Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Вдруг стало тише, - к толпе подошел большой толстый человек, в черном дубленом полушубке, и почти все обернулись к нему.
- Чего буяните? - говорил он. - Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И женщина провожает... подходящая, из купчих, видно. Господин - тоже купец, я его знаю, пером торгует в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют...
- Врешь! - крикнул парень; человек в опорках поддержал его:
- Врет, толстая морда! Игнаша, защита наша, - не верь. Они все заодно - толстые, грабители, мать...
- Не сдавай, Игнат! - кричали в толпе.
- Снимай крышку! Жидягу хоронят из тех, что вчерась настреляли...
Человек в полушубке хлопнул ладонью по плечу Игната.
- Ты - что? Хулиган, что ли? Забастовщик? - спросил он громко, с упреком.
- Братцы, - кто я? - взвизгнул Игнат, обняв его за шею. - Скажите скорее, а то - убьюсь! На месте убьюсь! Братцы, эх...
Взмахнув руками, он сбросил с себя шубу и начал бить кулаками по голове своей; Самгин видел, что по лицу парня обильно текут слезы, видел, что большинство толпы любуется парнем, как фокусником, и слышал восторженно злые крики человека в опорках:
- Игнаша! Не сдавай Порт-Артур, бей чорта в лоб! Защита! Кр-расота моя, ты!
Человек пять, тесно окружив Лютова, слушали его, смотрели, как он размахивает дорогой шапкой, и кто-то из них сказал:
- Обалдела Москва, это верно!
"Кончилось", - подумал Самгин. Сняв очки и спрятав их в карман, он перешел на другую сторону улицы, где курчавый парень и Макаров, поставив Алину к стене, удерживали ее, а она отталкивала их. В эту минуту Игнат, наклонясь, схватил гроб за край, легко приподнял его и, поставив на попа, взвизгнул:
- Сам понесу! В Москва-реку!
Лютов видел, как еще двое людей стали поднимать гроб на плечо Игната, но человек в полушубке оттолкнул их, а перед Игнатом очутилась Алина; обеими руками, сжав кулаки, она ткнула Игната в лицо, он мотнул головою, покачнулся и медленно опустил гроб на землю. На какой-то момент люди примолкли. Мимо Самгина пробежал Макаров, надевая кастет на пальцы правой руки.
- Уведи ее... что ты, не понимаешь! - крикнул он. А перед Игнатом встал кудрявый парень и спросил его:
- Схлестнемся, что ли?
- Бей его, ребята! - рявкнул человек в черном полу-шубке, толкая людей на кудрявого. - Бейте! Это - Сашка Судаков, вор! - Самгин видел, как Сашка сбил с ног Игната, слышал, как он насмешливо крикнул:
- Ну-ка, шпана! Храбро, - ну!
Человечек в опорках завертелся, отчаянно закричал:
- Игнаша, герой! Неужто сдашь, и-эхх! - и, подбежав к Макарову, боднул его в бок головою, схватил за ворот, но доктор оторвал его от себя и опрокинул пинком ноги. Тот закричал:
- Всех не перебьете, сволочи-и! Расстрельщики-и! Макаров толкнул на Самгина Алину, сказав:
- Второй переулок направо, дом девять, квартира Зосимова, - скорее! Я Володьку выручу...
Самгин, подхватив женщину под руку, быстро повел ее; она шла покорно, молча, не оглядываясь, навертывая на голову шаль, смотрела под ноги себе, но шагала тяжело, шаркала подошвами, качалась, и Самгин почти тащил ее.
Испуг, вызванный у Клима отвратительной сценой, превратился в холодную злость против Алины, - ведь это по ее вине пришлось пережить такие жуткие минуты. Первый раз он испытывал столь острую злость, - ему хотелось толкать женщину, бить ее о заборы, о стены домов, бросить в узеньком, пустынном переулке в сумраке вечера и уйти прочь.
Он едва сдерживал это желание и молчал, посапывая, чувствуя, что если заговорит, то скажет ей слова грубо оскорбительные, и все-таки боясь этого.
- Какие... герои, - пробормотала Алина, шумно вздохнув, и спросила: Володьку изобьют?
Самгин не ответил. Его не удивило, "что дверь квартиры, указанной Макаровым, открыла Дуняша.
- О, господи! Какие гости! - весело закричала она. - А я самовар вскипятила, - прислуга бастует! Что... что ты, матушка?
Ее изумленное восклицание было вызвано тем, что Алина, сбросив шубу на пол, прислонясь к стене, закрыла лицо руками и сквозь пальцы глухо, но внятно выругалась площадными словами. Самгин усмехнулся, - это понравилось ему, это еще более унижало женщину в его глазах.
