Феоктист Березовский - Варвара
Поворчал тятенька — пустил. Видит девка засохла, думает: погостит, может быть отойдет.
Уехала Варвара с попутчиками и месяц цельный у родственников прожила. Все партию арестантов поджидала.
И дождалась-таки.
Подговорила тамошних девок, чтобы не одной, а компанией встретить.
Все утро в тот день хлеб и пироги с грибами пекли, да всякую всячину жарили.
Партия шла большая — около ста человек.
К полдню навязали девки узлов, туеса с квасом захватили, вышли за околицу, сели на траву и стали партию поджидать.
Как только партия из лесу показалась, Варвара к девкам:
— Девоньки!.. Давайте по-старинному арестантов встречать…
— Как по-старинному?
— А так… Когда партия остановится, подойдем с разных сторон… милостыньку подадим… накормим, квасом напоим… А когда станут уходить — благословим и перецелуем всех…
Девки в хохот:
— Ты чо, Варька!?
— Арестантов не целовала!
— Мало парней-та?
Варвара свое!
— Не об этом я… Слыхала от старых людей: если арестантов в дороге благословить и поцеловать — дойдут до самого места благополучно…
Девки смеются:
— Ну, дак чо… мы не убудем!
Так и согласились.
В полдень партия подошла к околице и неподалеку от девок стала на отдых располагаться. Шумят, разговаривают, от кандалов звон звенит.
Девки с узлами к солдатам.
Варвара впереди всех:
— Землячки!.. Можно милостыньку подать?
Солдаты зубоскалят:
— Вы лучче нас угостите!
— Можно и вас…
— Ну, вот, погодите ужо… усядутся, тогда и подавайте…
Старший кричит:
— Да в круг не заходить! Нe полагатца…
Арестанты большим кругом стали по траве рассаживаться. Солдаты поскидали с плеч скатанные шинели, составили ружья козлом и около арестантов по кругу стали располагаться. Часовых поставили.
Кричат девкам:
— Ну, девки, подавайте!..
— Подходи!
А Варвара глазами уж всю партию перебрала. Увидала Пенкина, без памяти кинулась с узлом вокруг партии.
Далеко он был.
Подошла, присела, бормочет и как во сне слышит: говор кругом, кандалы звенят, а над головой голос Пенкина:
— Спасиба крассавица… спаси те Христос, дай те Господи…
Сидит Варвара, узел развязывает, а развязать не может — руки трясутся.
И опят слышит:
— Дай-ка… я сам развяжу… Ни чо… не бойся!.. Мы ведь тоже православны… не обидим!
Арестанты тоже уговаривают:
— Не бойся, девка!.. Мы не звери…
Кое-как пришла в себя, стала угощать.
Кругом потише стало.
Едят арестанты, другим в круг милостыньку передают, еду похваливают и девок благодарят.
Пенкин тоже ест и украдкой на Варвару поглядывает.
Как только солдаты и арестанты, промеж себя, погромче заговорят, тихонько шепчет ей:
— Не горюй, Варя… что поделать… надо забыть! Иди замуж… а обо — мне Богу молись.
— Ни за ково не пойду… по гроб жизни!
— Ну… как знашь… Об одном прошу: не горюй… молись… очень я согрешил…
Глядит она на него, а у самой сердце кровью исходит.
Грязный он, запыленный, холщовая рубаха и штаны в клеймах, на ногах кандалы звякают, лицо худое, серое; усы выросли, голова на половину обрита, а другая по-прежнему вьется; согнулся немного.
Подает ему Варвара пироги с грибами, квас подставляет, а сама шепчет:
— Прости… Миша… знаю за каво мучишься…
— Ну, чо там… Бог простит!.. Ничьей тут вины нету… сам я.
Так просидели часа два.
Деньги сунула ему.
Потом скомандовали собираться.
Партия поднялась. Опять кандалы зазвенели, говор, шум поднялся. Солдаты ружья стали разбирать.
Девки кричат:
— Землячки!.. Дозвольте арестантиков поцеловать?
Солдаты хохочут, а некоторые сердито орут:
— Не палагатца!..
— Ну, ну, уходи!..
— Целуйте лучше нас!..
Девки свое:
— Землячки!.. Дозвольте… чо вам?..
Старший вокруг партии забегал, заорал:
— Сказано: уходи!.. Ребята, гони их!
А Варвара бледная, как холст, обняла Пенкина и замертво грохнулась на траву…
Солдаты оттащили ее в сторону, девок разогнали и живым манером партию увели.
Тут только девки поняли — в чем дело. Про убийство Казаткульского старшины вся волость знала.
Подняли Варвару, увели к родственникам.
Я через день она домой вернулась.
Стала после того в кержацкий скит проситься.
Тятенька не пустил.
