Козьма Прутков - Смотри в корень!

 На взморье, у самой заставы,
Я видел большой огород.
Растет там высокая спаржа;
Капуста там скромно растет.

Там утром всегда огородник
Лениво проходит меж гряд;
На нем неопрятный передник;
Угрюм его пасмурный взгляд.

Польет он из лейки капусту;
Он спаржу небрежно польет;
Нарежет зеленого луку
И после глубоко вздохнет.

Намедни к нему подъезжает
Чиновник на тройке лихой.
Он в теплых, высоких галошах,
На шее лорнет золотой.

«Где дочка твоя?» – вопрошает
Чиновник, прищурясь в лорнет,
Но, дико взглянув, огородник
Махнул лишь рукою в ответ.

И тройка назад поскакала,
Сметая с капусты росу…
Стоит огородник угрюмо
И пальцем копает в носу.

«При звезде, большого чина,
Я отнюдь еще не стар…
Катерина! Катерина!»
«Вот, несу вам самовар».
«Настоящая картина!»
«На стене, что ль? это где?»
«Ты картина, Катерина!»
«Да, в пропорцию везде».
«Ты девица; я мужчина…»
«Ну, так что же впереди?»
«Точно уголь, Катерина,
Что-то жжет меня в груди!»
«Чай горяч, вот и причина».
«А зачем так горек чай,
Объясни мне, Катерина?»
«Мало сахару, я, чай?»
«Словно нет о нем помина!»
«А хороший рафинад».
«Горько, горько Катерина,
Жить тому, кто не женат!»
«Как монахи все едино,
Холостой. ли, иль вдовец!»
«Из терпенья, Катерина,
Ты выводишь наконец!!»

Барон фон Гринвальдус,
Известный в Германьи,
В забралах и в латах,
На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
    Сидит принахмурясь;

Сидит и молчит.
Отвергла Амалья
Баронову руку!..
Барон фон Гринвальдус
От замковых окон
Очей не отводит
И с места не сходит;
    Не пьет и не ест.

Года за годами…
Бароны воюют,
Бароны пируют…
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Все в той же позицьи
    На камне сидит.

Чиновник толстенький, не очень молодой,
    По улице, с бумагами под мышкой,
Потея и пыхтя и мучимый одышкой,
        Бежал рысцой.
На встречных он глядел заботливо и странно,
    Хотя не видел никого.
И колыхалася на шее у него.
    Как маятник, с короной Анна.
На службу он спешил, твердя себе: «Беги,
        Скорей беги! Ты знаешь,
Что экзекутор наш с той и другой ноги
    Твои в чулан упрячет сапоги,
    Коль ты хотя немножко опоздаешь!»
        Он все бежал. Но вот
    Вдруг слышит голос из ворот;
    «Чиновник! окажи мне дружбу;
    Скажи, куда несешься ты?» – «На службу!»
«Зачем не следуешь примеру моему,
Сидеть в спокойствии? признайся напоследок!»
        Чиновник, курицу узревши этак
    Сидящую в лукошке, как в дому,
        Ей отвечал: «Тебя увидя,
Завидовать тебе не стану я никак;
        Несусь я точно так,
Но двигаюсь вперед; а ты несешься сидя!»
Разумный человек коль баснь сию прочтет,
То, верно, и мораль из оной извлечет.

 Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью;
Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить.
Ты позови Дискомета, ременно-обутого Тавра;
В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя.
Опытен Тавр и силен; ему нипочем притиранья!
На спину вскочит как раз; в выю упрется пятой.
Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя;
Взрытый наукою лоб розами тихо укрась.

 Спит залив. Эллада дремлет.
Под портик уходит мать
Сок гранаты выжимать…
Зоя! нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!

Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь;
Ты смягчись, покуда ночь!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь…

Пусть же вихрем сабля свищет!
Мне Костаки не судья!
Прав Костаки, прав и я!
Пусть же вихрем сабля свищет;
Мне Костаки не судья!

В поле брани Разорваки
Пал за вольность, как герой.
Бог с ним! рок его такой.
Но зачем же жив Костаки,
Когда в поле Разорваки
Пал за вольность, как герой?!

Видел я вчера в заливе
Восемнадцать кораблей;
Все без мачт и без рулей…
Но султана я счастливей;
Лей вина мне, Зоя, лей!

Лей, пока Эллада дремлет,
Пока тщетно тщится мать
Сок гранаты выжимать…
Зоя, нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!

Желанья вашего всегда покорный раб,
Из книги дней моих я вырву полстраницы
И в ваш альбом вклею… Вы знаете, я слаб
Пред волей женщины, тем более девицы. Вклею!..
Но вижу я, уж вас объемлет страх!
Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;
Не целая змея теперь во мне, но – ax! —
Зато по ползмеи в обоих шевелится.

Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.

И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!

