Роман Казак-Барский - О любви
Опять затор случился. Уж на двух проспектах - Невском и Лиговском. Опять приехал ОМОН, скорая с пожарной, а народ с тележками всё подваливает с Московского вокзала. Шум, гам, задние спрашивают: "Чей митинг? Не коммунистов ли?". - "Не, - отвечают, - мужиков раздели, то ли сами разделись средь бела дня. И баба с ими. То ли правда, то ли нет, отсюда не видать, но, сказывают, што мужеское начало у их, как у жеребца. А у бабы титьки, как у коровы. Может, фокусники... Совсем срам потеряли... Скоро перед окнами Собчака будут устраивать свои блядские демонстрации".
Тут Анюта ко мне наклоняется и шепчет на ухо: "Сёмушка, отпусти ты их, Христа ради. Хрен с ними... Куда ж с такой пипкой... Разве што кобыла выдержит". - "Отпустить?" - спрашиваю". - "Ага! - отвечает, - и пошли скорей отсюда". - "Хорошо", - говорю. Подошел к ним и спрашиваю - "Ну так што, как по части старого козла? И в какую щель всунешь ты свой орган? А? Верну всё на место, только пойдёте в храм, покаетесь и Господу помолитесь, ибо сделаю я Его именем. Не пойдете - снова будете такими". Кивают в знак согласия, ибо сказать ничего не могут - в шоке. А усатенький: "Ты што мне мильярдное дело срываешь, папашка? Зарэжу!". Я посмотрел на него и крестом осенил. Он как-то вдруг скукожился, сник и задом, задом - растворился в толпе. Не иначе - его посол.
Дотронулся я до них, и стали оне худеть. Пришли в норму. Только голыми остались. А у девки по четыре соска осталось на каждой сиське. Милицейские их похватали - и в машину. За нарушение общественного порядка. Потом отпустили. Пошли оне в храм и свечки перед Твоим образом поставили. А девка эта нынче бо-ольшие деньги зарабатывает. Ейная аномалия привлекает.
Пока этих альфонсов совали в машину, удалились мы с Анютой, можно сказать, с места происшествия.
- Пошли, - говорит Анюта, - ко мне. Я тут недалеко живу. На Рубинштейна". - Пойдем, - отвечаю, - погляжу, как ты живёшь". - "А как, скудно. - говорит. - Не твой номер в "Европейской". Две комнаты у меня в коммуналке. От покойных родителей остались. Блокадники они были. Детьми их летом 42-го вывезли через Ладогу. Когда в 44-м вернулся отец, только бабушка была жива, его мать. А у матери - никого. Она только в 53-м, как 18 ей исполнилось, вернулась. Так в общаге и кантовалась лимитой, пока отца не встретила. Комнату-то по смерти её родителей заселили после войны. И ни фига ей не давали - ни жилья, ни прописки. Помер сначала батя, а в 91-м мама. Кто был в блокаду детьми и пережил её, долго не живут. У меня ещё соседка старушка. Тоже из блокадниц. Ей в 41-м было 14 лет. Потому работать пошла на Кировский. Танки они ремонтировали. Так и выжила на рабочей карточке. Как показывают по телеку блокадную кинохронику - плюется. Всё не так было. Куда как страшней. И ещё семья в соседях у нас. Музыканты. Нынче оне в загранке. Работают в Финляндии в музыкальной школе. Комнаты ихние как бы забронированы. Опечатаны. Щас, кто может, - рвут за бугор. Знала б я язык, тоже подалась бы куда-нибудь. Всё ж медсестра я. А там хорошо платят медсестрам. Так что блядством занялась я не от хорошей жизни. Вот гляжу на бабульку - отработала она более сорока лет, а нынче не может прокормиться на свою пенсию. Подкармливаю её помаленьку. Куплю чего-нибудь вкусненького - угощу её. Она же всё плачет, власти да бандитов этих, которые из комсомольских секретарей скакнули в юные бизнесмены, костерит почем зря. Кем, ты думаешь, были эти мои сутенёры раньше? Члены бюро райкома комсомола. Один отвечал за спортивную работу, другой за культуру. А третий и вовсе был вторым секретарём.
Я б могла уж купить себе однокомнатную квартиру где-нибудь на Охте или в Новой Деревне. Не хочу уезжать отсюда. Питер - здесь. Да и бабульку жалко. Помрёт с голоду без меня. Некому ведь ей и стакан воды подать. А там - одно слово деревня... Только что дома большие. Все на одно лицо".
