Андрей Зарин - Кровавый пир
– А к завтрому крепче будет! – ответил Степан.
– И мы увидим!
Василий и Фролка подъехали тоже.
– Пустое дело! Ничего не будет, – объявил Фролка.
– А ты? – обратился Разин к Чуксанову.
– Отложить надо. Ничего не видно!
– Трусы вы! Вот что! – выругался Степан. – Кричи назад! – и он съехал с насыпи.
Шум борьбы сменился тишиною. Мрачный, угрюмый Стенька вошел в отведенную ему избу. Все вошедшие с ним молчали, зная его неукротимый нрав.
– Вася, – обратился он к Чуксанову, – поди поспрошай. Може, кто со стены свалился, из иных! – и лицо его потемнело от злобы.
Василий вышел, взял Кривого с Дубовым и осторожно перебрался на другую сторону рва. На каждом шагу они натыкались на мертвых и раненых. Раненые стонали и вопили, но Василий ничего не мог разобрать в темноте. Ему становилось жутко.
– Уйдем! Ну его! – сказал он. Они пошли прочь и стали спускаться к реке.
– О – о-ой! – раздалось под ногами Василия. Он нагнулся.
– Кто? – спросил он тихо.
– Брат, пособи! Не дай умереть, – простонал в темноте хриплый голос.
– Что с тобою?
– Со стены упал, – хрипло ответил раненый, – ногу сломал, видно!
– Из города? – еще тише спросил Василий.
– Дворянин!..
– Волоки его, атаман! – вдруг раздался голос Кривого над самым его ухом. Василий вздрогнул. Убить в бою, отомстить за свои обиды. Так! Но взять раненого и вести его к атаману для спроса… он задрожал.
Но Кривой и Дубовый уже подхватили раненого и волокли в посад. Василий, опустив голову, шел за ними.
Словно у голодного волка вспыхнули у Разина глаза, когда он увидел раненого.
– Положите его! – приказал он. – Да позовите двух хлопцев!
На зов вошли два казака
Раненый, слабо стоная, лежал на полу горницы; сломанная нога его казалась бревном.
– А ну, плесните ему воды! – сказал Разин. Казаки плеснули из ковша. Раненый открыл глаза
– Где я?
– А где надобно, друже, – усмехнулся Степан, – у вора и разбойника, Стеньки Разина!
Лицо раненого исказил страх; он вскинул рукою, словно заслоняясь, и опять лишился чувств.
– Плесните‑ка на него!
Раненый очнулся.
– А ну, друже, скажи: много у вас разных людей в Кремле?
Раненый молчал.
– Потяни его, казаче, за ногу!
Казак грубо наступил на сломанную ногу. Словно от электрического удара, раненый вздрогнул и почти сел. Потом запрокинулся снова.
– Ну, много людей?
– Десять тысяч!
– А ну еще, казаче!
– Пять! – закричал пытаемый.
– А кто? Ты, казаче, держи ногу, держи!
– Четыре приказа стрелецких да иных прочих с полтысячи.
– А кормов много?
– Не знаю!
– Э, да ты, хлопче, упрям!. Неси‑ка сюда лучины, казаче. Мы его огнем!..
Василий выбежал из избы и закрыл лицо руками. До него донесся пронзительный вопль. Василий зажал уши и пустился бежать от избы…
Когда на заре он возвратился к ней, у входа лежала какая‑то безобразная окровавленная масса. Василий с ужасом отвернулся.
Стенька Разин вышел из избы с Фролкой.
– А! – приветствовал он Василия. – Пойдем валы смотреть!
Что‑то непобедимое было в нем, потому что Василий против воли повернулся и пошел за ним следом.
Стенька медленно обошел вокруг города и задумчивый вернулся в избу.
– Вот что, братцы, – сказал он, – пес вчера правду сказал: поломаем тут зубы мы. Ишь ведь, как укрепились! Да ништо! Возьмем тогда отсидкою. Теперь так – нонче же вокруг вал нарыть, да повыше! И на него пушки втащить. Это раз! А другое – острог укрепить надо. Это ты, Ивашко, сделай, а ты, Фролка, вал и пушки! Чтобы вскорости и зачать дело.
Он был мрачен как туча и бросил пить.
Целые дни он ходил по посаду, поспевая везде, указывая, где ставить пушки для осады, где копать рвы для защиты.
– Иди казаков считай, а холопьев этих брось! Их все едино много. Отобьются – и в поле!
А холопы все шли и шли к Стеньке Разину.
Словно саранча они облепили Симбирск, наводнили окрестности, голодные, оборванные, с жаждою боярской крови.
Защитники Симбирска спали посменно, да и то не сходя со стен и башен. Милославский был всюду: в городе он утешал женщин и детей, на стенах ободрял воинов.
– Немного, немного, а там из Казани подойдут! – говорил он. – Как мы их отбили‑то, ах!
– Боярин, глянь‑ка, что делают! – указал ему на другой же день стрелец.
В посаде шла возня. Холопы и посадские рыли и тащили землю, накидывая ее кучами за рвом.
