Феоктист Березовский - Варвара
Кое-как очухался Иван, помог поднять и на телегу взвалить покойника. Тихонько обратно поплелся — как пьяный шел.
Вернулся и весь день в траве пролежал. Весь день кони без воды стояли. А Пенкин запряг дядиных лошадей в повозку, вывел на дорогу, настегал и направил в Казаткуль. Ни денег, ни покупок не взял.
Потом вернулся к избушке, запряг свою лошадь в телегу, взял топор, железную лопату и повез покойника к болотy — верст за пять у болота свалил. Раздел донага.
Отрубил топором одну ногу и зарыл в ракитнике около воды. Огрубил вторую ногу и отвез к своему залогу. Отворотил пласт и под пластом зарыл. Вернулся к болоту. Стал думать, что делать дальше с туловищем?
Потом нарубил сухого ракитника, развел костер и стал палить дядино тело; палил до захода солнца — только обуглилось. Измаялся — бросил.
Отдохнул, вырыл в ракитнике вторую яму и закопал.
Подержал в руках дядины вещи, подумал и бросил в костер.
Только к ночи в свою избушку вернулся, — весь день промаялся.
А дядины лошади пришли домой.
В Казаткуле мужики тревогу подняли. Заседателю донесли.
Через неделю в нашу деревню и заседатель явился.
Опросил всю деревню — от старого до малого.
Конечно, все показали, что через деревню Казаткульский старшина проехал, а куда делся — никто не знает.
Так ничем дело и кончилось. Пропал и пропал старшина. Кони пришли, вещи целы, значит не ограблен и не убит, сам куда-то пропал.
Брат Иван вернулся с пашни и три дня на печке валялся — хворал. Заходил к нам и Пенкин — бледный, хмурый.
С братом покалякают и с Варварой где-нибудь пошепчутся…
Как-то вечером говорит Варвара маменьке:
— Седни пойду к тетке ночевать…
— С чево это, спрашивает маменька, што ты там не видала?
— Так… звала она меня…
— Ну што ж… иди, коли охота пришла.
К ночи Варвара ушла.
Тетка тоже удивилась:
— Ты чо, Варя?
— Ночевать, говорит, пришла… Тятенька изобидил…
— Ну… милости просим… ночуй ужо… Отца твово сорок годов знаю… Знаю што за родитель!..
Повертелась Варвара и, как стемнело — шмыгнула на гумне. А там Пенкин поджидал ее.
Дворы были рядом.
Вот тут он и рассказал ей обо всем — што натворил…
Он рассказывает, Варвара тихонько ревет…
А тетка — баба дошлая была — притаилась за плетнем, да слушает. Вернулась Варвара в избу — глаза запухли.
Тетка спрашивает:
— Што с тобой, Варя?
— Говорю — тятенька изобидил… жизни никакой нету!..
Тетка виду не подала — будто ничего не слыхала.
Утром Варвара вернулась домой и весь день проплакала. Потом три дня ходила как тень. За три дня высохла — краше в гроб кладут.
Маменька как ни добивалась — ничего не могла добиться. Молчит и плачет.
Брат Иван опять уехал на пашню. А тятенька со вторым братом перед тем в город уехали — муку продавать повезли.
Тетка три дня молчала, а потом бабий язык не выдержал — шепнула соседке…
Ну, а дальше — дело известное.
В тот же день, к вечеру, вся деревня знала.
На четвертый день тятенька вернулся. Вызвали его на сход…
Сход порешил: обоих дружков арестовать, допрос снять и в волость отправить.
Староста да человек десять понятых, на двух телегах, на пашню поехали. Пенкин в поле был.
Староста даже ружьишко с собой захватил — одно во всей деревне было. Тятенька сел на коня верхом и тоже поехал. Осунулся он в этот день, почернел. Весь день по двору молча ходил, пальцами бороду перебирал, глазами горел — в лицо страшно было посмотреть.
Маменька с Варварой весь день ревели, я тоже.
Уехали мужики.
Приехали сначала к Пенкину.
Застали его за сохой — на полосе.
Слезли с телег, поздоровались. Пенкин немного в лице изменился. Помолчали.
Староста на слова не прыткий был. Снял картуз, покряхтел и заговорил;
— Ну… чо, Михайла… сказывай!
Пенкин побелел:
— Чо сказывать?
— Кайся, паря… нам без греха… и тебе легче будет…
— О чем вы?
— Сам знашь… Чо зря язык трепать!
Загалдели и мужики, стали ближе к Пенкину подходить:
— Сказывай, паря…
— Сымай грех!
— Зря канителишься…
— Куды дел Казаткульского старшину?
Взмолился Пенкин:
— Што вы… Бог с вами!
Остановились. Молчат.
Посмотрел на всех староста, опять крякнул:
— Ну… чо, ребята… надо приматься… валяй!