Пришли к Анюте на квартиру. Дом старый, грязный. Во дворе на лестнице гнилью и котами воняет. Поднялись в третий этаж. Открыла она дверь, зашли. Хорошие, прибранные комнаты. Видно следит за ними хозяйка. "Счас я тебя покормлю, - говорит. - Вот купила тут кое-что. Да в холодильнике есть запасец". - Достает из сумки мясо, овощи - раскладывает на столе. - "Ну-ка, што за мясо ты принесла?" - спрашиваю. - "Свиные отбивные, лучшие взяла на рынке". - отвечает. - "Да што ж ты, милая, нельзя же есть это грязное животное, не жвачное оно!" - говорю. Расстроилась она. - "Извини, говорит, - я ведь не знала. Мы-то едим. Сладкое мясо". - "Потому и сладкое, што питается всякой гадостью. Создатель запретил есть живность, которая непарнокопытная, не жвачная и всяких хищников, грызунов, гадов". - "Отчего же?" - спрашивает. - "Ну как же, свинья ест даже падаль, хоть и парнокопытная, но не жвачная. А через падаль передаётся всякая зараза. Ты ж медицину учила? Так?". - "Так", - говорит. - "Опять же, представь, штоб наши древние предки поели непарнокопытный свой скот - ослов, лошадей и верблюдов, - остались бы без тягловой силы. Также запрещено есть убоину с неспущенной кровью. Потому как кровь есть жизнь. И через неё все передаётся. И хищников потому же нельзя употреблять в пищу, што режут и питаются преимущественно больными животными, ибо здоровых им не догнать. Санитары оне. Вот через них и может зараза передаться. Также грызуны. Ведь почему мои предки не вымерли от чумы - не прикасались к грызунам. Оне же переносчики всех этих страшных болезней. Так што самое здоровое мясо есть говядина и баранина. Да и то, если убита не позже вчерашнего дня и кровь из неё спущена. То же и с птицей - есть можно ту, што зёрнышки клюёт, но не хищную, не ворон, упаси Бог. И с рыбой тож. Вот как отловим с братом сома, так его обратно в воду. Нельзя его есть. Без чешуи. Падаль ест, как свинья. В Писании всё это сказано. Весь санитарный кодекс. Не читала?" - "Нет", отвечает. А у самой глаза широкие и удивлённые, рот приоткрыла и оттуда глядят жемчужинки. Обнял я её, приголубил, зарылся лицом в её чудные густые палевые волосы и ощутил на своей груди налитые холмы её персей. Господи, я совсем ошалел и вместо проповеди Писания утонул в её прелестях, и мы долго ласкали друг друга, разбросав по комнате одёжки.
- Знаю, Симон, знаю. Я даже немного тебе завидую. Так что же было дальше?
- Господи, как только мы насытились друг другом, я и говорю: - "Вот тебе, Анюта, Писание. Прочтёшь в моисеевом пятикнижии для начала книгу Исход. Там все законы и правила изложены, кои Создатель через Моисея, своего пророка, передал народу своему.
По поводу же свинины не тужи. Нынче санинспекция проверяет мясо. Так што можно есть. Да и христиане отменили позже правила о кошерной пище, так как жили уж в Европе, где климат помягче и воды побольше. Готовь отбивные, зови свою бабульку к ужину, будем знакомиться.
Вечеря получилась наславу. Анюта приготовила сочные отбивные с зелёным болгарским горошком и жареной польской картошечкой. Запивали мы мясо красной болгарской Гымзой.
- Это что, вино?
- Вино, Учитель. На Фалернское похоже, но лучше.
- Понятно. Дальше.
- Соседка Анютина, старушка, была очень довольна ужином. - "Последний раз такие отбивные ела, - говорит, - ещё при советской власти. При Брежневе. На своём пятидесятилетнем юбилее. А теперь што ж? Ограбили, последыши, пенсией не прокормишься. Все воры и бандиты.
Очень уж она, Господи, выработанная. В наше время даже рабы никогда так не вырабатывались. Што-то не так в этом государстве, Господи. Где ж это видно, штоб держава так обращалась со своими гражданами? А всё последствия идеи Соньки Палеолог! И эти, прости, Господи, дерьмократы вернули ведь себе в герб сонькиного орла! Мутант двуголовый...
- Кто, Симон?
- Мутант.
- Это что?
- Уродец. Помнишь, я Тебе докладывал, што под Житомиром народился телёночек о двух головах после катастрофы на атомной станции в Чернобыле?
- Как же, помню, Симон. Этот академик, што визировал безопасность, повесился тогда. За што и был наказан.
- Поторопился Ты, Господи. Не он ведь главный-то виновник.
- Правильно, Симон. Народ виновник, што позволяет с собою так обращаться своим вождям. Но и он не без вины. Пока народ не осознает, не покается, будет и далее страдать.
- Долго ли, Учитель?
- Два поколения. Минимум. Ты же знаешь, Симон. Умереть должны рабы. Как сказал Создатель Моисею? - "В землю обетованную никто из тех, кто вышел из Египта, не войдёт. Кроме Иисуса Навина". Так и здесь. Не ты ли докладывал Мне в прошлый раз, што все кто был при власти, при власти же и остались?
- Я, Учитель.
- То-то... Продолжай, Симон.
- Да-а... Так вот поужинали, старушка-то глядит на меня, глазки у ней блестят. Вроде как оценивает. Потом спрашивает: "Ионыч, а где ж ты живёшь? Есть ли у тебя жена и детки? - "Ну, я и отвечаю. што живу, где понравится, а жены и деток не имею. Мол, на работе у Господа и при моей должности не положено мне иметь семейство, окромя братьев, Божьих Апостолов. Улыбается старушка. Вроде как принимает мою шутку, потому как с детства ей внушили, што Бога нет, а его служители, то есть попы, само собой, шарлатаны и обманщики трудового народа. Ведь даже некрещёная она, Господи" - "Раз так, Ионыч, оставайся с нами жить. Погляди, какая Нюша видная женщина. Чем тебе плоха? Вот сколько было у ей хахалей - никого не приветила, а тебя выделила. Мужик ты што надо. В соку. Не пьёшь, обходительный. Самостоятельный. А што? Запишешься с ей, пропишем тебя. А то, неровен час, продадут наш дом бизнесменам Собчак с депутатами, и поминай как звали. Выгонят на улицу нас. Вить не плачу я за квартиру уж боле года. Пенсии-то не хватает. А так, глядишь, мужик в доме, заступится. Хоть Нюше-то пусть повезёт. Моя-то жизнь уже кончилась.
