Максимилиан Волошин - Воспоминания о Максимилиане Волошине
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: "Ты прав, что так судил!"
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало,
Господи, - вот плоть моя!
Он никогда не писал с такой страстностью, с такой взрывчатой силой, как в годы революционных потрясений и гражданской войны. До алмазного закала прокалилась не только толща бытия, но и душа поэта. Слова, прежде скрывавшие огонь, теперь стали неистово выбрасывать его. Да и сами слова прокалились и стали другими.
Раньше он был мечтателем, книжником, гранильщиком лапидарных строк, акварелистом слова, писавшим тонкой кистью. Сейчас его стихия - огонь. Он прошел "сквозь муки и крещенье совести, огня и вод".
Писатель В. В. Вересаев, долго живший в Крыму и давно знакомый с Волошиным и его творчеством, справедливо заметил: "Революция ударила по его творчеству, как огниво по кремню, и из него посыпались яркие, великолепные искры. Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом..."
Революция привела к поэту вереницу персонажей русской истории. Привела и приковала к ним внимание. После мифологии - история. Перед ним проходят и цари, и повстанцы, и монахи, и мастера.
Было много их - люты, хоробры, Но исчезли, "изникли, как обры", В темной распре улусов и ханств, И смерчи, что росли и сшибались, Разошлись, растеклись, растерялись Средь степных безысходных пространств.
Это - из стихотворения "Дикое Поле", написанного в июне 1920 года. Революция и послереволюционные годы были годами настойчивого, глубокого, трагедийного вглядывания современного поэта в исторические судьбы России.
Стихи исторического цикла исполнены тонкого ощущения времен прошедшего, настоящего, будущего. Такое впечатление, будто Волошин самолично побывал на стрелецкой казни, видел, как Грозный побил Орду, что поэт сам работал на петровских верфях, гнал наполеоновских солдат по Смоленской дороге, шел по Владимирке вместе со ссыльными революционерами. Передвижение во времени для Волошина возможно так же, как передвижение в пространстве. Его стихи и поэмы рождались в гуле сменяющихся эпох, на перекрестках, тропах и тропках, большаках, магистральных путях истории.
Так история входит в современность волей поэта, сочетающего эпохи и народы. Поэзия Максимилиана Волошина именно сочетает, а не сравнивает. Она не делает исторических выводов и не терпит аллегорий. Читатель следует за поэтом, веря в то, что в пути им встретятся и корабль Одиссея, и Пушкин, с корабля озирающий "брега Тавриды", и Богаевский с этюдником, и летчик и художник Арцеулов, ищущий место, удобное для планеризма.
В зрелые крымские годы действенное общение с людьми, навещавшими его и жившими у него, заменило ему скитальчество, "охоту к перемене мест".
В трех точках Коктебельского залива узнается Волошин. Первая точка дом, где он жил и работал. Вторая - могила, которую можно увидеть, стоя рядом с домом. Третья точка - склон горы Карадаг. Если смотреть в эту сторону из дома поэта, абрис скалы напоминает профиль Волошина. Он сам замечает это, когда в стихотворении из цикла "Киммерийская весна" (1918) говорит о Коктебеле:
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
"Судьбой и ветрами" изваяны и поэтические создания Волошина. "Огнь древних лет и дождевая влага двойным резцом ваяли облик" поэта и его поэзии, с годами все более отходившей от канонов и предписаний символизма и современных ему течений и обретавшей самостоятельность и самобытность, сделавшие его продолжателем русской классики XVIII-XIX веков.
Восточный Крым, его горы и море, сизые, коричневые (сепия!), сиреневые складки его земли, овеянные древнегреческими легендами о "гомеровой стране" - все это с молодых лет было близко поэту. Это отразилось и на его внешнем, и на его духовном облике.
Современный пейзаж Коктебеля и его окрестностей, покоряющий своей красотой, внушает вместе с тем мысль о древности этой земли, об огромных исторических эпохах, здесь наглядно явленных. Пространство и время здесь как бы объединились, чтобы своей двуединой силой держать в плену наше поэтическое чувство. Максимилиан Волошин именно это и стремился выразить своей поэзией. Он чувствовал:
Каких последов в этой почве нет
Для археолога и нумизмата
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата!..
