Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Он повернул за угол, в свою улицу, и почти наткнулся на небольшую группу людей. Они стеснились между двумя палисадниками, и один из них говорил, негромко, быстро:
- Веру - царя - отечество...
Три слова он произнес, как одно. Самгин видел только спины и затылки людей; ускорив шаг, он быстро миновал их, но все-таки его настигли торопливые и очень внятные в морозной тишине слова:
- Забастовщики подкуплены жидами, это - дело ясное, и вот хоронили они - кого? А - как хоронили? Эдак-то в прошлом году генерала Келлера не хоронили, а - герой был!
"Тоже - "объясняющий господин", - подумал Клим, быстро подходя к двери своего дома и оглядываясь. Когда он в столовой зажег свечу, то увидал жену: она, одетая, спала на кушетке в гостиной, оскалив зубы, держась одной рукой за грудь, а другою за голову.
- Лютов был, - сказала она, проснувшись и морщась. - Просил тебя придти в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, - как у меня голова болит! И какая все это... дрянь! - вдруг взвизгнула она, топнув ногою. - И еще - ты! Ходишь ночью... Бог знает где, когда тут... Ты уже не студент...
Нервно расстегивая кофту, она ушла, захватив свечу.
- Ты забыла, что ушел я с твоего соизволения, - сказал он вслед ей и подумал:
"Растрепана, как..."
Позорное для женщины слово он проглотил и, в темноте, сел на теплый диван, закурил, прислушался к тишине. Снова и уже с болезненной остротою он чувствовал себя обманутым, одиноким и осужденным думать обо всем.
"Это и есть - моя функция? - спросил он себя. - По Ламарку - функция создает орган. Органом какой функции является человек, если от него отнять инстинкт пола? Толстой прав, ненавидя разум".
Папироса погасла. Спички пропали куда-то. Он лениво поискал их, не нашел и стал снимать ботинки, решив, что не пойдет в спальню: Варвара, наверное, еще не уснула, а слушать ее глупости противно. Держа ботинок в руке, он вспомнил, что вот так же на этом месте сидел Кутузов.
"Конечно, он теперь где-нибудь разжигает страсти..." Тут Самгин вдруг почувствовал, что в нем точно нарыв лопнул и по всему телу разлились холодные струйки злобы.
"И прав! - мысленно закричал он. - Пускай вспыхнут страсти, пусть все полетит к чорту, все эти домики, квартирки, начиненные заботниками о народе, начетчиками, критиками, аналитиками..."
- Почему ты не ложишься спать? - строго спросила Варвара, появляясь в дверях со свечой в руке и глядя на него из-под ладони. - Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот мальчик... Сын доктора какого-то... Он так стонал...
В ночной длинной рубашке, в чепчике и туфлях, она была похожа на карикатуру Буша.
- Странно ты ведешь себя, - сказала она, подходя к постели. - Ведь я знаю - все это не может нравиться тебе, а ты...
- Молчи! - вполголоса крикнул он, но так, что она отшатнулась. - Не смей говорить - знаю! - продолжал он, сбрасывая с себя платье. Он первый раз кричал на жену, и этот бунт был ему приятен.
- Ты с ума сошел, - пробормотала Варвара, и он видел, что подсвечник в руке ее дрожит и что она, шаркая туфлями, все дальше отодвигается от него.
- Что ты знаешь? Может быть, завтра начнется резня, погромы...
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды. В темноте под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем в тишине прозвучали тихие слова:
- Не понимаю, почему нужно злиться на меня? Ведь не я делаю революции...
Он ждал каких-то других слов. Эти были слишком глупы, чтобы отвечать на них, и, закутав голову одеялом, он тоже повернулся спиною к жене.
"Кричать на нее бесполезно. И глупо. Крикнуть надобно на кого-то другого. Может быть, даже на себя".
Но - себя жалко было, а мысли принимали бредовой характер. Варвара, кажется, плакала, все сморкалась, мешая заснуть.
"Вероятно, ненавидит меня. Но я сам, кажется, скоро тоже возненавижу себя". И от этой мысли жалость его к себе возросла.
Заснул он под утро, а когда проснулся и вспомнил сцену с женой, быстро привел себя в порядок и, выпив чаю, поспешил уйти от неизбежного объяснения.
"Москва опустила руки", - подумал он, шагая по бульварам странно притихшего города. Полдень, а людей на улицах немного и все больше мелкие обыватели; озабоченные, угрюмые, небольшими группами они стояли у ворот, куда-то шли, тоже по трое, по пяти и более. Студентов было не заметно, одинокие прохожие - редки, не видно ни извозчиков, ни полиции, но всюду торчали и мелькали мальчишки, ожидая чего-то.
