Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
Гундуровъ досадливо обернулся къ нему:
— Не среди мраморныхъ палатъ царственнаго Рима, молвилъ онъ съ сіяющими глазами, — не мудрецами вѣровавшими въ его вѣчность найдена была та божественная истина что должна была спасти и обновить погибающій міръ: возглашена была она устами нищихъ рыбаковъ далекой страны, которую точно также за бѣдность ея и невѣжество презирали кичившіеся богатствомъ своимъ и культурою избранные счастливцы того вѣка!
Духонинъ нѣсколько опѣшилъ передъ этимъ неожиданнымъ, горячимъ доводомъ.
— «Блаженъ кто вѣруетъ, тепло ему на свѣтѣ,» молвилъ онъ съ натянутою усмѣшкою.
Лина въ свою очередь обернулась къ нему.
— Въ этомъ, кажется, все и есть, промолвила она застѣнчиво.
— Въ чемъ это, княжна?
— Въ томъ… чтобъ вѣрить.
Онъ засмѣялся и развелъ руками.
— Дѣйствительно, намъ только это и остается, потому что иначе я-бы могъ, въ pendant къ не очень смиренному, сказать кстати, пророчествованію друга моего Гундурова о нашемъ великомъ будущемъ, привести то, что говорятъ про насъ на этомъ «погибающемъ и изживающемъ,» по его мнѣнію, Западѣ; «fruit pourri avant d'être mûr».
— Да, я это слышала, тихо сказала Лина, между тѣмъ какъ Сергѣй опускалъ глаза чтобъ не выдать того чувства восторга и счастія которыми исполняло его ея видимое единомысліе съ нимъ;- но тѣ которые это про насъ говорятъ теперь, вѣдь у нихъ было тоже свое прошлое, и не всегда хорошо было въ этомъ прошломъ, были войны, и раззореніе, и невѣжество, и рабство какъ у насъ. Но, сколько я знаю, ни одинъ изъ этихъ народовъ не отчаявался въ своемъ будущемъ, а шелъ впередъ, надѣясь и вѣря что со временемъ станетъ все лучше и лучше…
— Конечно, быстро возразилъ Духонинъ, — потому что каждый изъ нихъ чувствовалъ въ себѣ серіозные жизненные задатки для такого лучшаго будущаго.
Она какъ бы съ невольнымъ упрекомъ покачала головой.
— А у насъ ихъ нѣтъ и мы въ самомъ дѣлѣ, «fruit pourri» прежде чѣмъ еще созрѣли? Но тогда намъ остается только отказаться отъ самихъ себя и отдаться въ руки первому кто захочетъ взять насъ и передѣлать на свой ладъ…
— Отлично, Елена Михайловна, отлично! вскликнулъ Гундуровъ. — Ну-ка, Духонинъ, кому будетъ вамъ угодно поднести насъ: Нѣмцамъ, Шведамъ, католической Польшѣ, или всѣмъ ужь имъ разомъ, на дѣлежъ?
— Выводъ вашъ, однако, княжна, я прошу вывода! сказалъ на это засмѣявшись московскій западникъ.
Лина заалѣла, замѣтивъ что всѣ на линейкѣ примолкли, прислушиваясь къ ея словамъ.
— Все тоже что я уже сказала, промолвила она, опуская глаза, — Россія, мнѣ кажется, можетъ ждать великаго будущаго только отъ тѣхъ кто будетъ твердо вѣрить въ нее, а не отчаяваться въ ней.
— Кладу предъ вами оружіе, княжна, сказалъ Духонинъ полусерьезно, полушутя, — противъ этого аргумента возраженія сейчасъ не придумаешь.
Сергѣй ничего не сказалъ, но онъ едва удержался чтобы не соскочить съ линейки, и тутъ же на ходу припасть къ ея ногамъ…
Долго еще потомъ звенѣло волшебнымъ звукомъ въ его ухѣ каждое изъ сказанныхъ ею словъ въ этомъ разговорѣ, и повторялъ онъ ихъ съ сладостнымъ замираніемъ сердца.
«Она чувствуетъ по русски, а мыслитъ по европейски,» опредѣлялъ онъ себѣ Лину въ тѣ рѣдкіе часы когда самъ онъ былъ въ состояніи думать о ней, а не чувствовать ее, — «такихъ еще у насъ долго не будетъ женщинъ… да и не однѣхъ женщинъ»… Онъ былъ правъ: тщательное, подъ руководствомъ просвѣщеннаго отца, воспитаніе за границей, серьезное чтеніе, постоянное общеніе съ высокообразованными умами, находившимися въ близкихъ сношеніяхъ съ княземъ Михайлой, — все это сказывалось въ ней чѣмъ-то не легко выражающемся словами, но проникавшемъ ее всю какъ запахъ иныхъ, отборныхъ духовъ, чѣмъ-то невыразимо тонкимъ, нѣжнымъ, идеальнымъ въ помыслахъ ея, въ рѣчи, въ каждомъ изъ ея движеній. Въ ней угадывалось — именно угадывалось — присутствіе той высшей культуры ума и сердца, что такъ мало походитъ на казовую русскую образованность, на русское воспитаніе спустя рукава, скользящія по поверхности предметовъ и явленій и не умѣющія сладить ни съ какимъ дѣломъ, и ни съ какимъ чувствомъ. И именно потому, можетъ быть, что въ ней такъ мало было русскаго воспитанія чувствовала себя такъ русскою Лина; потому именно что не скользила она по поверхности вещей, а привыкла съ молоду вдумываться въ нихъ ей было такъ «узко въ Германіи…» и полюбить могла она только сына этой ея бѣдной, темной — и съ юныхъ лѣтъ неотразимо манившей ее къ себѣ своимъ «безбрежьемъ» — родины…
XXV
Утромъ, 20-то числа, только что послѣ перваго завтрака, исправникъ Акулинъ, еще наканунѣ вечеромъ уѣхавшій встрѣчать графа, подскакалъ на взмыленной тройкѣ къ широкому крыльцу Сицкаго. — «Ѣдутъ, ѣдутъ! прытко выкидывая изъ телѣги свое грузное тѣло, кричалъ онъ сдавленнымъ, будто только что сорвался съ веревки, голосомъ слугамъ выбѣжавшимъ въ сѣни на топотъ его лошадей, — князю доложите, княгинѣ… сейчасъ прибудутъ… вотъ и коляска ихъ видна…
Изъ подо льва, дѣйствительно, выѣзжала и мчалась къ дому четверня подъ коляскою графа.