Я цитирую строки из созданной М. Волошиным в конце 1926 года поэмы "Дом поэта" (иногда ее называют большим стихотворением). Он писал в ней:
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Это море, эти "окрестные холмы", это небо поэт наблюдал влюбленно, жадно, круглосуточно, запечатлевая свои видения в стихах и в живописи.
Много и увлеченно скитавшийся по миру, Волошин в оседлости своей проявил такую же увлеченность. Он выбрал место и построил дом, удобный для жизни и работы. Как прежде он кочевал, чтобы увидеть мир и людей, так теперь мир и люди стремились к нему. "Дом Волошина - целое единственной жизни, живой слепок неповторимого лика, вечная память о нем", - говорил Андрей Белый. Сам поэт пишет об этом в письме искусствоведу Голлербаху: "Волошинский дом" - это не я. А целый коллектив. Коллектив художников, поэтов, философов, музыкантов, ученых".
В разные эпохи в России были салоны, знатные дома, клубы ("клобы"), где собирались интересные люди. Были имения и квартиры, ныне ставшие памятниками культуры или навеки загубленные в годы сталинщины. Но никому не Удалось создать столь долговременную, столь дружную артель художников, как это удалось Волошину.
"Дом поэта" имеет и прямой и переносный смысл. Местожительство, мастерская поэта и художника. И вместе с тем "Дом поэта" расширяется до понятия "Мир поэта".
Дом Волошина был похож на корабль. Его так и называют - корабельным. Дом-пристанище? Не только. Над домом - башня с площадкой для наблюдений за звездами. Стартовая площадка для полета мысли.
Здесь поэт ощущал связь дома, одинокой души и безмерности вселенной. Киммерия становится не только местом физического пребывания Волошина, местожительством его, но и - главным образом - "истинной родиной его духа".
Сердце мира, солнце Алкиана.
Сноп огня в сиянии Плеяд!
Над зеркальной влагой Океана
Грозди солнц, созвездий виноград.
Поэт из мастерской, с капитанского мостика своего корабля на приколе, видит залив, горы, небо, мирозданье.
Обаяние Дома поэта было велико и после кончины поэта, когда вокруг его вдовы Марии Степановны собирались молодые и старые поклонники поэзии, ныне здравствующие и действующие художники, писатели, ученые. Дом Волошина продолжал свою жизнь.
Щедро одаренный, Максимилиан Волошин мог делать все - золотые руки. Подобно тому как в видном деятеле литовской культуры начала нашего века Чюрленисе сочетались художник и музыкант, в Волошине соединились поэт и художник. Он был мастером и выглядел потомком какого-то племени крепышей, путешественников, художников. В нем было нечто прочное, надежное, основательное, возрожденческое. В нем искали опоры.
Утихла буря. Догорел пожар.
Я принял жизнь и этот дом, как дар
Нечаянный, - мне вверенный судьбою,
Как знак, что я усыновлен землею.
Всей грудью к морю, прямо на восток
Обращена, как церковь, мастерская
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет, не иссякая.
Среди людей, нередко даже образованных, есть умелые мастера разлучать, разводить даже недавних добрых друзей, ссорить, разобщать. Волошин сводил, сочетал, образовывал гроздья и гнезда тружеников и творцов, радовался встречам и горевал по поводу невстреч. Он верил (и в этой вере пребывал до конца жизни), что человек от рождения гений, что в нем заложена энергия солнца.
Сам Волошин определял себя как коробейника идей. Цветаева добавляла: "и коробейника друзей". Он любил давать, давал щедро: ночлег, свежую акварель, обед, мысль, стихотворение, надежду. Он предотвращал возможную вражду, зависть, недоброжелательство. Опять Цветаева: "Всякую занесенную для удара руку он, изумлением своим, превращал в опущенную, а бывало, и в протянутую". Делал он это легко и душевно.
Максимилиан Волошин создал мир, исполненный любви и братства людей искусства, неповторимый мир, о котором сейчас можно говорить с завистью и восторгом, как о сотворенном самим человеком. Его жизнь и его смерть в 1932 году носят характер легенды. Пятьдесят пять лет. Еще жить бы ему и жить. Но читатель не может не признать в жизни и творчестве Волошина известной завершенности. Она как песнь - начало, продолжение, конец. И только сейчас настает час, когда об этой жизни и об этом творчестве можно, не таясь, говорить во весь голос.
