Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
Обзор книги Сергей Юрьенен - Дочь генерального секретаря
Юрьенен Сергей
Дочь генерального секретаря
Сергей Юрьенен
ДОЧЬ ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ
Роман
Para senora A.G.R.
...Признак оторванности от почвы и корня,
если человек наклонен любить женщин других наций,
т. е. если иностранки становятся милее своих.
Достоевский,
Подготовительные тетради к "Бесам"
МАЙ
Пассажиры напирали к выходу, попутно беспокоя за плечо:
- Столица... Москва, молодой человек!
Застегнутый в ремень, человек этот лежал, откинув голову. Имея бороду и волосы до плеч, напоминал священника, но был не в рясе, а в несоветском пиджачке с чужого плеча. Еще на нем были очки, темные и битые. Очки скрывали сомкнутые веки, но только отчасти скулы, уже заплывшие.
Это был я.
Вокруг остались одни измятые чехлы, когда я щелкнул пряжкой и поднялся.
Переступив на трап, прищурился.
Мир дал трещину - причем, отнюдь не символически. Стекла держались, но на изломах засверкало, отдаваясь в мозгу.
В такси я сел на заднее сиденье.
- Ленгоры. К МГУ...
Анестезия прошла, я это чувствовал под ребрами. Когда я открыл глаза, в окнах такси уже появилось светлокаменное высотное здание - сначала возник шпиль с основой, потом и боковые башни с часами, на которых я разглядел время. Все еще было рано, хотя Москва держала в воздухе, не давая посадки, почти столько же, сколько летели.
Расплачиваясь, я выгреб последнюю мелочь.
В иллюминаторе Главное здание МГУ на горизонте выглядело, как нелепый каменный торт. Но на человека у своего подножья оно наваливалось всерьез всей тяжестью тоталитарного бытия. По гранитным ступеням я поднялся под колоннаду.
Латунный поручень турникета облез от миллиона бравшихся ладоней.
- Пропуск!
Как обычно, я только выдвинул студенческий билет, но вахтер от нечего делать проявил бдительность, заставив не только предъявить в раскрытом виде, но и вырвав из рук. На фотокарточке предъявителю вот уже пять лет как наивные 19.
- Вроде не ты?
Я не реагировал.
- Александр Ан... Андерс... Не наш, что ль?
Я снял очки:
- А чей же?
Поколебавшись, вахтер сложил пропуск.
- Ну, иди...
Шаги по мрамору отдавались под сводами и в мозгу. В сумраке центральной колоннады я свернул налево и коридором вышел на галерею с балюстрадой из полированного гранита. Еще раз выдвинул свой пропуск при входе в зону "В" - гуманитарный корпус. За углом налево ниши с лифтами. Я нажал кнопку, слыша, как где-то очень высоко включился мотор, оперся о битую грань.
Кабина пришла пустая.
Я начал этот день давно и далеко, а в общежитии еще не просыпались. В холле 12-го этажа плавал дым и стоял перегар от миллиона выкуренных сигарет. В сумраке коридора второй блок слева. Украшенная четырехзначной латунной цифрой дубовая дверь отворилась в прихожую, где было еще четыре. Две - в комнаты с квадратами непрозрачного стекла. Изнутри правой - стекло добавочно затемнили постерами. Я нажал ручку. Заперто. Я стукнул и обдул костяшку, на которой лопнула запекшаяся ссадина.
- Тс-с...
Иванов вылез с пальцем у рта. Вафельное полотенце, которое он сжимал у пупка, не скрывало признак - небольшой, но перетруженный.
- Йо-о... - разглядел он. - Где тебя так?
- Далеко от Москвы.
- Шпана?
- Офицерье.
- ГБ?
- Армия. Как у тебя с деньгами?
- Друг... Все спустил на праздники. Ногами били?
- Естественно - когда упал.
- Ничего не поломали?
- Очки.
- Рентген бы сделать.
- Ерунда... Хотя бы рубль - нет?
Со вздохом Иванов влез в комнату и появился с чужими джинсами. Вынул из них дамский кошелек, расщелкнул и отпустил мне юбилейную монету. После чего понюхал джинсы.
- Чьи, узнаешь?
Во время зимнего анабиоза пришла ему идея кругосветного путешествия не вынимая - благо в МГУ 102 страны. Для начала Иванов наметил братскую Польшу - пепельную блондинку Полу, обладательницу этих первородных "ливайсов".
- Поздравляю.
- Особенно не с чем. По-русски еле-еле. Дипломница, а предлагаешь "всадницу", она в окно. Интерпретируя, что в задницу. Чему их тут учили? По-моему, душок... Не чуешь?
От нюханья джинсов я воздержался.
- Или это усы?.. - Иванов вымыл их с мылом в душевой и осушил полотенцем. - Сбрить, что ли, гордость казацкую?
- Сбрей, если так.
