Феоктист Березовский - Варвара
Отвозила его Варвара поленом, вытолкала в одной рубахе на мороз и дверь на крючок заперла.
С полчаса постучал, поругался.
Выбросила ему Варваре полушубок, ящик с вещами и опять дверь на крючок.
Ушел и больше не возвращался — знал, что все равно не примет.
Злая она в ту пору была — не дай Бог!
На што прежние полицейские и те боялись.
Бывало, идут по калашному ряду, с бабами зубоскалят, заигрывают. А ее обходят и промеж себя перешептываются:
— Эгу… егуменьшу… не трогай — зарежет!
Родственников не любила. Ни к кому сама не ходила и недолюбливала, когда к ней приходили.
Перестала и я к ней ходить.
На улице встретимся — поговорим и разойдемся.
После, когда ей уж годов сорок пять было, услыхала я, что опять Варвара мужиком обзавелась. Вскипело у меня сердце, решила поговорить.
Встретились на базаре.
— Што, — говорю, — опять обзавелась?
— А тебе што?
— А страм-то, Варя!.. Годы-то твои какие?
Посмотрела на меня и обрезала:
— Дочери-то у тебя подрастают… Вот их и учи!.. А я в подолу матери никого не принесу…
У меня в то время две девочки на возрасте были.
Обиделась я и стала ее избегать.
Так, годов пятнадцать почти и не встречались.
А все-таки… состарилась… и ко мне умирать пришла.
Захворала она.
Продала избенку. Перешла на квартиру. И как смерть почуяла, ко мне пришла.
По во сне дело было. Лед уж тронулся…
Вошла.
В стареньком чёрном пальтишке, на голове черный платок в заплатах, трясется вся, кашляет, в руках узелок с вещами держит и говорит:
— Ну, Анюша… Пришла к тебе… Помирать!
— С чево помирать-та? — спрашиваю.
— Время, — говорит, — пришло…Нагрешила много!.. А одной умереть не хочется… Сердце заболело — кровь свою почуяла! Не помни зла… Закрой глаза…
Спрашиваю ее:
— Разве ты одна жила?
— Одна… будет уж!.. Пять мужиков перевела… Душу в грехе потопила… Будет!.. Пора ответ Богу давать.
Смотрю я на нее: старая, седая стала, вся в морщинах и глаза ввалились. А все еще высокая и прямая — не гнется.
Посидели мы с ней, поговорили…
Про сон рассказала:
— Сон, — говорит, — видела седни… Стряпаюсь, будто, в своей избенке, гляжу: Михайла Пенкин вошел. В зипуне с бубновым тузом, в деревенских броднях и голова наполовину брита… Вошел и сердито так говорит: што же ты не собирашься?.. Замаялся я с твоим ребенком… Кричит шибко!.. Бросила я стряпню. Давай собираться. Тороплюсь… ничего найти не могу… А сама думаю: куды же онменя зовет?.. А он опять: ну, што же ты копаешься. Да так это явственно сказал, што я аж-но проснулась!.. Проснулась и поняла — куды звал… Утром кое как поднялась… К тебе пошла… Долго шла… Задохлась…
Смотрю я на нее и тоже вижу: помрет.
Очень уж худая да черная стала; глаза заиндевели, трясется вся. И кашляет…
А она вдруг замигала глазами, сморщилась. И слезы по лицу покатились.
— Вот, Анюша… почти пятьдесят лет прошло… А сердце всю жизнь болело… Не могла забыть Михайлу!
Я, грешница, не стерпела и укорила ее:
— Зачем же других-то брала?.. Зачем грешила?..
— Ну, — говорит, — не суди! Сама знаю — што делала… Вот, скоро к Богу приду и сама все скажу… Разве я от души это делала… Карахтер такой был!.. Люди ожесточили! А я беса тешила… Михайлу он погубил… И меня всю жись путал… Ну, да теперь уж скоро… Свидимся. Оба будем молить создателя…
Помолчала, слезы вытерла; на кровать посмотрела:
— Вот, лягу у тебя… И помру.
— Ложись, — говорю, — кровать не убудет… Я сердца на тебя не имею…
Чаем хотела напоить ее — отказалась.
Легла на кровать и весь день не поднималась — кашляла.
И ночь всю прокашляла…
А утром, часов в десять — представилась.
