решительно его реорганизовать. Не сглаживать противоречий, но поставить все точки над «и». Блок социалистов выходит на первый план перед демократической буржуазией. Демократия стала хозяином в государстве, должна взять и управление им. Это – не измена социализму. Эти руки – и произвели революцию.
Уже многие в ИК заметили, что Чернов страстно хочет быть министром.
Скобелев, Церетели – могли только повторить то, что уже говорили накануне между собой. Церетели и тут – своё расплывчатое предложение, чтобы правительство искало ещё какие-нибудь посторонние демократические элементы.
Чарнолусский от народных социалистов, как и Чернов: что принять участие в правительстве для них есть жертва, но они готовы.
И ещё, ещё выступали, и колебалась стрелка.
Войти в правительство – значит поступиться социалистическими принципами. Мы должны остаться на страже революции.
Но демократия не должна бояться взять на себя ответственность. Для спасения революции. Как меньшее зло.
А если вступим – и появится вроде ноты 18 апреля?
Так говорилось же: под условием пересмотреть цели войны. Заставить правительство служить интересам революции!
Станем мишенью анархических элементов.
А разве они щадят нас сейчас, хоть и по Займу?
Как раз из-за анархистов пришлось прервать прения: прибежали сообщили, что анархисты, вчера вечером захватившие дом герцога Лейхтенбергского в его отсутствие из Петрограда, так и не уходят, а засели и грабят. Одни думали: да что нам этот герцог, и пусть его грабят, что такого? Другие: да нет, это – признак общей анархии, надо прекратить. Ладно, послали члена ИК Менциковского уговорить анархистов уйти добровольно.
Выступали Эрлих, Рафес, Цейтлин, Стеклов, Соколовский, Капелинский. Стрелка всё качалась.
Стеклов был сильно мрачен и в этот раз малословен. Вопрос о коалиционном правительстве не стоит перед нами как реальная задача дня. А если станет – то так, чтобы в руки социалистов перешли главные портфели, определяющие всю политику.
Другие опять: положение страны не позволяет жить дальше на «постольку-поскольку». Если не возьмём ответственность за власть – потеряем доверие народа.
Как раз наоборот: потеряем наш авторитет в глазах масс, если войдём в правительство. Новое правительство будет так же быстро скомпрометировано, а у нас не останется власти над массами.
Московские: уже и теперь в рабочем классе слышатся нарекания, что петроградский Совет руководится мелкобуржуазными и оппортунистическими соображениями.
Но соглашались: если и не входить в правительство – всё же надо оказать ему добросовестное содействие. Страна не может существовать без сильного правительства.
Чхеидзе перед голосованием, слабым голосом:
– Товарищи, я не принимал участия в прениях. Но выслушал, что тут говорилось, и считаю долгом сказать: нет, я бы не взялся советовать Исполнительному Комитету делегировать представителей в правительство.
А уже поздно: начали в полдень – а уже вечер. Наконец и голосование. Жадно считали поднятые руки, проверяли друг друга, перепроверяли.
3а коалицию – 22.
Против коалиции – 23! (Один голос! один голос решал!)
И воздержалось – 8.
Всё.
Ещё б один из воздержавшихся – да качнулся?.. Да вот Менциковского услали – за кого бы он?..
Один голос!.. Вся судьба России – зависела от одного голоса тут?!
Коалиция отклонена.
Поздно было, а не время расходиться, только перерыв.
Проходил Церетели мимо Каменева, тот стал посмеиваться: решение принято правильное, но процедура у вас была недостаточно демократичная.
Церетели осиял его чёрными глазами:
– Возможно. Но, мне кажется, решение наше – не радует вас, а огорчает. Большевики с нетерпением ждут, чтобы мы в правительство – вошли.
А рядом стоял этот странный земляк Джугашвили, ухмылялся. То он кажется простодушным. То, на днях, со злобой оболгал выступление Церетели на совещании в Мариинском дворце – всё изолгал демагогически, пришлось опровержение печатать.
А сейчас – опять, добродушный простак:
– И чего мы столько часов спорили? Не всё ли равно: самим войти в правительство или тащить его на своих плечах?
Менциковский возвратился в безсилии: анархисты отказались освободить дом, и к ним ещё подходят вооружённые подкрепления.
Что, в самом деле, делать с этими анархистами? (Уж о доме Кшесинской молчали.) Особенно после апрельского кризиса каждый случай торжествующей анархии воспринимается уже не как долготерпение власти, а как полное её безсилие.
А поделать – нечего.
Революционная активность масс – явление очень положительное, но неплохо бы её и снизить.
Не миновать принимать резолюцию об анархистах.
Что-нибудь так: Исполнительный Комитет не давал никаких разрешений на самовольные захваты… Всякие захваты частных имуществ пагубны для дела революции… Ослушники революционного народа…
Нет, сильней: пособники контрреволюции…
Большевики – все воздержались. Открыто посмеивались.
И написать к завтрашним «Известиям» грозную передовицу, что анархия – гибель революции.
Воздерживался и Стеклов. Он теперь только загромождал своей тушей «Известия», а ничего там не делал.
Взялся написать Войтинский.
Но, конечно, не называя никого конкретно!
Тот же Войтинский и в сегодняшние «Известия», по поручению головки ИК, написал ядрёную передовицу против создания Красной гвардии.
И именно в сегодняшний вечер, вот сейчас, в городской думе происходило большевицкое собрание по дальнейшему устройству Красной гвардии.
Это удивительно: апрельские дни ничему не научили большевиков: они и дальше укрепляли свою отдельную вооружённую силу!
И – как же, чем их остановить?
Если ещё сопоставить, что три дня назад большевики отказались участвовать в выборах бюро ИК.
Они – уже рвут с нами? Они вот-вот вообще уйдут из Исполкома? Они только из милости с нами тут заседают?
Ужасное это было чувство, 21 апреля, не повториться бы ему: ИК вовсе не хотел власти, а на знамёнах: «Вся власть Советам!»
123
И сколько же было Шляпникову хлопот ускорить возврат Ленина в Россию, такой позарез необходимый. Курьер его, Марья Ивановна, первый раз вернулась из Скандинавии 20 марта с известием от Ганецкого, что Ленину придётся ехать через Германию, выхода нет. Тотчас же, от сердца, Шляпников отбил условную телеграмму Ганецкому: да, именно, немедленно! Но тут забезпокоились сестры Ленина, забезпокоились и партийные товарищи: не кончится ли это для Ленина плохо? И вынудили Шляпникова отбить вторую телеграмму: «Не форсируйте приезда, избегайте риска». И послали Марью Ивановну в Стокгольм второй раз, теперь уже конспирируя от меньшевиков, без бумаги от Исполкома, только за подписью члена ИК Шляпникова; и её в Торнео раздевали, обыскивали, отнимали «Правду» и письмо, но довезла до Ганецкого немного денег на ленинский переезд и устно: пусть Ленин через Германию едет, только если уверен, что его не задержат ни там, ни тут. А изобретательный Ганецкий ответил Шляпникову пакетом через посольскую почту, через милюковское министерство! и никто не вскрыл. А потом, телеграммой 2 апреля: что нужно заказать вагон от Торнео, – и так стало ясно большевицкой верхушке, что Ленин Германию благополучно проехал. Вагон – тотчас заказали. А утром 3-го из Торнео пришла телеграмма от самих Ленина и Зиновьева – да не о том, конечно, что проехали границу сами, это бы глупо открывало их неуверенность, а: на границе задержали Платтена, требуйте пропуска! И – кинулся Шляпников, и кинулись все – устраивать Ленину вечернюю встречу в Белоострове и в Петрограде.