- А вот! - Иванов хлопнул по сгибу локтя. - Пойми меня правильно, я к п...де с полным уважением. Не как наша "русская братия": чем лизать соленый клитор, лучше выпить водки литр. Меня даже Джиана мужским шовинистом не называла. Но все хорошо в меру, нет? Ты мне статью давал Томаса Манна, даже и "Достоевский - но в меру". Эта же, - тряхнул он джинсами, - не знает и знать не хочет. Хоть и западная, все тот же славянский безудерж. При этом, что парадок-сально, чистый соц. Ну, хуже наших. Всего боится. Сплетен. Что в посольство стукнут ихнее - насчет морального облика. В общем, наверно, я промашку допустил. На подругу надо было курс держать. Подруга у ней типа за...сь... О, - хлопнул он себя по лбу. - Ты машинку не загнал?
- А что?
- Перепечатай ей диплом, и будем по нулям. Сколько за тобой там, четвертак?
- Поле?
- Подруге. Между прочим, из Парижа.
- Француженка?
- Испанка, друг. Глаза до этих самых достают. А попка... Но лавер, к сожалению. Латино. Лучше не соваться. Так как?
- Не знаю... Роман я собираюсь начинать.
- Тебе же это пару дней?
С ногтя я подбросил рубль, который открылся не орлом - с ладони смотрел профиль Ленина.
- "Картавого" включая? - уточнил я.
Семь этажей вверх - и я появился на крыше корпуса перед своей Южной башней. Лифт уже, как в обычном доме. Еще четыре этажа, и с мыслью отключиться минимум на сутки я вынул ключ. Оказалось, что не заперто.
В проеме окна стояла голая особа. Любуясь видом на Москву, она от избытка энергии перетал-кивала веснушчатым задом. Сквозняк вывел ее из забытья. Охнув, она прикрылась, а потом спрыгнула так, что у секретера, забитого словарями, подскочили рамы.
- Мамочки. Глаза-то закрой!
Натянув платье, всунула ноги в "лодочки" и пошла на меня, раздираясь алюминиевой расческой.
- Вы кто?
- В профессорской посуду мою.
- А здесь как?
- Сержант привел.
- Какой?
- Пусти, ну. Вон за шкафом...
Накрывшись с головой, на моем койко-месте лежал обладатель надетого на стул мундира. Погоны были голубые, и на каждом сияла надраенная аббревиатура "ГБ".
ГБ?
Я снял очки.
На письменном столе был бардак, под который подстелили номер французской газеты - вынужденно коммунистической. Граненые стаканы из столовой, две бутылки из-под водки и супная тарелка, полная окурков американских сигарет. Лаковым козырьком и кокардой сияла фуражка. Ее нутро издавало честный запах "Тройного" одеколона. За ободок вколоты две иглы, обмотанные черной ниткой и белой, а по окружности послюнявленным "химическим" карандашом выведено: "Альберт Лазутко, Советский Союз".
Я сдернул простыню.
Суровой зимой после подавления Праги этого мальчика-полиглота отчислили за связи с иностранцами. С тех пор языки он, возможно, позабыл, зато превратился в атлета.
- Подъем!
Ягодицы стиснуло. Подброшенный пружиной атлет вскочил и стал надевать брюки цвета хаки. Потом глаза его открылись. Он сорвал брюки и швырнул их на пол. Снял за погоны свой мундир, бросил поверх. Метнул фуражку. Вспрыгнул на свою форму и стал затаптывать ее в паркет. Член его подпрыгивал. Он рычал и скалился - с незнакомым мне выражением. К мундиру был привинчен знак "Отличник боевой и политической подготовки". Наколовшись, он отскочил.
- С-сволочи. Три года жизни...
Он распахнул окно и вспрыгнул на подоконник, откуда за рекой под солнцем Москва сияла до самых кремлевских башен.
- Сва-бода!
С высоты, на которую даже птицы не поднимались, можно было без последствий упражняться в том, что психоаналитики называют изначальным криком.
Альберт распечатал Viceroy.
- Из буфета ЦК, между прочим... Закуривай. Как Альма Матер?
- У Клубной части крыльцо обрушилось. Не видел? Оседает Альма Матер под собственной тяжестью.
- Но стоит?
- Как видишь.
- Товарищи Шестьдесят Восьмого года?
- Иных уж нет.
- А те?
- Далече.
- Айвен?
- Вернулся в Штаты. На машине стали сбивать три первые буквы.
- Lancia была?
- Она.
Альберт усмехнулся.
- Похоже на ребят. Что ж, сам и виноват. Слишком хорошо по-русски говорил. Я его предупреждал. Дистанцируйся от пипла, подпускай акцент. Жаль. Парень был хороший. Жан-Мари?
- Здесь. Впал в голубизну.
- Да ну? По-прежнему coco?*
* Коммунист (фр. арго)
- Пассивный.
- А твой анарх - испанец?
- Давно в Париже. На прощанье во гневе оглянулся. Выбил стекло на Главном входе. Руку обмотал шарфом и улетел в крови.
- Да, жесты он любил... А без меня знакомства были?
- Не с иностранцами.
- Все эти годы - и ни одного?
- Все эти годы, - ответил я, - были одной большой иллюзией. Советской.
