Владимир Шаров - Воскрешение Лазаря
Следующим утром Ната уехала в Москву, и если исходить из обвинения, приговор, спустя месяц вынесенный в Сызрани, оказался мягким. (Годом позже была еще одна попытка добиться для Феогноста расстрела, но и она не удалась.) Прокурор был происшедшим откровенно недоволен, и ясно, что без вмешательства Ильи здесь не обошлось. Коля через пять дней возвратился в Гутарово, где был прерван его агитпоход по России, и пошел дальше к Владивостоку. Даже Натина переписка с Катей возобновилась немного погодя.
Пока Феогност находился в местном следственном изоляторе и потом еще два месяца, когда он, получив пять лет строгого режима, дожидался этапа, Катя, если не дежурила в больнице, с утра до позднего вечера собирала передачи, стояла в бесконечных тюремных очередях, пыталась добыть деньги на хорошего, понимающего в церковных делах адвоката - он приехал из Москвы, и она перед каждым судебным заседанием часами обговаривала с ним, как лучше выстроить защиту. Однако больше она надеялась не на адвоката, ей до последнего казалось, что есть шанс, что сызранские врачи, вслед за нижегородскими, признают Феогноста невменяемым. Но с сумасшествием ничего не вышло, и она стала просить Бога, чтобы Феогност получил не тюремный срок (о расстреле она даже не желала думать), а был отправлен в инвалидный лагерь. Она бы устроилась в нем работать вольнонаемной, и он и в лагере был бы с ней рядом.
5 октября Феогноста увезли и бесконечная беготня в одночасье оборвалась. Впервые за четыре года оставшись без Феогноста, Катя вдруг поняла, что он, в сущности, был ее жизнью. Ничего своего в ней давно не осталось, все было занято им. Теперь она чувствовала, что ее будто выпотрошили, во всяком случае, именно этим словом пользовалась московская приятельница, когда рассказывала про аборт. У Кати вдруг открылся десяток самых разных болячек. При первой возможности она уволилась из больницы и чуть не до середины дня лежала в постели: болела голова, ломило спину, не было сил встать. Раньше она любила говорить, что хоть внешне и неказиста, она из тех, на ком воду возят, спасибо родителям, загнать ее трудно; как ни устала, уж, кажется, руки поднять не может - ляжет, вздремнет полчаса, и снова будто огурчик, а тут, без Феогноста, превратилась в инвалида.
Так, то неизвестно от чего лечась, то просто мучаясь, она провалялась в постели до Рождественского поста, когда в Сызрань приехала одна их знакомая по Нижнему и сказала, что у нее к Кате дело. Один крупный военный в Ленинграде, у которого только что родился ребенок, мальчик, ищет няньку. Она свояченица его жены, ее он и попросил найти женщину, которой они могли бы полностью доверять. Сложность в том, что он с женой уезжает в командировку, причем долгую, на несколько месяцев или даже на год. Туда, куда их посылают, ребенка с собой не возьмешь, и родителям нужна, в сущности, не нянька, а настоящая мать. Сама она заниматься младенцем не в состоянии, у нее тяжелый порок сердца и подобные нагрузки не выдержать.
Закончив предисловие, она принялась объяснять Кате, что давно ее знает, что Катино медицинское образование - огромный плюс, вдобавок она видела, как та ходила за отцом Феогностом, в общем, она не сомневается, что хоть целую Россию обойди, никого лучше Кати не найдешь. Выслушав ее, Катя ответила, что, кажется, она догадывается, где служит военный, и не приходит ли свояченице в голову, что для их семьи она - человек до крайности неблагонадежный - подходит мало. Когда на свет Божий выйдет, кто она, военному не поздоровится. Но женщина ее успокоила, что на сей счет уже с зятем говорила, и он сказал, что на всякий случай через день перезвонит, хотя убежден, что проблем не будет. Для нее же то, что Катя связана с Феогностом, дополнительная рекомендация. На следующий день зять и вправду подтвердил, что все в порядке, возражений ни у кого нет.
Надо сказать, что Катя раздумывала недолго. Лубянка забрала у нее Феогноста, необходима ему она будет еще нескоро, и вот та же Лубянка решила, что правильно чередовать кнут с пряником, и предлагает ей, Кате, то, о чем она давно мечтала. А может, и Феогност, увидев, как она без него мучается, послал вместо себя замену. Теперь у нее будет свой, по-настоящему свой ребенок, причем фактически с нуля. Нижегородская знакомая сказала, что мальчик родился только две недели назад и через десять дней мать уезжает. Кормилицу они нашли, финку, хорошую деревенскую бабу, матери перевязали груди прямо в роддоме, она ребенка, похоже, и двух раз не покормила, иначе нельзя было по ее легенде. Так что, если Катя согласится, в Ленинграде ребенок целиком будет на ней. Родители даже не возражают, чтобы он, когда подрастет, звал ее мамой.
