Антон Чехов - Том 28. Письма 1901-1902
Чехов.
Чеховой М. П., 31 января 1902*
3646. М. П. ЧЕХОВОЙ
31 января 1902 г. Ялта.
31 янв.
Милая Маша, мать нездорова немножко. Всю ночь у нее было расстройство желудка, Марфуша водила ее в ватер, а я не спал, или спал дурно, и проснулся с кровохарканьем. Теперь мать поуспокоилась, а я кашляю уже без крови — очевидно, беда прошла.
Сегодня солнечно, а ночью был дождь. Хочет цвести миндаль; в городе он уже цветет. Словно как будто бы запахло весной.
Мать получила твое письмо*, очень довольна. Пришли клеверу непременно; весь сад перекопан, нужно что-нибудь посеять.
Будь здорова и весела. Пиши, буде есть охота.
Целую тебя.
Твой Antoine.
На обороте:
Марии Павловне Чеховой.
Книппер-Чеховой О. Л., 31 января 1902*
3647. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
31 января 1902 г. Ялта.
31 янв. 1902.
Здравствуй, милая моя Олюша, как поживаешь? Я поживаю так себе, ибо жить иначе никак невозможно. Ты в восторге от пьесы Л<уначарского>*, но ведь это пьеса дилетантская, написанная торжественным классическим языком, потому что автор не умеет писать просто, из русской жизни. Этот Л<уначарский>, кажется, давно уже пишет*, и если порыться, то, пожалуй, можно отыскать у меня его письма*. «Осенью» Бунина* сделано несвободной, напряженной рукой, во всяком случае купринское «В цирке» гораздо выше*. «В цирке» — это свободная, наивная, талантливая вещь, притом написанная несомненно знающим человеком. Ну, да бог с ними! Что это мы о литературе заговорили?
Передай Вишневскому квитанцию*. Скажи, что деньги давно уже отданы казначею, а за распиской я послал лишь вчера. Кто это поднес ему мои книги?*
Т<олстом>у вчера было лучше, появилась надежда.
Описание вечера и афиши получены*, спасибо, дусик мой. Я много смеялся. Особенно насмешили меня борцы*, штиблеты на Качалове, оркестр под управлением Москвина. Как тебе весело и как у меня здесь тускло!
Ну, будь здорова, радость моя, да хранит тебя бог. Не забывай. Обнимаю тебя и целую.
Твой немец Antoine.
Скажи Маше, что мать уже ходит, выздоровела; это пишу я 31-го янв<аря>, после чаю, письмо же к ней писал утром*. Всё благополучно.
Суворину А. С., 29 января — 1 февраля 1902*
3648. А. С. СУВОРИНУ
29 января — 1 февраля 1902 г. Ялта.
Воспаление легких*, положение опасное, но есть надежда.
Книппер-Чеховой О. Л., 2 февраля 1902*
3649. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
2 февраля 1902 г. Ялта.
2 февр.
Милая пайщица*, жена моя деловая, положительная, получил я сегодня письмо от Морозова*, напишу ему, что я согласен*, что даю на это дело 10 тыс., только в два срока: 1-го января и 1-го июля 1903 г. Видишь, как я размахнулся!
Посылаю тебе фотографию*: на ней Т<олсты>е — старик и его жена С<офья> А<ндреевна>, в глубине дочь с Буланже (кажется), а на переднем плане твой супруг.
Боборыкин, который был у вас*, взял да и обругал меня в «Вестн<ике> Европы»*. За «Трех сестер». У него в романе мою пьесу ругает Грязев, профессор, т. е. Тимирязев, человек, которого, кстати сказать, я очень уважаю и люблю.
Получил длиннеющее письмище* от твоего друга д-ра Членова. Пишет, что он был у вас и слушал Луначарского и пришел в отчаяние.
Ты хочешь, чтобы я писал тебе про погоду? Как же, держи карман! Скажу только, что сегодня тихо, ярко светит солнце, цветет айва, цветут миндали, а больше ничего не скажу.
До свиданья, Оля, бог да хранит тебя от зол. Пиши мне ежедневно. А в то, что ты приедешь, я не верю.
Целую тебя, обнимаю и проч. и проч.
Твой Antoine.
Морозову С. Т., 2 февраля 1902*
3650. С. Т. МОРОЗОВУ
2 февраля 1902 г. Ялта.
2 февраля 1902 г.
