Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
Я закрыл глаза. Я почувствовал, как из меня выходит прежний образ. Испаряется вместе с дыханием. Мне его стало жалко, я всхлипнул. Она повернулась и обняла меня. Груди у нее были влажны от пота.
- Ну успокойся. Что с тобой?
- Х-холодно, - сказал я, содрогаясь от сознания, внезапного, как кровавый кошмар - что я способен теперь на что угодно.
В понедельник, спустившись в гараж, мы обнаружили хозяина. Поставив рядом свой пикап, Пепе сидел за нашим обеденным столом. Он хлопнул по железу и поднялся. Распахнул дверцы машины, вынул картонку и бухнул об стол:
- Налетай!
Связка бананов, спайки йогуртов, сыры, ветчина, хлеб, кока-кола и много пива.
- Давайте, давайте... За мой счет.
Я сорвал пробку с "Кроненбура" о стеллаж. Настроение у меня, как и у всех было отличное. Мы заканчивали небоскреб и со следующей недели выходили на новый и волнующий объект - обивать шелками будуары на авеню Фош.
- Ходер, Алехандро... - Пепе смотрел на мои колени. - Снова штаны мне порвал. Третьи уже.
- Вторые.
- Где же вторые? Первые в Сен-Жермен-ан-Ле. Вторые в Нантерре...
- В Нантерре, - возразил я, - первые.
- А в Сен-Жермен-ан-Ле? Или не рвал?
- Порвал. Но мои собственные.
- Разве?
- Спроси у них.
- Ладно, - сказал Пепе. - Снимай. Отвезу жене, починит.
Меня это удивило.
- Как это "снимай"? А работать в чем я буду?
Бригада смотрела на хозяина. Далее Мигель перестал жевать. Хозяин взял со стола его "Мальборо", щелкнул зажигалкой и выдул дым в сторону.
- Работать, Алехандро, больше ты не будешь.
- То есть?
- У меня, во всяком случае.
Мне показалось, что я его не понял. Но у бригады вид был потрясенный, и я поставил бутылку на стол. Мигель назвал хозяина его полным именем.
- Ты что, Франсиско? Работает он хорошо. И парень неплохой.
- Неплохой, говоришь? - Не глядя на меня, хозяин слез со стола, где сидел одной ягодицей, сходил к машине, открыл переднюю дверцу и вернулся с воскресной газетой. Припечатал он ее так, что гул по гаражу пошел:
- Или я обознался?
С портрета на первой странице бригада перевела глаза на меня. Я ухмыльнулся - чисто нервное.
- Так кто это, Алехандро?
- Ну, я. И что с того?
В гараже зацокала задержавшаяся на обед секретарша, рядом с которой шел начальник. Они сели в его "Ланчию", завелись и уехали, оставив выхлопной аромат. Параллельно шла нормальная жизнь - адюльтеры, рестораны, эмоции, минеты...
- А то! - сказал хозяин. - Когда здесь наконец начнется, я первый ворвусь в эту газету. И вот так! - вскинул он воображаемого "Калашникова". - Всех сволочей до одного. И тогда советую тебе мне на глаза не попадаться. Я помогал тебе, как советскому человеку. А ты... Теперь ты по другую сторону баррикад.
Сам он дезертиром был из армии генералиссимуса: сделал ноги за Пиренеи. В Париже подставил спину под случайный рояль и заработал первые франки. Сейчас у Пеле есть все, чего не будет в этой жизни ни у меня, ни у трехсот миллионов жертв коммунизма - кипучая энергия, цветущее здоровье, красивая жена, дети-билингвисты, две машины, миллионы в банках, недвижимость, как здесь, в стране убежища, так и в Испании, которая давно на Пепе не в обиде, а главное вот это наживное дело, приносящее прибавочную стоимость. И эта живая, симпатичная частичка капитализма смотрит на меня, чернорабочего, с горячей ненавистью.
- Какие баррикады... Ты же не коммунист?
- В партию не записан, но... целиком и полностью! - Он постучал себя по груди. - Товарищ Висенте попросил тебя трудоустроить, и я пошел на риск. А ты подвел товарища Висенте. Опозорил его перед Кремлем.
- Не лезь, - сказал я, - в семейные дела.
- Очернил свою страну, как Солженицын. Писатель он. Экривен. Таких экривенов я бы к стенке и та-та-та!
- Ставь! "Калашников" уже выдали?
Хозяин захлебнулся. Вынул из заднего кармана конверт и бросил на стол. Повернулся и пошел к машине. Еще у него есть и выходная, как у де Голля, хвастался он, черный "ситроен ДС" с гидравликой, на котором раз он отвозил меня в Бельвиль после воскресного обеда, когда он сам мешал мне "Куба либре" и говорил, что лично он университетов не кончал и "Капитал" не конспектировал, а вот...
Я крикнул:
- Спятил да? Я же обо всем тебе рассказывал. И ты смеялся. Пепе, постой! Все, что в этой газете, правда!
Он чуть не въехал в стену задом. Тормознул и высунулся.
- Правда в другой газете! В "Правде"! Знаешь такую? Правда в том, что правые свиньи в жопу тебя вые...!
Я разорвал конверт и запустил ему под колеса.