- Уведи меня... куда-нибудь; - попросила Алина. Клим разделся, прошел на огонь в неприбранную комнату; там на столе, горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки, лежала раскрытая книга. Он прикрыл трубу самовара тушилкой и, наливая себе чай в стакан, заметил, что руки у него дрожат. Грея руки о стакан, он шагал по комнате, осматривался. На маленьком рояле - разбросаны ноты, лежала шляпа Дуняши, рассыпаны стеариновые свечи; на кушетке - смятый плед, корки апельсина; вся мебель сдвинута со своих мест, и комната напоминала отдельный кабинет гостиницы после кутежа вдвоем. Самгин брезгливо поморщился и вспомнил:
"Что хотел сказать Макаров в больнице?" Явилась Дуняша, и. хотя глаза ее были заплаканы, начала она с того, что, обняв Клима за шею, поцеловала в губы, прошептав:
- Ой, рада, что пришел!
Но тотчас же бросилась к столу и, наливая чай в чашку, торопливо, вполголоса стала спрашивать, что случилось.
- Она - точно окаменела, лежит, молчит, - ужас!
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, - она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
"Хорошо бы ночевать здесь..."
В дверь сильно застучали; он подождал, не прибежит ли Дуняша, но, когда постучали еще раз, открыл сам. Первым ввалился Лютов, за ним Макаров и еще кто-то третий. Лютов тотчас спросил:
- Что она? Плачет? Или - что? Макаров отодвинул его и прошел в комнату, а за ним выдвинулся кудрявый парень и спросил:
- Где можно умыться?
- Идем, - сказал Лютов, хлопнув его по плечу, и обратился к Самгину: Если б не он - избили бы меня. Идем, брат! Полотенце? Сейчас, подожди...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, - растрепанные волосы его стояли дыбом, и он был еще более оборван, - пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень пил вино, - весь бок его обнажился.
- Сильно избили вас? - тихо спросил Самгин, отойдя от него в угол, парень, наливая себе еще вина, спокойно и сиповато ответил:
- Если б сильно, я бы не стоял на ногах. Вошли под руку Дуняша и Лютов, - Дуняша отшатнулась при виде гостя, а он вежливо поклонился ей, стягивая пальцами дыру на боку и придерживая другой рукой разорванный ворот.
- Извините...
- Сейчас я достану белье вам, пойдемте, - быстро сказала Дуняша.
- Ф-фа! - произнес Лютов, пошатнувшись и крепко прищурив глаза, но в то же время хватая со стола бутылку. - Это... случай! Ей-богу - дешево отделались! Шапку я потерял, - украли, конечно! По затылку получил, ну - не очень.
Он выпил вина, бросился на кушетку и продолжал - торопливо, бессвязно:
- Гроб поставили в сарай... Завтра его отнесут куда следует. Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя. У нее - никогда никаких истерик! Макаров... - Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. - Дерется как! Замечательно дерется, чорт возьми! Ну, и этот... Нет, - каков Игнат, а? - вскричал он, подбегая к столу. - Ты заметил, понял?
Наливая одной рукой чай, другою дергая, развязывая галстук, ухмыляясь до ушей, он продолжал:
- Улица создает себе вождя, - ведь вот что! Накачивает, надувает, понимаешь? А босяк этот, который кричал "защита, красота", ведь это же "Московский листок"! Ах, чорт... Замечательно, а?
- Ты ужасно сочиняешь, - сказал Самгин.
- А ты - плохо видишь, очки мешают! И ведь уже поверил, сукин сын, что он - вождь! Нет, это... замечательно! Может командовать, бить может всякого, - а?
Самгин, слушая, соображал:
"Видит то же, что вижу я, но - по-другому. Конечно, это он искажает действительность, а не я. Влюбился в кокотку, - характерно для него. Выдуманная любовь, и все в нем - выдумано".
А Лютов говорил с какой-то нелепой радостью:
- Не разобрались еще, не понимают - кого бить? Вошли Алина и Дуняша. У Алины лицо было все такое же окостеневшее, только еще более похудело; из-под нахмуренных бровей глаза смотрели виновато. Дуняша принесла какие-то пакеты и, положив их на стол, села к самовару. Алина подошла к Лютову и, гладя его редкие волосы, спросила тихо:
- Побили тебя?
- Ну, что ты! Пустяки, - звонко вскричал он, сгибаясь, целуя ее руку.
- Ах ты, дурачок мой, - сказала она; вздохнув, прибавила: - Умненький, - и села рядом с Дуняшей.
