Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
Обзор книги Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
Александр Солженицын
Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
ПЕРВОЕ МАРТА
СРЕДА
238
В вагоне были одни офицеры, человек сорок их ехало из Томска в Ораниенбаум для прохождения пулемётного курса в офицерской стрелковой школе. В Тихвине вошёл в вагон комендант и объявил:
– Господа офицеры! В Петрограде бунт. Я не советую вам туда ехать.
Недоумение: какой бунт? что за бунт? Комендант и сам точно не знал. Политические волнения? Да даже если революция, которой ожидали, – так это нас не касается, мы – военные люди, мы относимся к фронту. Что нам грозит? Ничего, поедем посмотрим.
Бывший студент Аксёнов, сын слесаря и казачки, про себя подумал: если революция, то разве мы её враги? Даже интересно.
А стоянка в Тихвине – четверть часа, надо решать. Меньше половины быстро собрались и ушли из вагона, больше половины осталось.
А поезд опаздывал. Он должен был прийти в Петроград поздно вечером, но вот уже ночью шёл, дремали, размаривались. Кто-то предложил спрятать револьверы в чемоданы. Так и сделали.
К Николаевскому вокзалу подошли в третьем часу ночи, перрон тёмный. Но – движенье на нём, и сразу ворвались в вагон солдаты с красными бантами. И при свете поездных свечных фонарей приставили штыки к грудям первых же:
– Господа ахвицера! Сдавайте оружие!
Тут, в вагоне, в мерцаньи свечей, не видев Петрограда, ничего не узнав – и решать? и сдавать? Оттого ль, что дремали, час нековременный, как-то и сопротивления не было, – стали шашки сдавать.
Странное чувство, как оголённые или оплёванные. Пошли с чемоданами – куда же? в буфет.
По вокзалу освещение скудное, не всюду. Бродят солдаты, посматривают. Офицеры тесной группкой, защищая себя числом.
Буфет первого класса оказался нараспашку, но разнесен и разбит, осколки на полу, никого из буфетчиков, ни еды, ни посуды, часть стульев поломала, другая унесена, – а прямо на столиках сидели солдаты, курили, шумно разговаривай, не обращая внимания на офицеров.
Одно другого дичей. Бесприютно прошлись по вокзалу – уехать не на чем. Уставили все чемоданы вместе, столпились группкой. И так стояли потерянно, час или больше. Глупое, безвыходное положение. Поезда на Ораниенбаум всё равно не раньше утра, и не тащиться же сейчас на Балтийский пешком.
Вдруг со звонким весёлым разговором вошли в зал четыре студента и две курсистки. Они говорили громко, уверенно, как хозяева тут и: будто ничего особенного не происходило. Они глянули на офицеров, но вниманья бы не обратили и прошли – если бы Аксёнов, обрадовавшись своим, не вышел к ним сам. Заговорил, представился, что недавний студент, и другие офицеры такие же. (Несколько и было студентов, а те всё равно молодые, подходят).
И сразу переменилось.
– Ха-а! Товарищи! Так пойдёмте, мы вас угостим хоть шоколадом!
– Где ж это?
– Да тут, на Разъезжей, не так далеко.
– Да мы с чемоданами.
Никакой камеры хранения, конечно, на вокзале не было, всю разобрали, или разворовали.
– Да оставляйте здесь. Мы вот солдат попросим. – И с уверенностью в расположении и подчинении – к солдатам, сидевшим недалеко: – Товарищи солдаты! Вы здесь побудете? Посмотрите, пожалуйста, за чемоданами.
Уверенно говорилось – и солдаты, как переменённые, обещали.
Рискнули, пошли. Между собой смешки: там-то револьверы.
По дороге узнали от студентов, что в Ораниенбауме мятеж ещё сплошней, нечего туда и ехать: восстали оба пулемётных полка и уже прибыли в Петроград.
Вот так-так.
На. Разъезжей во дворе была у них целая столовая, питательный пункт для революционеров. Объяснили, что таких питательных пунктов много сейчас открылось по Петрограду. Откуда, же продукты? Начинали вскладчину, а сейчас – за счёт реквизиций частных складов.
Как одна и та же жизнь в одни и те же минуты и рядом – для одних мучительно тянется, грозит опасностями, взбаламучена, непонятна, а для других всё весело и легко!
Ярко горели лампочки, скатерти, правда, сильно замазанные посетителями, сварили им прекрасного шоколада, подали горячим да с бутербродами, со сдобными булочками.
Отлично поели. Весело разговаривали. Не все. Какое-то опьянение, хотя от шоколада ж не опьянеешь. В несколько часов – вагонное томление, отдача шашек, растерянность и этот шоколад. А что там с чемоданами?
Не хотелось уходить, сидели б и сидели до утра. И – куда же теперь, если не в Ораниенбаум? Кто же властен сменить назначение офицеру?
