Антон Чехов - Том 29. Письма 1902-1903
Как пьеса Найденова?* Читал ли ее Немирович? Напиши, дуся моя, поподробнее.
Скажи Елизавете Васильевне*, что я каждый день вспоминаю ее и благодарю за мятные лепешки. Приехала ли Мария Петровна?*
Обо всем пиши, собака.
Дома в Москве позабыл свою ручку, позабыл очки, которые в твоем шкафу, — одним словом, как ни вертись, а в Москву придется ехать.
Целую тебя, обнимаю, кусаю за ухо, потом кусаю за плечо, глажу тебя по спине и остаюсь
твой лысенький супруг
Antoine.
Пиши, дуся. Отчего сегодня нет письма? К чему этот пост? Не ленись, моя деточка.
На конверте:
Московско-Ярославск. ж. д. Тарасовская пл.
Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Имение Алексеевой, Любимовка.
Книппер-Чеховой О. Л., 22 августа 1902*
3808. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
22 августа 1902 г. Ялта.
22 авг.
Милый мой, хороший дусик, от тебя долго не было писем*, дня три, сегодня пришло одно*. У меня по-прежнему жара несноснейшая, хоть караул кричи. Вчера вечером первый раз за все время прошел дождик, чуть-чуть, минуты на три.
Посылаю тебе объявление*, которое дала мне Маша. Прочти его. Быть может, если там пруд велик, можно было бы купить десятинки две-три.
У меня насморк. Волосы лезут, как никогда не лезли, и кожа болит на голове. Погожу еще немного, и если не перестанет болеть, то обреюсь, т. е. обрею голову.
М. С. Смирнова просила купить для нее татарские туфли, а мерки мне не дала.
Приехав сюда, я все свои мелкие долги уплатил, но сам долга не получил*, так что С. Т. Морозову не уплачу 5 тыс.* Буду ему писать*.
Про пьесу Найденова* ничего не знаю. Какова она? Немирович очень холоден с ним почему-то и, как мне кажется и казалось, несправедлив к нему. Найденов, кстати сказать, как драматург, гораздо выше Горького.
Здесь настоящая засуха, полный неурожай. Учительница Мария Федоровна* из Мелихова уезжает завтра, теперь она у нас. Бедовая стала.
Не сердись на меня, жена моя, не сердись, милая. Право, все не так скверно, как ты думаешь. Я приеду, мы будем вместе до декабря, потом я уеду и вернусь не позже марта, а после марта я весь твой, если только я тебе нужен.
Бог тебя благословит, целую тебя крепко и обнимаю. Я сильно по тебе скучаю. Кровохарканий не было ни разу — здесь в Ялте, в Любимовке* же были почти каждый день в последнее время, хотя вес и прибавился.
Приедешь в Ялту?* Поговори с Таубе.
Целую еще раз. Будь здорова и покойна, собака рыжая.
Твой Antoine.
На конверте:
Московско-Ярославск. ж. д. Тарасовская пл.
Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Дача Алексеевой, Любимовка.
Книппер-Чеховой О. Л., 23 августа 1902*
3809. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
23 августа 1902 г. Ялта.
Копия.
«Аделаида Юльевна Рид Константин Людвигович Андреолетти помолвлены. Тифлис. Август 1902».
Это прислано в Ялту на твое имя. Писем от тебя нет.
Я здоров. Сегодня ветер. Завтра буду писать*. Надежда Ивановна* уехала в Москву.
Твой Antoine. Пятница, 23 авг.
На обороте:
Московско-Ярославск. ж. д. Тарасовская пл.
Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Любимовка, д. Алексеевой.
Немировичу-Данченко Вл. И., 23 августа 1902*
3810. Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
23 августа 1902 г. Ялта.
23 авг. 1902.
Милый Владимир Иванович, сегодня я получил от кн. Барятинского телеграмму* с просьбой — разрешить «Чайку» для Петербурга. Я ответил так*: «Чайка» принадлежит Художественному театру. Накануне же я писал Гнедичу*, просил его не ставить «Чайки» в Александринском театре. Будь добр, напиши или телеграфируй кн. Барятинскому, если он обратится к тебе насчет «Чайки», что чти пьеса принадлежит Художеств<енному> театру.
Здесь очень жарко. Нового ничего нет, все благополучно. Как пьеса Найденова?*
Будь здоров и благополучен, всего тебе хорошего. Жму руку.
Твой А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 24 августа 1902*
3811. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
24 августа 1902 г. Ялта.
24 авг.