Предувѣдомленный князь Ларіонъ вышелъ ему на встрѣчу…
Тотъ котораго въ то время коротко и многозначительно въ предѣлахъ Москвы бѣлокаменной и на всемъ пространствѣ кругомъ просто называли „графомъ“ былъ лѣтъ шестидесяти съ чѣмъ-то генералъ, нѣсколько тучноватый, безусый — по формѣ Александровскаго времени, которой онъ не хотѣлъ измѣнить и въ новое царствованіе, — и лысый, по выраженію Ольги Елпидифоровны, какъ арбузъ. Эта совершенно голая голова съ тремя подвитыми вверхъ волосиками на самомъ затылкѣ, отвислыми какъ рыбьи жабры щеками, небольшими глазками и выступавшею добродушно впередъ нижнею губою, давала ему совершенно видъ стараго китайца; но въ общемъ выраженіи его облика было то что-то свое, самостоятельное и достойное, чѣмъ Александровскіе люди замѣтно отличались отъ удачливыхъ служакъ той эпохи къ которой относится нашъ разсказъ. Графъ былъ то, что называется сынъ своихъ дѣлъ: бѣдный армейскій офицеръ, воспитанный, какъ самъ онъ любилъ говорить, „на мѣдную полушку,“ онъ счастливою случайностью выдвинутъ былъ весьма рано впередъ, и еще въ пору отечественной войны считался дѣльцемъ. Сорока съ небольшимъ лѣтъ отъ роду онъ былъ уже большой человѣкъ въ служебной іерархіи, богато женатъ, получилъ графскій титулъ…. Но въ годы аракчеевской силы онъ одинъ изъ весьма немногихъ имѣлъ мужество не кланяться временщику, въ буквальномъ значеніи этого слова, — а чрезъ нѣсколько лѣтъ затѣмъ съ министерскаго поста вышелъ въ чистую отставку вслѣдствіе того что одно изъ его представленій не получило чаемаго утвержденія. О мелкомъ своемъ происхожденіи и первоначальной бѣдности онъ говорилъ всегда съ какою-то особенною гордостью, а тому, первому своему, давно умершему, начальнику, который вывелъ его изъ темныхъ рядовъ арміи, онъ въ любимомъ своемъ имѣніи, подъ окнами своего кабинета, поставилъ въ саду бронзовый памятникъ съ надписью: „моему благодѣтелю.“
Таковъ былъ человѣкъ, который, пробывъ въ отставкѣ цѣлые 18 лѣтъ, призванъ былъ снова затѣмъ на высокую должность которую онъ правилъ теперь, — и правилъ, какъ правили въ тѣ блаженныя времена, — съ произволомъ трехбунчужнаго паши, и съ мудрою простотою Санхо-Пансы на островѣ Баратаріи.
Онъ вылѣзъ изъ коляски вслѣдъ за выскочившимъ впередъ чиновникомъ, сопровождавшимъ его, и принялся лобызаться съ княземъ Ларіономъ.
— Здравствуй, очень радъ тебя видѣть;- онъ говорилъ короткими, словно остриженными фразами, съ полнымъ отсутствіемъ всякихъ вводныхъ и придаточныхъ предложеній:- нарочно заѣхалъ; потолковать надо! Мѣста всѣ знакомыя, — онъ глянулъ кругомъ, — въ одиннадцатомъ году, были у твоего старика; съ графомъ Барклаемъ; тогда онъ еще княземъ не былъ. Что княгиня? спрашивалъ онъ подымаясь на лѣстницу.
Все это говорилось точно онъ акаѳистъ читалъ, подъ рядъ, безо всякаго повышенія или пониженія голоса, при чемъ его китайское лице сіяло добродушнѣйшею и самодовольнѣйшею улыбкою.
— Она васъ ждетъ, отвѣчалъ князь; — но прежде всего вопросъ: не хотите-ли позавтракать?
Тотъ пріостановился на ступенькѣ, и приподнялъ обѣ руки ладонями кверху.
— Не хочу. Никогда не завтракаю. Что племянница?
— Слава Богу!
— Милое дитя! тѣмъ-же акаѳистомъ пропѣлъ графъ.
— Cher comte, soyez le bienvenu chez moi, заголосила княгиня, встрѣчая его въ первой гостинной, гдѣ висѣлъ „portrait d'аncêtre,“ — но вспомнивъ что „cher comte“ ни слова не понималъ ни на какомъ иностранномъ языкѣ, предложила ему завтракать по русски.
Онъ опять поднялъ обѣ ладони кверху, и опять повторилъ тоже.
— Не хочу, никогда не завтракаю! А, милое дитя! И онъ пошелъ на встрѣчу входившей въ гостинную княжны;- какъ ваше здоровье?
Лина присѣла; онъ пожалъ ея тонкія руки своими обѣими, пухлыми какъ у попа въ богатомъ приходѣ, руками.
