Николай Лесков - Божедомы
— Мы не мешаем друг другу.
— Да; он тоже всем говорит, что он мне ни в чем не мешает; но все это фразы: я плáчу — это ему неприятно; я смеюсь — это его бесит. Это называется свобода! Пусть он лучше мне напишет правила, как я должна жить.
— Полноте, пожалуйста: какие глупости! Какие это можно писать правила?
— Конечно, можно! Я по крайней мере буду знать, чего он от меня хочет?
— Вы просто как кошка влюблены в вашего мужа и хотите, чтоб он беспрестанно вами занимался, — проговорила, улыбнувшись, Порохонцева.
— Я влюблена в моего мужа?
— Да; это movais ton,[14] говорят, но мы ведь, слава Богу, не большие барыни, и вы умница, что этого не слушаете.
— Я? Я… Я влюблена?
— Как кошка.
— Поздравляю вас с счастливым сравнением. Это сравнение не идет ко мне: я не кошачей породы.
— А царапаетесь?
— Потому что меня трогают.
— А вы хотите, чтобы он вас не трогал?.. Полноте врать, Мелания! Ваш муж, точно, виноват перед вами, но виноват тем, что дает вам слишком много воли.
— Скажете!
— Он резонирует с вами там, где должен бы просто сказать: «это так должно! Я так хочу», — вот вы и мучитесь, и сочиняете себе напасти. Вы принадлежите к тем женщинам, которые непременно желают смотреть на мужа снизу вверх, а ваш Валерьян Николаич этого вам не устроивает: вот вы и несчастливы. Вас надо немножко в руках держать.
— Да вы ведь… я в самом деле напрасно с вами и говорю: у вас всегда женщина виновата.
— Конечно, напрасно: я это вам и прежде говорила.
— Вы сами женщина и всегда против женщин.
— Я против тех, кто не прав, кто виноват.
— Женщина против женщин! — воскликнула, презрительно пожав плечами, Дарьянова.
— Мужчины же бывают и обвинителями мужчин на суде и осуждают их, — отчего же женщине не быть справедливой, Мелания? За что вы отнимаете у нас право быть справедливыми?
— Мне нет до этого дела!
— Как нет дела?
— Так, нет, да и кончено. Женщина попрана, женщина унижена, у женщины нет прав, и я больше ничего знать не хочу.
— И вдобавок ко всему этому вы отнимаете у нее первое человеческое право: не уступать мужчине в чувстве справедливости! Ведь выходит, что я за женщин, — вы против них теперь. Но перестанем говорить об этом: я к вам пришла за делом: будьте милы, ссудите меня кой-чем вот по этой записочке, — я к вам через часок пришлю солдата; а сами дайте мужу ручку, да приходите вечером ко мне.
— Нет, простите, душка: я все пришлю вам, но сама не буду.
— У нас будет Туганов.
— Так что ж такое?
— Он такой умница, — его всегда хорошо слушать.
— Ну, Бог с ним: мне уж надоело слушать умников. — Порохонцева встала и, взявшись за свою шляпу, проговорила:
— Мне будет очень жаль, что я вас не увижу у себя.
— Не сердитесь, пожалуйста, chère Olga.
— Сердиться не имею права, но все-таки досадно. Вы украшенье наших бедных пиров.
— Ну, полноте!
— Конечно.
Дарьянова взглянула на себя искоса в зеркало и, проведя язычком по розовой губке, сказала:
— Не льстите, пожалуйста! А впрочем, это все равно: я прошу вас позволить мне остаться дома.
— Ну, как хотите, — отвечала ей, пожимая ее руку, Порохонцева. — Только мужа же своего по крайней мере, пожалуйста, пустите.
— Да разве я его когда-нибудь держу или могу удержать?
— Мелания!.. Разумеется, можете! — воскликнула, смеясь и тряся руку Дарьяновой, Порохонцева.
— Как раз! Чем это? — отвечала, начиная развеселяться, Мелания.
— Умом, любовью, сердцем… красотою! Мелания, вы так богато вооружены, что с вами невозможно бороться.
— Да; смейтесь.
— Кто вам сказал, что я смеюсь? Я вовсе не смеюсь!
— Очень ему все это нужно, моему мужу!
— Ему все это… очень нужно! — проговорила с ударениями Порохонцева и, крепко взяв за обе руки Меланию, еще добавила:
— Хотите властвовать, — не выходите противу мужчины с тем оружием, которым все они владеют лучше нас по грубости своей натуры! Не ветер, друг мой, — солнце срывает епанчу с плеч всадника!.. Тепла, тепла, терпенья, твердой воли больше уладить жизнь, и жизнь уладится. У вас союзник страшный для мужчины.
— Что это?
— Красота.
— Ха-ха-ха! Какая вы идеалистка, Ольга!