Вход в переулок, куда вчера не пустили Самгина, был загроможден телегой без колес, ящиками, матрацем, газетным киоском и полотнищем ворот. Перед этим сооружением на бочке из-под цемента сидел рыжебородый человек, с папиросой в зубах; между колен у него торчало ружье, и одет он был так, точно собрался на охоту. За баррикадой возились трое людей: один прикреплял проволокой к телеге толстую доску, двое таскали со двора кирпичи. Все это вызвало у Самгина впечатление озорной обывательской забавы.
В приемной Петровской больницы на Клима жадно бросился Лютов, растрепанный, измятый, с воспаленными глазами, в бурых пятнах на изломанном гримасами лице.
- Ух, как я тебя ждал! - зашипел он, схватив Самгина, и увлек его в коридор, поставил в нишу окна. - Ну, он - помер, в одиннадцать тридцать семь. Две пули, обе - в живот. Маялся. Вот что, брат, - налезая на Самгина, говоря прямо в лицо ему, продолжал он осипшим голосом: - тут - Алина взвилась, хочет хоронить его обязательно на Введенском кладбище, ну чепуха же! Ведь это - чорт знает где, Введенское! И вообще какие тут похороны? Поп отказался провожать. Идиот. "Тут, говорит, убийство, уголовное преступление". - "Как, говорю, преступление? Солдаты стреляли не по своей охоте, а, разумеется, по команде начальства, значит, это убийство в состоянии самозащиты войск пробив свирепых гимназистов!" Лютов захлебнулся словами, закашлялся и потом, упираясь ладонью в плечо Самгина, продолжал:
- Ты, брат, попробуй, отговори ее от этой церемонии, - а?
У него дрожали ноги, он все как-то приседал, покачивался. Самгин слушал его молча, догадываясь - чем ушиблен этот человек? Отодвинув Клима плечом, Лютов прислонился к стене на его место, широко развел руки:
- Какая штучка началась, а? Вот те и хи-хи! Я ведь шел с ним, да меня у Долгоруковского переулка остановил один эсер, и вдруг - трах! трах! Сукины дети! Даже не подошли взглянуть - кого перебили, много ли? Выстрелили и спрятались в манеж. Так ты, Самгин, уговори! Я не могу! Это, брат, для меня - неожиданно... непонятно! Я думал, у нее - для души Макаров... Идет! - шепнул он и отодвинулся подальше в угол.
Издали по коридору медленно плыла Алина. В расстегнутой шубке, с шалью на плечах, со встрепанной прической, она казалась неестественно большой. Когда она подошла, Самгин почувствовал, что уговаривать ее бесполезно: лицо у нее было окостеневшее, глаза провалились в темные глазницы, а зрачки как будто кипели, сверкая бешенством.
- Ну во г, хоть один умный человек нашелся, - сквозь зубы, низким голосом заговорила она. - Ты, Клим, проводишь меня на кладбище. А ты, Лютов, не ходи! Клим и Макаров пойдут. - Слышишь?
Лютов дернул себя за бородку, и голова его покорно наклонилась.
- Я наняла каких-то шестерых, они и понесут гроб, - продолжала она и вдруг, топнув ногою, сказала басовито: - Ни одного цветка нигде, сволочи!..
Она пошла дальше, а Лютов, укоризненно мотая головой, прошептал:
- Что же ты, Самгин? Эх, брат... Ну, разве можно ее пустить... Эх1
И, ступая на носки сапог, он пошел вслед за Алиной.
"В какие глупые положения попадаю", - подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от стены исходил запах лекарств, в стекла окна торкался ветер. В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил:
- Ты?
И, взяв его под руку, привел в темную комнатку, с одним окном, со множеством стеклянной посуды на полках и в шкафах.
- Кури, здесь можно, - сказал он, снимая халат. - Мужественно помер, без жалоб, хотя раны в живот - мучительны.
Присев на угол стола, он усмехнулся:
- Говорит мне: "Я был бы доволен, если б знал, что умираю честно". Это - как из английского романа. Что значит - честно умереть? Все умирают честно, а вот живут...
Самгин курил, слушал и размышлял: почему этот преждевременно поседевший человек как-то особенно неприятен ему?
- Что же, Самгин, революция у нас? - спросил Макаров, сдвинув брови, глядя на дымный кончик своей папиросы.
- Очевидно.
- Ты - рад?
- Революция - это трагедия, - не сразу ответил Клим.
- Ты не ответил.
- Трагедии не радуют.
- Ты - большевик?
- Конечно - нет, - ответил Клим и тотчас же подумал, что слишком торопливо ответил.
- Значит - не революционер, - сказал Макаров тихо, но очень просто и уверенно. Он вообще держался и говорил по-новому, незнакомо Самгину и этим возбуждал какое-то опасение, заставлял насторожиться.