 На небе, вечерком, светилася звезда.
    Был постный день тогда:
Быть может, пятница, быть может, середа.
В то время по́ саду гуляло чье-то брюхо
    И рассуждало так с собой,
    Бурча и жалобно и глухо:
        «Какой
        Хозяин мой
    Противный и несносный!
        Затем, что день сегодня постный,
    Не станет есть, мошенник, до звезды;
        Не только есть – куды!
    Не выпьет и ковша воды!..
    Нет, право, с ним наш брат не сладит:
    Знай бродит по саду, ханжа,
    На мне ладони положа;
    Совсем не кормит, только гладит».

Меж тем ночная тень мрачней кругом легла.
Звезда, прищурившись, глядит на край окольный;
    То спрячется за колокольней,
    То выглянет из-за угла,
    То вспыхнет ярче, то сожмется,
    Над животом исподтишка смеется…
Вдруг брюху ту звезду случилось увидать.
        Ан хвать!
    Она уж кубарем несется
        С небес долой,
        Вниз головой,
    И падает, не удержав полета;
        Куда ж? – в болото! Как брюху быть?
    Кричит: «ахти!» да «ах!»
        И ну ругать звезду в сердцах.
Но делать нечего: другой не оказалось,
    И брюхо, сколько ни ругалось,
        Осталось,
    Хоть вечером, а натощак.

    Читатель! басня эта
Нас учит не давать, без крайности, обета

    Поститься до звезды,
    Чтоб не нажить себе беды.
Но если уж пришло тебе хотенье
    Поститься для душеспасенья,
        То мой совет
    (Я говорю из дружбы):
    Спасайся, слова нет,
Но главное: не отставай от службы!
Начальство, день и ночь пекущеесь о нас,
Коли сумеешь ты прийтись ему по нраву,
    Тебя, конечно, в добрый час
Представит к ордену святого Станислава.
Из смертных не один уж в жизни испытал,
Как награждают нрав почтительный и скромный.
    Тогда, – в день постный, в день скоромный, —
Сам будучи степенный генерал,
    Ты можешь быть и с бодрым духом,
        И с сытым брюхом?
Ибо кто ж запретит тебе всегда, везде
        Быть при звезде?

 Путник едет косогором;
Путник по полю спешит.
Он обводит тусклым взором
Степи снежной грустный вид.

«Ты к кому спешишь навстречу,
Путник гордый и немой?»
«Никому я не отвечу;
Тайна то души больной!

Уж давно я тайну эту
Хороню в груди своей
И бесчувственному свету
Не открою тайны сей:

Ни за знатность, ни за злато,
Ни за груды серебра,
Ни под взмахами булата,
Ни средь пламени костра!»

Он сказал и вдаль несется
Косогором, весь в снегу.
Конь испуганный трясется,
Спотыкаясь на бегу.

Путник с гневом погоняет
Карабахского коня.
Конь усталый упадает,
Седока с собой роняет
И под снегом погребает
Господина и себя.

Схороненный под сугробом,
Путник тайну скрыл с собой.
Он пребудет и за гробом
Тот же гордый и немой.

Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.

Дайте мне мантилью;
Дайте мне гитару;
Дайте Инезилью,
Кастаньетов пару.

Дайте руку верную,
Два вершка булату,
Ревность непомерную,
Чашку шоколату.

Закурю сигару я,
Лишь взойдет луна.
Пусть дуэнья старая
Смотрит из окна!

За двумя решетками
Пусть меня клянет;
Пусть шевелит четками,
Старика зовет.

Слышу на балконе
Шорох платья, – чу! —
Подхожу я к донне,
Сбросил епанчу.

Погоди, прелестница!
Поздно или рано
Шелковую лестницу
Выну из кармана!..

О сеньора милая,
Здесь темно и серо…
Страсть кипит унылая
В вашем кавальеро;

Здесь, перед бананами,
Если не наскучу,
Я между фонтанами
Пропляшу качучу.

Но в такой позиции
Я боюся, страх,
Чтобы инквизиции
Не донес монах!

Уж недаром мерзостный,
Старый альгвазил
Мне рукою дерзостной
Давеча грозил

Но его, для сраму,
я Маврою[12] одену;
Загоню на самую
На Сьерра-Морену!

И на этом месте,
Если вы мне рады,
Будем петь мы вместе
Ночью серенады.

Будет в нашей власти
Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире;

Об улыбках, взорах,
Вечном идеале,
О тореодорах
И об Эскурьяле…

Тихо над Альгамброй,
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.

Дайте мне конфетку,
Хересу, малаги,
Персик, амулетку,
Кисточку для шпаги;

Дайте опахало,
Брошку иль вуаль,
Если же хоть мало
Этого вам жаль, —

К вам я свой печальный
Обращаю лик:
Дайте нацьональный
Мне хоть воротник!..