Скиты были где-то в Урмане, верст за пятьсот — ни пройти туда, ни проехать.
Прошло с полгода.
Зимой стала Варвара проситься в город. Сначала к матери пристала, потом к отцу:
— Пустите и только!.. Не пустите — руки на себя наложу…
Махнул отец рукой. Пустил.
Уехала Варвара в город. Поселилась у двоюродной сестры, которая с мужем в городе мелочную лавочку держала.
Три года прожила, работала по дому, молчала и воды не замутила.
Потом неприятность у ник вышла — пришлось ей уходить.
Как-то в праздник, осталась она одна во всем дому.
Сестра с мужем в гости ушли.
К полдню вернулся лавочник домой один — выпивши.
Стал приставать к ней.
Долго оборонялась Варвара, упрашивала…
Лезет. Обнял было ее.
Схватила Варвара ножницы, полоснула его в плечо и ножницы засадила.
Вечером сестра пришла — ее же ударила.
Собрала Варвара вещи и на квартиру ушла.
С тех пор стала черным хлебом да калачами торговать. Так всю жизнь этим делом и занималась.
Годам к тридцати, сошлась с каким-то поселенцем.
Хороший человек был — умный, уважительный. Грамоте знал и даже прошенья составлял. Только виду не имел — сухой, желтый и маленький был; сюртучок носил и очки, а штаны за голенища заправлял; бородка белая, как у козла торчала, волосы коровьим маслом мазал и по средине головы ряд расчесывал.
А Варвара к тому времени еще больше изменилась. Стала носить платье из черного ластику, черную шаль кашемировую, зимой пальто черное. И характер изменился: крутая стала, своенравная — слова поперек нельзя было сказать.
Поселенец пикнуть не смел перед ней.
Выпивал он. Так она, пьяного-то, била его.
Часто просил ее повенчаться.
Я она, бывало, смотрит на него, смеется, как над малым ребенком, и говорит:
— Што… законным браком захотел? Скрутить поди думашь?.. Дудки!.. Я ведь все равно што ветер в поле… Видал, как гулят?.. Вот так и я… Хочу — живу… Не захочу — прогоню!
В ту пору часто и я к ним забегала. Замуж я вышла и тоже в городе жила.
Поселенец и меня просил:
— Анна Ивановна!.. Ну, скажите хоть вы… не хорошо ведь?.. Баз венца. Мы же ни какие-нибудь!.. Ну, почему не повенчаться?
Я она свое:
— Для меня указчиков нету… был один, да сплыл!.. Я новый не родился.
Пробовала и я уговаривать:
— Не для указу, Варя… а грех большой!.. Против закону живешь…
У ней и на это свой ответ:
— Я кто ваши законы писал?.. У меня свои законы… Сама себе пишу. Сама и перед Богом буду отвечать… Я на ваши законы мне — тьфу!
Нагнется, плюнет и ногой разотрет.
Я махну, бывало, рукой и уйду от греха.
Ребенок у них родился — мальчик. Да не любила она его. Недолго и прожил — ухлопала.
Стряпала как-то, торопилась, а ребенок кричит.
Пробовала рожок совать — не унимается.
Я в печке калачи поспевают. Боялась, как бы не прижечь.
Жевку совала — еще тошнее орет.
Помочь некому — одна в избе.
Зло взяло ее.
Схватила рожок, да как шлепнула по косице…
Закатился, посинел и Богу душу отдал.
Поселенец вернулся, в слезу ударился — укорять было стал.
Прицыкнула на него Варвара и поскорее велела гроб добывать.
Я на другой день схоронила.
Так никто и не узнал — по какой причине ребенок умер.
Через год и поселенца прогнала.
Я годов через пять купила себе избушку под горой и другого мужика взяла. Да немного и с этим прожила — не ладили. Мужик был тоже с характером. Плотничал и малость выпивал. Неуклюжий какой-то был, рыжий и кудластый; лицо красное в веснушках.
Я его только один раз и видала — на улице встретились. Он на работу шел, а Варвара на базар с калачами. Встретились мы с Варварой и остановились, а он в переулок свернул.
— Не твой ли? — спрашиваю.
Смеется:
— Мой…
— Где ты такого выкопала?
— Хочу, — говорит, — с медведем пожить…
— А што у его харя-то красная?
— Выпиват… не проспался!..
Попрощалась я и вслед ей посмеялась:
— Задушит он тебя когда-нибудь… с пьяных-то глаз!
— Не задушит! Обломаю утихомирю — по одной половице будет ходить.
Потом, зимой, слышу: прогнала и этого.
Как-то вечером, после получки, пришел он выпивши. Стал куражиться. Полез бить ее.
Отвозила его Варвара поленом, вытолкала в одной рубахе на мороз и дверь на крючок заперла.
