Михаил Погодин - Сокольницкий сад
Далее в первую минуту ты успела рассмотреть незнакомца, каков он собою, как одет. Это еще ничего не значит, и случается обыкновенно avec nous autres[26]. Я замечу только, что Вертер понравился тебе с первого взгляда, а этот первый взгляд бывает иногда решителен. Минута всему повелитель, говорит Шиллер[27]. — Но зачем не велела ты запереть калитки на другой день? — Ты видела ведь, что она опять была отперта. Ты скажешь, нет. Но для чего не посмотрела ты? Для того, чтоб бессовестью сохранить свою совесть: ты сказала себе, или тебе так сказалося, а ты будто не слыхала: «Если я посмотрю на калитку и увижу, что она не заперта, — то мне нельзя будет не запереть ее; итак, лучше не смотреть. А то, может быть, придет». — Так ли?
Потом: «Я тотчас позабыла об этом призраке, поливая мои цветы; но на другой день в саду он не нарочно представился опять в моем воображении. Ты знаешь сама, как случайно приходят нам в голову всякая всячина и проч.». Здесь надобно взять несколько повыше. Письмо писала ты на пятый день после первого свидания, после того, как ты уже видела и слышала своего незнакомца, когда уже составилось об нем полное понятие у тебя и в голове, и в сердце. У тебя перемешалось чувство 10-го числа с чувством 4-го числа, и вот почему начала ты оправдываться в своих видениях, которые 4-го числа не имели никакого значения, были невинны. Тебя обвиняет твое оправдание, напоминая одну пословицу.
Далее, что за выражение: «Я чего-то дожидалась, разумеется, не его». Но кто же говорил тебе об нем? «На лавке было просторно». Ха, ха, ха! Кого же недоставало? меня? Благодарю за честь и с удовольствием уступлю ее кому нужно. Я расхохоталась на полчаса, прочитав об этом просторе, и уверена, что ты вымарала бы это место из своего письма, если бы прочла в другой раз. Но ты, верно, по-моему: я всегда спешу отправлять письма, и никак не могу их перечитывать; потому-то часто и напутываю на себя бог знает что.
Что ты не рассказывала дядюшке о втором своем свидании, потому что он был занят, я тебе верю, — но поверь и ты, что ты в свою очередь рада была случаю пока не рассказывать ему.
Незнакомец явился у вас в комнате, и ты тотчас заметила, что он говорит ловко и умно. Хорошо, но зачем хочешь ты опять оправдываться, если ты не виновата? «Мне поневоле надобно было выйти» — а по воле ты не вышла бы? «Мне нельзя было не поклониться ему».
Наконец ты и боишься, что он заключит что-нибудь дурное из твоих односложных ответов. К чему эта боязнь? Если бы от его заключения тебе было ни тепло ни холодно, то верно ты не стала бы думать о нем.
Что скажете теперь, любезная моя Луиза? Поверьте мое письмо по вашим чувствованиям, и вы увидите, правду ли я вам сказала. Между тем прошу вас быть чистосердечною по-прежнему: опишите мне два-три свидания, и я лучше всякой цыганки, не смотря на ваши руки, скажу вам — что вы думаете? — когда быть вашей свадьбе.
Впрочем, не шутя, знакомство твое началось очень странно, и, право, здесь есть что-нибудь кроме случая. Мое воображение так им настроилось, что я сама нарочно всякий вечер гуляю в тетушкином саду и поджидаю, не покажется ли кто-нибудь из-за калитки, но — не тут-то было. Да, правду сказать, и сад у тетушки! Огород огородом: картофель, морковь, капуста, крыжовник, смородина — силы нет, как досадно и писать. Вообрази себе, что нет ни одной дорожки; все заросли травою с тех пор, как тетушка вдовствует, то есть почти с московского мора. — Мое житье здесь очень скучно, и если бы не книги, то я сошла бы с ума. — Из соседей был у нас один старик с своим сыном, но он смотрит таким Сенекою[28]. — Прощай.
ПИСЬМО VII
От Б. Б. к С. С.