— Идеалистка я!.. Мой друг! Упрек совсем некстати! Нет, я груба, груба до крайности; я вся матерьялизм ходячий, и я советую женщине отстаивать себя тем, что силою самих вещей дано ей в силу, а не… не сочиненьями людей, которые не знают жизни и непричастны ей. — Мужчины!.. ха-ха-ха! Да есть с кем — с ними воевать! Мы победители их с самого начала века! Венец творения, последняя кто создана и кто всех совершенней? — женщина! И нам-то с ними спорить! Нам их бояться! этих грубиянов! Нам плакать!.. — Фуй, какой позор! Пусть сокрушается и плачет тот, кто никому не нужен, а женщина, которая дает и счастье, и покой и красит жизнь мужчине!.. О, мой прекрасный друг: поверьте мне, раз верно понятая женщиною жизнь всегда ее поставит во главе семьи и госпожою жизни, но… pas de rêveries![15]
Порохонцева поцаловала Меланию в обе ее розовые щечки и вышла, шепнув ей на пороге:
— Идите-ка, прелестная Мелания, к мужу, пусть не брюзжит, не ссорится… Выдерите ему уши да приводите его вечером… чтоб показать мне торжество женщины над мужчиною. Au revoir,[16] — я жду вас вместе с вашим мужем.
XI
В семь часов этого вечера к Дарьянову зашел Туберозов. Протоиерей был одет по-праздничному в новой голубой рясе, фиолетовой камилавке и с крестом на груди.
Дарьянов еще спал, когда пришел протопоп, и потому отец Савелий явился прямо к его жене.
— А я за Валерьяном Николаевичем, — сказал он. — Не сидится что-то мне дома. Думал, зайду за ним да пойдем вместе к Порохонцевой.
— Он, кажется, спит, — отвечала Дарьянова.
— Ну и путь себе поспит. — Рано еще: мужской туалет недолог; а вы что не одеваетесь?
— Да я еще не знаю, пойду ль я? — отвечала Дарьянова.
— Вот так прекрасно! Как это пойдете ль? Разве можно не пойти?
— А если пойду, то я и так могу пойти, не переодеваясь.
— Ну!.. Зачем же так?
— А что, отец Савелий?
— Да отчего ж себя не приукрасить чем возможно? Господь цветы пестрит и наряжает, а вы цветка изящней. Принарядитесь-ка, украсьтесь хорошенько: и я на вас на старости порадуюсь и посмотрю.
— Вот вы какой, отец Савелий!
— Да; а что же? — красота ведь восхитительна, глядя на нее сам молодеешь. Я всякого изящества поклонник. Идите-ка да приоденьтесь.
— Я право, не знаю, идти ль мне? — уронила в раздумье Дарьянова.
— Да чего тут не знать: бейте сбор; идут с гор, стройтесь, сдвиньтесь, в ряд сомкнитесь и отражайте! Ха-ха-ха, смертельно люблю жизнь и цветение. Прекрасна, строга и светлым умом и чистой душой в восторг приводящая женщина, это одушевляет человеческое общество. Собирайтесь, дружок, и пойдемте!
Дарьянова тихо как бы хотя и нехотя вышла; а в это время протопоп, которому не ждалось и не сиделось в ожидании Туганова, постучался к хозяину. Дарьянов встал и впустил к себе гостя, но на приглашение идти вместе к городничему отвечал, что ему еще рано и что лучше пока напиться у него чаю и потом идти.
Туберозову не хотелось этого чаю.
— Что ж, посидим лучше там, — отвечал он. — Чего дома-то теперь торчать, да уж и жена-то твоя оделась.
— А-а! и она там будет!
— А что такое?
— Ничего; я так только спросил.
— Спросил так, как будто этого не ожидал ни за что.
— Да почему ж я могу знать, где она захочет быть? Это ее дело.
Протопоп посмотрел своему собеседнику в глаза и, неожиданно вздохнув, сказал:
— Прощай, Валерьян Николаич, я пойду.
Дарьянов подал ему руку.
В это время за дверью в гостиной зашуршало женское платье, и протопопу показалось, что платье это до сего времени было у самой двери и отходило от нее.
Он вышел на крыльцо и, спускаясь по ступенькам, увидал сошедшую с другого крыльца Дарьянову.
Красавица шла шибко, зажав губами накинутую на лицо омбрельку.
— Готовы? Ну так, стало быть, вместе идем, — сказал Туберозов.
— Нет; я отдумала: я пойду к Бизюкиным, отец протопоп, — отозвалась дама, силясь улыбнуться.
— Ну-у!
— А что такое?
Протопоп хотел было сказать что-то против этого намерения, но, приподняв шляпу, поклонился и только сказал:
— Нет, я так; — ничего.
Они раскланялись и пошли в разные стороны.
XII
Туберозов пришел в дом Порохонцевых первый. Городничий еще наслаждался послеобеденным сном, а Ольга Арсентьевна обтирала губкой свои камелии и олеандры, окружавшие угольный диван в маленькой продолговатой гостиной.
Хозяйка и протопоп встретились очень радушно и просто.