– Ишь, собаки, вал мастерят! – сказал боярин. – Пожди немного, а на вал пущать их не будем.
– Ей вы, скоморохи! – закричали из посада казаки. – Вам дворянин поклон шлет.
И один казак, подъехав к краю рва, поднял на копье голову замученного дворянина.
– Корнеев! – воскликнули узнавшие голову.
– Упокой, Господи! – крестились на стене. Милославский перекрестился и вздохнул.
– Каждому своя доля, – сказал он, – из Саратова бежал сюда за смертью. Сбей‑ка, Антоша, вот этого! – приказал он стрельцу.
Тот взял ружье, фитиль и положил ружье на козлы. Долго он наводил тяжелый ствол, потом приложил фитиль, и выстрел грянул. Казак свалился с коня.
– Бьют! Наших бьют! – заревели в посаде. Толпа воров кинулась к трупу товарища.
– А ну‑ка из» польки»! – приказал воевода.
Пушкарь приложил фитиль к заряженной пушке, названной» полькой», потому что она была отбита от поляков, и ядро с громом полетело в посад. Раздались вой и крики.
– Это поминки по Корнееву, – сказал воевода, сходя с башни.
Стенька торопился с возведением валов, и однажды утром Милославский вдруг увидел перед собою пушки. Он скорбно покачал головою.
– Ой, братцы, зеву дали! Теперь много хлопот будет! Стреляй, стреляй, Ермилыч!
– Бум! – раздался выстрел, но ядро зарылось в землю.
– Бери выше! – сказал воевода.
Стенька Разин выскочил из избы на выстрел.
– Зачали! Ребятки, вали! – закричал он исступленно, бросаясь на вал.
Начался приступ. Казаки палили из пушек, закидывали ров сеном, перебегали на другую сторону и лезли на стены. Бросали с вала в город пучки соломы с зажженною серою, зажженные смоляные шары и ревели свой клич.
– Нечай!
– С нами Бог! – отвечали осажденные и неспешно делали свое дело. На пушечные выстрелы отвечали пушечными выстрелами, гасили в городе начинавшиеся пожары и отбивали приступы.
Со стен опять летели на головы тяжелые коты, сыпались кирпичи и камни, лились потоки кипятку, смолы.
Дым окутал городские стены. В дыму невидимо летали стрелы башкирцев и татар, раздавались крики, стоны, проклятия.
Стенька метался по всему валу.
– Нечай! – кричал он, ободряя холопов и казаков, которые все перемешались, и в исступлении рубил саблею бегущих назад.
Всеми овладело безумие. Фролка с расцарапанным лицом пятый раз лез на стену по приставленной лестнице и опять отступил, опрокинутый и разбитый. Он едва увернулся от кота, который упал на самую середину лестницы и с грохотом сломал ее.
Василий Чуксанов, опьянев от битвы, со своею сотнею ломился в ворота. Стрельцы осыпали смельчаков пулями, а они все таранили. Вдруг грянул» тюфяк». Народ разбежался, шесть человек корчились в предсмертной агонии. Василий побежал созывать расстроенный отряд.
Волдырь бился у башни, стараясь подложить под нее мину, но его сотня редела и редела. Еремеев на валу распоряжался поджогом.
И все не вело ни к чему перед упорством осажденных. Вера в правоту дела поддерживала их. Среди стонов, проклятий и пальбы священники ходили по стенам и башням, кто с крестом, кто с иконою и взывали:
– Постойте, воины, за церковь Христову! Владычица да поможет вам!
Милославский, не суетясь, поспевал везде, и бой кипел, гибельный для воров, славный для защитников. Груды тел окружили подножие стен и пяти башен; груды трупов запрудили ров, в котором уже не видно было воды, а алела только свежая кровь.
Наконец наступила ночь, и Разин прекратил бой.
– Ништо, воевода! – закричал он, когда стих шум боя. – Висеть тебе на самой колокольне!
– Холопы все дело портят, – с яростью говорил он, – только без толку мечутся…
Милославский позвал к себе дворянина Гультяева.
– Петр Самойлович, – сказал он ему, – хочешь ли сослужить службу Святой Церкви, государю и нам всем?
– Чего спрашиваешь? – обиделся Гультяев. – Никто из нас не откажется всю кровь отдать. Прикажи!
Милославский обнял его.
– Друг, к смерти тебя готовлю! – сказал он дрогнувшим голосом. Гультяев побледнел.
– На том крест целовал! Говори, боярин, что надобно?
– На Казань! Крепко скажи князю Урусову, что нам смерть. Вскорости конину есть будем, а там умирать. Грех на его душе будет. Кругом сила. Долго ли держаться можем. Моли о помощи! Не послушает – на Москву скачи. Мы помрем честной смертью, а ты перед царем оправдай нас!.. Если доберешься, – тихо прибавил он.
Гультяев встряхнул головою.
– Прощай, боярин! – сказал он. – Про одно просить тебя буду. Я уйду, с женкой прощаться не стану. Вопить будет. Так, коли умру, будь ей и сынишке моему защита!