Навалились мужики на Пенкина и начали хлестать — кто по лицу, кто по спине, кто ногой, в брюхо, в бока.
Свалился.
Ногами слегка потоптали.
Молчит.
Вспотели. Стали дух переводить.
Тятенька со старостой в стороне стоял и к делу не прикасался.
Староста подошел к Пенкину и опять просить стал.
— Ну… чо же, паря?.. Сказывай!.. Сам потонул в грехе… Чо же нас мытаришь?
Лежит Пенкин — в черных кудрях кровь показалась, лицо в синяках запухло — а молчит.
Кто-то из мужиков посоветывал:
— Вздохи маленько надо отбить… сазнатца!
Схватили за руки, за ноги, раза три подняли и спиной на землю бросили. Изо рта кровь хлынула.
Молчит.
Один из мужиков взял с телеги старостин дробовик, подошел:
— Шомпол надо в зад пустить… До сердца дойдет… Сазнатца!
Застонал парень, заговорил:
— Не надо… Водицы бы…
Отвязали от телеги логушку, подали.
Раза три принимался пить — никак не может, кровь захлебать. Кое-как отошел. Стал рассказывать:
— Не хотел я… Нечистый попутал… вышиб из ума!.. Не помню, как топор схватил, как зарубил…
Остановился, дух перевел и опять:
— Опомнился я… За Иваном сходил… Взвалили на телегу… А к ракитам один увез… Один рубил на части… Один зарывал… Мучился… Душу выворотило!..
Замолчал.
Мужики после рассказывали: долго и они молчали; стояли, держались руками за пояса, а языком повернуть не могли.
Кое-как очухались.
Староста велел на телегу класть.
Нарвали мужики травы, сделали на телеге подстилку и стали Пенкина поднимать.
Тихонько положили.
А Пенкин стонет и все рассказывает: где зарыл ноги, где туловище; как мучился, как руки хотел на себя наложить…
— А вот теперь, — говорит, — рассказал… и легче мне!
Староста смеется:
— Вот так-то бы давно… чудак человек!
Подошли мужики к тятеньке:
— Ну, чо, Иван Степаныч… теперь к тебе поедем?.. Надо Ванюху-то поучить!?
Вышел тятенька вперед, посмотрел и говорит:
— Ехать ко мне не зачем! Поучить сына сам могу… вы меня знаете, мужики… правов своих я не лишен! Значит, не о чем беспокоиться… Сам представлю — куды следует!..
Пал на коня и ускакал к своей избушке на пашню.
Пенкина прямо с пашни в волость увезли.
А брата Ивана тятенька вечером привез на телеге домой — полуживого. Так уходил вожжами — узнать было невозможно…
Потом взялся за Варвару — с полчаса по ограде за волосы таскал, косу начисто вырвал…
Маменьку кнутом бил…
Младший брат, Влас, убежал за деревню к озеру.
А я в погребу просидела.
На другой день тятенька сам отвез Ивана в волость,
Там заседатель снял с парней допрос и в город отправил — в острог.
В остроге до суда три года просидели.
Потом и суд вышел.
Брату Ивану общество приговор дало — суд оправдал его.
А Пенкину дали: двести плетей и каторгу.
После этой беды Варвара словно переродилась.
Раньше была веселая, певунья. А после того сразу умолкла.
Стала сохнуть, румянец стал пропадать, только глаза, будто чернее да больше стали. Перестала со двора выходить и сарафан кумачовой забросила; стала синюю дабовую юбку носить. По десять раз в день волосы чесала, все ждала — когда коса вырастет.
Девки придут, уговаривают в хоровод или в разлучки играть — никак не уговорят.
Смеется, а у самой в голосе слезы:
— Будет… наигралась!
Маменька ласково начнет улещать:
— Оденься ты… поди… поиграй… засохнешь!
Сердито оборвет:
— Никуды не пойду… не засохну…
Если день праздничный да ведренный, уйдет куда-нибудь на зады, сядет у плетня за солнышко — косу плетет, да слезами поливает.
Сватали ее несколько раз — наотрез отказывалась.
Тятенька бить принимался.
Стиснет зубы, молча слезы хлебает и с места не тронется — пока тятенька бить не перестанет.
Потом поправит волосы и сквозь зубы скажет:
— Будешь бить, удавлюсь!.. А в замуж не пойду…
Отступился и тятенька.
Так три года прожила, до самого ухода Пенкина на каторгу.
Все три года, тихонько от тятеньки, холсты ткала; продавала и деньги копила.
Вскоре после суда, каким-то манером, пронюхала она, что скоро по тракту арестантов прогонят и что в той партии Пенкин пройдет.
Стала проситься у отца верст за сорок в деревню, погостить у родственников. А деревня эта стояла как раз на тракту, по которому каторжан гоняли.