Многоуважаемый Савва Тимофеевич!
На Ваше письмо я ответил телеграммой*, в которой поставил цифру десять тысяч. Я могу идти и на три тысячи, и на шесть, а это я указал максимальную цифру, на какую могу решиться при моих капиталах. Так вот, решайте сами, каких размеров должен быть мой пай*. Если три тысячи, то деньги я уплачу в июне; если шесть тысяч, то 1-го января 1903 г., если же десять тысяч, то 5 или 6 т<ысяч> в январе, а остальные в июле будущего года. Можно сделать и так, чтобы мой и женин паи вместе равнялись десяти тысячам (конечно, при условии, что доходы будут поступать мне, а убытки — жене).
Мне кажется, или точнее, я уверен, что дело в Лианозовском театре будет давать барыши*, по крайней мере в первые годы — если всё останется по-старому, конечно, т. е. останутся та же энергия и та же любовь к делу.
Желаю Вам всего хорошего и сердечно благодарю.
Искренно преданный А. Чехов.
Сергеенко П. А., 2 февраля 1902*
3651. П. А. СЕРГЕЕНКО
2 февраля 1902 г. Ялта.
2 февр. 1902.
Милый Петр Алексеевич, вот подробности насчет Л<ьва> Н<иколаевича>. Он заболел вдруг, вечером. Началась грудная жаба, перебои сердечные, тоска. В этот вечер доктора, которые его лечат, сидели у меня. Их вызвали по телефону. Утром мне дали знать, что Т<олстом>у плохо, что он едва ли выживет, началось воспаление легкого, то самое воспаление, которое бывает у стариков обыкновенно перед смертью. Мучительное, выжидательное настроение* продолжалось дня два, затем известие по телефону: «процесс в легких не идет дальше, появилась надежда».
Теперь Т<олстой> лежит на спине, чрезвычайно слабый, но пульс у него хороший. Надежда не ослабела. Лечат его превосходно, при нем московский врач Щуровский и ялтинский Альтшуллер. То, что Т<олстой> остался жив, что есть надежда, я, хотя бы наполовину, отдаю на долю этих двух докторов.
За фотографию спасибо*. Нового ничего нет, всё пока благополучно. Будь здоров.
Твой А. Чехов.
Студенту гораздо лучше*; очевидно, поправляется.
Алексеевой М. П., 3 февраля 1902*
3652. М. П. АЛЕКСЕЕВОЙ (ЛИЛИНОЙ)
3 февраля 1902 г. Ялта.
3 февраль 1902.
Дорогая Мария Петровна, Вы очень добры, большое Вам спасибо за письмо. К сожалению, я не могу написать Вам ничего интересного, так как у нас в Ялте нет ничего ни нового, ни интересного, живем, как в Чухломе или Васильсурске, старимся, пьем декокт, ходим в валенках… Впрочем, есть одна новость, очень приятная — это выздоровление Льва Толстого. Граф был болен очень серьезно, у него началось воспаление легких, от которого старики такие, как он, обыкновенно не выздоравливают. Дня три мы ждали конца, и вдруг наш старик ожил, стал подавать надежды. В настоящее время, когда я пишу Вам это, надежда достаточно окрепла, и когда Вы будете читать письмо, то Л<ев> Н<иколаевич>, вероятно, будет уже здоров.
Что касается Горького, то он чувствует себя недурно, живет бодро, только скучает, и собирается засесть за новую пьесу*, сюжет которой у него уже есть. Насколько я могу понять, лет через пять он будет писать превосходные пьесы; теперь же он всё как будто ищет.
То, что Вы по секрету сообщаете мне в Вашем письме* о Константине Сергеевиче и моей супруге, чрезвычайно меня порадовало. Благодарю Вас, я теперь приму меры, постараюсь сегодня же начать хлопоты о разводе. Сегодня же посылаю в консисторию прошение, при чем прилагаю Ваше письмо, и думаю, что к маю я буду уже свободен; а до мая поучу маленько свою супругу. Она меня боится, я ведь с ней попросту — чего моя нога хочет!
Константину Сергеевичу поклон и сердечный привет. Поздравляю Вас и его с новым театром*, в успех я верю.
Низко Вам кланяюсь, целую руку и опять кланяюсь.
Искренно преданный А. Чехов.
На конверте:
Москва. Ее высокоблагородию Марии Петровне Алексеевой.
Садовая. У Красных ворот, собств. дом.