Возвращались по пустынной улице без студентов – и как будто беззащитные. Вот перевернулось: студент – защита офицеру!
Но никого на Лиговке не было, самый глухой час.
И чемоданы – оказались все целы! Те самые солдаты добродушно доложили. Один из них, поразвитей, спросил:
– Вы куда хотите пройти? – (Не добавил «ваши благородия» или «господа офицеры»).
– Да в какое-нибудь учреждение… – Сами не знали в этом потерянном мире.
– А вы пройдите в Таврический дворец, там наверно вам укажут, что делать.
– Да мы и дороги не знаем, не здешние. И трамваи утром не пойдут?
– Трамваи? – засмеялся. – Их не будет. Да мы вас проводим. Сейчас время такое, а вы офицеры, целой группой вместе идёте, чего подумают. Давайте проводим.
А что ж, вещи опять оставить? Опять оставили.
Пошли. Между тем рассветало.
Около памятника Александру III лежал убитый в штатском, и густо-красный снег под ним.
Улицы безлюдны, но начинали оживляться. Около хлебных лавок выстраивались хвосты.
Перед Таврическим ещё было пусто. Караул впустил без труда.
За столиком подпрапорщик из вольноопределяющихся был очень обрадован:
– Как хорошо, господа офицеры, что вы пришли! Вы поможете нам устанавливать порядок!
Как приятно. Возвращались в нормальное состояние.
Одним предложил помогать какому-то поручику выписывать удостоверения всем офицерам, кто явится. Другим… А Аксёнову:
– Будьте добры, господин прапорщик! Сейчас явится сюда взвод солдат гвардии Волынского полка. Возьмите их, пойдите на Исаакиевскую площадь, там грабят винный склад. Восстановите порядок, поставьте караул.
Аксёнов потянулся пощупать пустое место на левом боку, как отрезанную конечность.
– Шашку? – догадался подпрапорщик. – Господа, это у нас есть, пойдёмте выбирать.
И в соседней комнате показал им груду сброшенных шашек.
Выбрали, надели. Не своё, не так, а сразу – лучше, людское состояние.
Тем временем взвод уже пришёл и ждал у крыльца. Унтер подошёл с рапортом, правда не «ваше благородие», а «господин прапорщик».
Оказалось – надо далеко, и Аксёнов решил: пять минут шагом, пять минут бегом, всё время подсчитывая ногу, проверяя дисциплину. И что ж? Держались прекрасно, как будто никакой революции.
Так ничего ещё такого страшного.
Грабители разбежались, уже на виду их, завидев через площадь.
Забили склад досками. Поставил караул на час.
239
– А вы, Юрий Владимирович, смелый человек. Как это вы так сразу ко мне поехали? Действительный статский советник! Ведь вы же понимали, что похоже на авантюру?
Бубликову хорошо лежалось в этом кабинете, а через день-два он перейдёт в кабинет Кригера. Проснулся, переполнение довольный своими вчерашними действиями.
Одна настольная лампа всё время горела на столе: рваная ночь, звонки да вскоки.
Да было уже утро, скоро семь.
С другого дивана басовитый смешок Ломоносова:
– Взвесил, конечно.
– Ведь революция что могла сделать – уже всё и сделала: свалила правительство, захватила Петроград. А больше у неё нет сил ни на что. Вы видите, что делается с гарнизоном? Гарнизона сразу нет, остался сброд. Никакого отряда никуда выслать невозможно. И чем мы будем Иванова отражать – я не представляю. В Думе, вы видите, полная растерянность, ни руководства, ни решительности.
Он так по-настоящему не думал, но – проверить.
Ломоносов, так же помятый от лёжки одетым, как и Бубликов, рассматривал лепку на потолке:
– Ну, чего-нибудь же стоит, Алесан Саныч, вся традиция свободолюбия, в которой воспитаны три русских поколения. Она нас как-нибудь и выручит. Я и в генеральском мундире всегда был – запасной рядовой революции. У нас каждый культурный человек на счету, мы не имеем права неглижировать собой. А то, позволительно спросить: на что рассчитывали вы, когда шли сюда и когда меня вызывали?
– А вот, – сам себе удивлялся Бубликов, – какой-то порыв! Я в Думе просто позорился от безделья, как они все там руки опустили. И подумал: ну как не использовать министерство путей сообщения, если мы тут как рыба в воде, а никто больше ничего не понимает?… Вообще, для человеческой деятельности существует только три стимула. Любознательность. Стремление к славе. И стремление к комфорту. Первые два во всяком случае у меня наличествовали.
– А освобожденческая традиция?
– Не уверен. И смотрите, как оказалось легко: просто нахрапом начать приказывать всей России – и слушаются. Россия – привыкла слушаться, наш народ – никуда не годится.