Катя попросила день на размышление, хотя знала, что не откажется. Бог дал ей ровно то, о чем она Его молила, когда ждала с фронта Колю. Они договорились, что она придет на переговорный пункт в среду, в полдень, и тогда же даст ответ. Утром, встав с постели, чтобы приготовить себе чай, она спросонья даже не сразу сообразила, что у нее впервые после ареста Феогноста ничего, совсем ничего не болит. С тех пор, как подруга ей написала, что Коля и Ната поженились, прошло больше десяти лет, и вот о ней вспомнили. Она была благодарна за это и знала: что бы ни было дальше, чем бы ни занимались родители мальчика в своих долгих командировках, она их ожидания не обманет, будет для ребенка самой верной, самой преданной матерью.
В Ленинграде с военным и его женой Катя прожила пять дней, потом они уехали. Куда - она не спрашивала, но кажется, то ли в Японию, то ли в Китай, скорее, именно в Китай. Она едва успела узнать важнейшие телефоны и адреса: где находится поликлиника, когда приезжает из деревни кормилица, где получать паек, положенный военному на работе, и вообще, куда звонить в экстренных случаях и просто, чтобы им передали новости о ребенке. На сколько они едут, никто или не знал, или не имел права сказать, но тоже по отдельным репликам она поняла, что не меньше чем на год, а может быть, и на два.
За эти дни они толком и не познакомились - ни военного, ни жены не было дома до глубокой ночи, ребенок был полностью на Кате, и она с непривычки так уставала, что, когда они приходили, уже спала. Лишь утром за завтраком они и виделись, но и тут все спешили: они на работу, она к ребенку, который из-за чехарды с кормилицами - до нынешней была финка, но она чем-то им не понравилась и ровно за сутки до приезда Кати ее рассчитали - плохо спал, просыпался чуть ли не каждые полчаса и был донельзя взвинчен. Наверное, чувствовал, что мать его бросает, а без матери, когда тебе не исполнилось и месяца, никому хорошо не бывает.
Наконец пять дней кончились, хозяева, оставив ей два аккуратно отпечатанных на машинке листа телефонов и адресов с подробными пояснениями, какой и по какому поводу может понадобиться, отбыли на вокзал, и она осталась одна. Осталась настоящей матерью. Хотя ребенок по-прежнему плохо спал, хотя первое время то и дело простужался - каждый раз она буквально сходила с ума, что что-то серьезное, - Катя понимала, что счастлива. По-настоящему трудными были начальные два месяца, потом она обнаружила, что приноровилась, все умеет и знает. Ребенок тоже успокоился, отлично спит, в девять засыпает, и до шести его не слышно - так что и она высыпается - хорошо прибавляет в весе, вообще, по свидетельству врачей, развивается быстрее нормы.
Катя и ребенок были полностью предоставлены себе, лишь один-два раза в месяц звонил кто-нибудь с работы отца и интересовался, что и как, не надо ли чего, да иногда наезжала в Ленинград нижегородская свояченица. Но и здесь о контроле речь не шла, просто той в Нижнем делалось скучно, вдобавок она хотела показаться столичным медицинским светилам. Со стенокардией лучше у нее не становилось. Ленинградские визиты свояченицы редко длились больше недели, в Нижнем была квартира с дорогой мебелью плюс хорошая дача, и надолго оставлять свое хозяйство без присмотра она не любила.
Во дворе уже через полгода даже знавшие, кто Катя, за глаза звали ее Костиной мамой, большинство же считало, что она и есть его мать. Потом, вспоминая год, прожитый с Костиком, Катя говорила, что ни до, ни после, никогда не была так счастлива. Родители не объявлялись, правда, время от времени от них приходили письма. Конверты были российские, и только бумага резная и надушенная - выдавала, что писались они в другом мире. Затем письма кончились, но деньги на Катину сберкнижку продолжали исправно переводить, и она знала, что родители живы, где-то есть.
Два месяца из-за границы не было никаких новостей, а потом у них с Костиком начались неприятности. Сначала мелкие. Однажды, например, к ним в дом пришел человек и стал у нее допытываться, кто родители Костика, где они - ему с ними надо срочно связаться. Катя твердо ему отвечала, что ведать ничего не ведает, она и есть мать ребенка - и он, ничего не добившись, уходя, довольно злобно сказал, что им известно, что Катя много лет помогала попу и антисоветчику Феогносту, и это ей еще аукнется.