- Конформист! Капиталист! - Захлебнувшись, я перешел на русский. - И рыбку съесть и на х... сесть?
Он выскочил с монтировкой.
Я схватил бутылку. Ее уже открыли, и, замахнувшись, я облился. Из горлышка кока-кола хлестала мне в рукав, на грудь и на пол, где, пузырясь, растекалась лужа.
Он опустил первый:
- А ну снимай мою одежду.
Я выложил на стол сигареты, они промокли вместе с обратным билетом на метро, заложенным под целлофановую облатку, вот сволочь, сорвал спецовку и бросил на пол. А следом е... спецштаны. Уже мне не хозяин, он все это подобрал, швырнул в пикап на банки с краской и вылетел из гаража, ободравшись крышей о забрало, которое еще не успело как следует подняться.
Мигель с Али изучали мое интервью в газете.
Мустафа закурил, сел на корточки и собрал обрывки стофранковых бумажек. За пол рабочего дня мне причиталось 50, но Мустафа сложил шесть сотенных - заплачено за всю неделю.
- Не возьму! - я крикнул. - Тоже мне филантроп.
В одних трусах я сидел на железе. Сжимая с одной стороны трицепс, а с другой косую спины. Одно утешение, что накачался в этой роли.
- Склеить, и все, - сказал Мустафа.
- Где мы работали, есть "скоч", - сказал Васко.
- Вот и сходил бы.
- Это мы сейчас...
- Не ходи! - крикнул я вслед португальцу. - Не нужны мне е... деньги. Я их не заработал.
- Но ходас,* Алехандро, - сказал Мигель. - Сюрплюс. Прибавочная стоимость. Ты Маркса проходил?
- Тогда пропьем, - сказал я. - Месье, я приглашаю!..
* Не м... (исп.)
"Кус-кус" на всех и розовое марокканское. В арабском ресторанчике было грязновато и очень вкусно.
- Сволочь он, Пепе, - говорили они мне.
Я возражал:
- А мне он чем-то нравится.
- Он в общем неплохой мужик, - поддакивали мне. - Но сволочь.
- При этом дети у него хорошие.
- Ну, дети! Они уже французы.
- Что с того? Французы разные бывают.
- Зато во Франции свобода.
- Что ты ему-то объясняешь?
- А что там ее нет, про это каждый знает. Он просто сволочь...
- Не только там, - сказал Али. - Да, Мустафа?
- Но мы с тобой помалкиваем в тряпочку, - добавил Мустафа. - Сидим во Франции и радуемся. Что?
- А ты попробуй! Достанут и во Франции. Руки у них какие, знаешь?
- Нам хорошо, мы люди маленькие. А он писатель... Молчать не может.
- Профессия такая...
- Профессия неплохая.
- Это смотря где, - оспорил я.
- Во Франции они живут, как боги. Говорю вам.
- Ты-то откуда знаешь?
- Кончита говорила.
- Кончита...
- Она без книжки заснуть не может. Говорит, живут, как в масле сыр. Сименон там, Сан-Антонио. Или этот, который серию про САС.
- Видишь? Ты, Алехандро, еще на "мерседесе" в гости к нам приедешь.
- Конечно, по-французски надо писать.
- Научится. Делов-то! Главное, чтоб сочинять умел, а там...
- "Мерседес" не "мерседес", но сотню в день себе он заработает. При том работа чистая. Не так, как мы: в грязи да в краске. Перышком по бумаге...
- Еще бутылочку, ребята!
- Наверное, будет...
- Домой же ехать...
- Хорош.
- Тогда по кофе? Эй, сильвупле!..
А было это в Кербевуа за Сеной, где родился Селин и где еще сохранился ломтик домов той эпохи, облупленных, с трещинами, с глухими стенами в просвечивающих сквозь известку рекламах вечных ценностей, вроде перно или "дюбонне", - с мусором вдоль тротуара, с мощенной мостовой, где даже в начале зимы из булыжников выбивалась трава. Обязательно вернусь, думал я. Надеюсь, этот ломтик до весны не доедят бульдозеры...
- Осторожно в метро, - шепнул Али.
Даже если воскресный номер газеты в понедельник еще не забыли, то просто невозможно было опознать его эксклюзив в разбитом и хмельном люмпене, свесившем между потертых вельветовых ляжек изрезанные руки с грязными ногтями. Но на меня смотрели в метро. Хотя и отводили взгляд, когда я вскидывался в упор.
Инеc сказала, что телефон не умолкал весь день. На предмет интервью домогались средства массовой информации этого мира, как то: Би-би-си, Радио "Свобода" и еще...
- Издательства не звонили?
- Издательства нет.
- Еще позвонят! - сказал я уверенно. - Мне нужно книжку продать. Как можно быстрее.
- Куда спешить? Мы же на Западе.
- Вот именно...
- Что случилось?
- Меня с работы выгнали.
Инеc поднимает голову со стоном, от которого Анастасия не просыпается.
- А кофе?
- Готов.
- Принеси мне трусы. На батарее в душе...
После кофе Инеc натягивает сапоги. При этом она морщится, поскольку в поисках работы уже стерла ноги в кровь. Шарф один на двоих, и, надевая его на Инеc, я обнимаю ее на прощанье. Неуместная эрекция елозит по ворсу ее пелерины.