Дуся моя, вот уже 3 или 4 дня, как я не получаю от тебя писем*. Не хочешь писать — твое дело, только поручи кому-нибудь извещать меня о твоем здоровье, умоляю тебя.
Вот уже четвертый день, как дует ветер, сухой, противный. Я наконец начинаю привыкать и уже сижу за своим столом и кое-что пописываю*. Кровохарканий не было. Но зато насморк отчаянный. Пью каждый день сливки, довольно хорошие. В городе не бываю.
Маша уезжает в Москву 4 сентября. Едим арбузы и дыни, винограда же еще нет; есть плохой.
Здесь Карабчевский.
Радость моя, не терзай меня, не мучай понапрасну, давай о себе знать почаще. Ты сердита на меня, а за что — никак не пойму. За то, что я уехал от тебя? Но ведь я с тобой прожил с самой Пасхи, не разлучаясь, не отходя от тебя ни на шаг, и не уехал бы, если бы не дела и не кровохарканье. Долга я не получил*, кстати сказать, а кровохарканья нет уже. Не сердись же, родная моя.
Ночью было прохладно, а сегодня утром опять жарко.
Когда переедешь в Москву?* Напиши. Была ли у докторов? Что они сказали?
Целую тебя крепко, обнимаю мою радость, будь покойна и довольна и, умоляю, не сердись на своего мужа.
Твой Antoine.
На конверте:
Московско-Ярославск. ж. д. Тарасовская пл.
Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Любимовка, дача Алексеевой.
Короленко В. Г., 25 августа 1902*
3812. В. Г. КОРОЛЕНКО
25 августа 1902 г. Ялта.
25 авг. Ялта.
Дорогой Владимир Галактионович, где Вы? Дома ли? Как бы ни было, адресую это письмо в Полтаву.
Вот что я написал в Академию*:
«В<аше> и<мператорское> в<ысочество>!
В декабре прошлого года я получил извещение об избрании А. М. Пешкова в почетные академики; и я не замедлил повидаться с А. М. Пешковым, который тогда находился в Крыму, первый принес ему известие об избрании и первый поздравил его. Затем, немного погодя, в газетах было напечатано, что ввиду привлечения Пешкова к дознанию по 1035 ст. выборы признаются недействительными; причем было точно указано, что это извещение исходит от Академии наук, а так как я состою почетным академиком, то это извещение частью исходило и от меня. Я поздравлял сердечно и я же признавал выборы недействительными — такое противоречие не укладывалось в моем сознании, примирить с ним свою совесть я не мог. Знакомство с 1035 ст. ничего не объяснило мне. И после долгого размышления я мог прийти только к одному решению, крайне для меня тяжелому и прискорбному, а именно, почтительнейше просить В<аше> и<мператорское> в<ысочество> о сложении с меня звания почетного академика».
Вот Вам. Сочинял долго, в очень жаркую погоду и лучше сочинить не мог и, вероятно, не могу.
Приехать было нельзя*. Хотелось с женой проехаться по Волге и по Дону, но в Москве она, т. е. жена, тяжело заболела* опять — и мы так намучились, что было не до путешествия. Ну, ничего, авось, будем живы в будущем году, и тогда я проедусь в Геленджик*, о котором, кстати сказать, на днях читал статью в «Историч<еском> вестнике»*.
Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку. Будьте здоровы и веселы.
Ваш А. Чехов.
На конверте:
Полтава. Владимиру Галактионовичу Короленко.
Александровская, д. Старицкого.
Веселовскому А. Н., 25 августа 1902*
3813. А. Н. ВЕСЕЛОВСКОМУ
25 августа 1902 г. Ялта.
Милостивый государь Александр Николаевич!
В декабре прошлого года я получил извещение* об избрании А. М. Пешкова в почетные академики. А. М. Пешков тогда находился в Крыму, я не замедлил повидаться с ним, первый принес ему известие об избрании и первый поздравил его. Затем, немного погодя, в газетах было напечатано*, что ввиду привлечения Пешкова к дознанию по 1035 ст. выборы признаются недействительными. При этом было точно указано, что извещение исходит от Академии наук*, а так как я состою почетным академиком*, то это извещение исходило и от меня. Я поздравлял сердечно и я же признавал выборы недействительными — такое противоречии не укладывалось в моем сознании, примирить с ним свою совесть я не мог. Знакомство же с 1035 ст. ничего не объяснило мне. И после долгого размышления я мог прийти только к одному решению, крайне для меня тяжелому и прискорбному, а именно, почтительнейше просить Вас ходатайствовать о сложении с меня звания почетного академика.