Июня…
Поздравь меня — я бываю очень часто у сокольницких моих знакомых: почти на всякой неделе по два раза. Старик полюбил меня как родного, и никогда не наговорится со мною. Всякий раз я приношу ему новые военные книги: то Жомени, то Ерцгерцога Карла[29], то Наполеона — но более всего любит он отечественные произведения. Ты представить себе не можешь, сколько удовольствия доставила ему книга Давыдова о партизанском действии[30]. «Так! так! бесподобно! иначе нельзя! браво!» — восклицал он на каждой странице. «Вы открыли новый свет», — твердит он мне беспрестанно. — Надобно, впрочем, сказать и то, что я скорее всякого телеграфа сообщаю ему известия о военных происшествиях нашего времени и сам до такой степени посвятился в таинства Марсовы, что могу выдержать испытание с любым прапорщиком. — Г. Винтер предобрый и истинно военный человек. В свое время он, кажется, готов был драться с целым светом, гонялся за смертию и жалел, что не мог поймать ее. Прежде он воевал для войны и был воином, как бывают поэтами, безусловно. Теперь смотрит на войну с другой точки зрения, старается к каждому своему походу приискать благовидные предлоги: там сражался он, мстя за оскорбленную честь отечества, здесь должно было восстановить порядок в бунтующем государстве, помочь соседу и проч. — И как легко всегда отличить человека, который привязан к своему ремеслу! У него глаза разгораются, он весь выходит из себя, когда читает или слушает о каком-нибудь важном сражении. С какою досадою смотрит он тогда на свою шпагу, которая ржавеет в углу. — С неделю тому назад я погрузил его в великую задумчивость известием об изобретении Перкинсом паровых ружей и пушек[31]. Он беспрестанно думает о переменах в военном искусстве, которые произведет сие изобретение, и с горестию, кажется, видит вдали то время, в которое сим противоядием яд лишится своей силы и европейцы оботрут кровь с штыков своих. Весь свой досуг употребляет он на садоводство и чтение, не пропуская, однако ж, ни одного утра без того, чтоб не полюбоваться солдатским ученьем на Сокольницком поле. — Домашнее хозяйство зависит от его племянницы, с которою я тебя познакомлю короче в следующем письме. — Пока скажу тебе, что я часто гуляю с нею по саду. Она поручает мне разные покупки в городе и всегда бывает довольна моими исполнениями. Мы учимся вместе с нею по-италиянски. Я на днях воспламенил ее воображение Ариостом[32] и Дантом и предложил ей заниматься сим языком. Сначала милая девушка отвечала мне сомнительно, но на другой день — верно, спросяся у своего дяди — изъявила свое согласие. В успехе ты можешь быть уверен: с такою подругою и Адамову языку выучиться не мудрено! — И я тотчас переведу тебе Историю Макиавеля[33]. Видишь ли ты, сколько пользы извлекаю я из моего знакомства. Вот и еще немаловажная. Я не получал от тебя писем целый месяц и не сержусь — по крайней мере не выговариваю тебе за твою преступную лень. Не добрее ли я стал?
ПИСЬМО VIII
От С. С. к Б. Б.
Добрее? Ты стал беспечнее, хуже. — Досуг ли тебе думать о переписке с другом, запыленным в хламе протекшего времени; ты так занят, учишься языку Адамову — тому, которым заговорил несчастный прародитель, вкусивши запрещенного плода, — и, признаться, успехи не на шутку. Ты ослепился уж до такой степени, что говоришь нелепости. «Любовью мысли зреют». Я презираю того, у кого мысли не могут созреть без этого красного солнышка. «Женщина есть сердце мужчины и пр.». Вздор! Наполеон сказал: сердце мужчины должно быть в голове его[34], и вот мое правило. Словом, ты погибаешь: книги у тебя позабываются, мысли разбредаются, чистый огонь гаснет, высокая цель закрывается, и мне приходится петь панихиду по живом мертвеце. Я хотел грянуть грозною речью на тебя, но благодари или, если еще есть в тебе капля здравого смысла, брани случай, который разогнал желчь, скопившуюся на тебя в моем сердце.
Напиши хоть мне, что ты сделал с того времени, как мы расстались. Не найду ли здесь какого-нибудь утешения?
Как я благодарю бога, что сотворил меня таким, как есмь! Вчера я играл в шахматы с соседом. Злой игрок! он взял у меня слона и ферзь и был уверен в победе. Что же? Я доказал ему, что могу действовать без помощи дам и дураков, и задал ему мат в два хода.
Еще скажу тебе слово дружеское, убедительное: опомнись. Любовь, которой древние не знали, тебя одолевает. Говорят ведь, что эта проклятая страсть, как угар, вбирается в голову неприметно. Неужели поприще твое окончится близ передних ворот, в проклятой калитке?
Ты на краю пропасти. Голова у тебя кружится. Один какой-нибудь поцелуй, и ты — полетел стремглав. — Где будет мне искать тебя?
ПИСЬМО IX
От Б. Б. к С. С.
Ты делаешься ужасным реалистом, Всеволод! Неужели ты думаешь, что поцелуй может прибавить что-нибудь к чувству, имеющему духовное основание? — И что такое поцелуй? — Какое-то прикосновение губ, которое не имеет никакого значения. Я не понимаю, почему люди приписывают ему такую силу, почему поэты набредили о нем столько. Ты требуешь от меня отчета в моем времени; но, несмотря на твои запрещения, опишу тебе образ жизни мамзель Винтер. В самом деле, я хочу доказать тебе, что Луиза есть девушка отличная, достойная всякого уважения и что знакомство с нею не может принести мне ничего, кроме пользы, развернет мои способности и сделает меня более достойным дружбы угрюмого моего Всеволода.
