Исмаил Шихлы - Буйная Кура
Утверждали даже и то, что кто сходит на поклонение в Турбе и съест там кусок хлеба, тот сразу же обретет исполнение всех желаний, а также освободится на всю жизнь от бед и невзгод. Люди, наслышавшись, представляли себе этих мюридов, как неких сказочных дивов, исполненных святости и тайны.
Несколько лет назад один такой мюрид, худой и длиннобородый, прибыл в Гейтепе. Три дня он жил в доме моллы Садыха, ел, пил, вел с хозяином длинные беседы, а на прощание оставил книгу.
- Это книга нашего святого Сеида Нигяри, да будем мы жертвой его могилы. Прочитай, изучи, объясни другим и стань мюридом.
Молла Садых думал недолго. Ведь пришелец ему пообещал, что из многочисленных приношений, собранных в Турбе, он отныне будет получать свою долю.
После этого постепенно в Гейтепе стали появляться у мужчин длинные бороды. То один перестанет подстригать свою бороду, то другой. Сначала над этими людьми смеялись и называли их козлобородыми, но их число быстро росло. Некоторые юноши тоже стали запускать растительность на лице. К тому же молла Садых в мечети в одной из своих проповедей встал на защиту козлобородых, запугал и приструнил насмешников. После этого мюридов в Гейтепе стало еще больше. Удивительно, что человек, хоть раз побывавший на их сборищах, уже не мог отстать от них и с другого же дня переставал брить и стричь бороду. А потом в мейхане стали участвовать и женщины.
...Наконец, когда тени от холмов легли на дома, конь гостя, ожидаемого с нетерпением моллой Садыхом, заржал в конце переулка. Молла Садых опередил даже своих слуг и побежал навстречу гостю. Он придержал стремя и взял коня за узду.
- Добро пожаловать, Гаджи Амрах-эфенди. Тебя не измучила дорога?
- Пусть будут радостными твои дни, - сказал мужчина с животом, который свисал у него на колени.
Затем он, с трудом оторвав свое огромное тело от седла, опустился на землю. Склонившись в глубоком поклоне, молла и гость поздоровались друг с другом.
Молла Садых, указывая гостю дорогу, поднялся на веранду. Гаджи Амрах-эфенди прежде, чем войти в дом, оглянулся и посмотрел назад, туда, где горели подожженные последними лучами солнца облака, где постепенно угасал небосклон, и как человек, с которым вдруг что-то стряслось, крикнул ужасным голосом: "Аллах, аллах!" Молла Садых поднес руку к бороде и зашевелил губами. Как все мюриды, словно уйдя на минуту в себя, Гаджи Амрах-эфенди невидящим взглядом посмотрел вдаль, затем пробормотал молитву и снял у порога сапоги с короткими голенищами. Молла Садых осторожно взял эти сапоги и отставил в сторону. Затем он открыл дверь:
- Пожалуйте!
Гаджи Амрах-эфенди бесшумно прошел по коврам в глубину комнаты. Не сомневаясь, что тюфячок, обложенный по сторонам большими подушками, приготовлен для него, гость, не дожидаясь приглашения хозяина дома, уселся на тюфячок, подложил под локоть подушку, удобно вытянул ноги. Глаза моллы Садыха невольно задержались на узорчатых шерстяных носках гостя, связанных, как видно, совсем недавно старательной и умелой женщиной.
Усевшийся гость еще не успел перевести дыхания, как невестка моллы Садыха появилась с кувшином и тазиком. Самую малость приподняв платок на лице, она полила гостю на руки из горлышка, изогнутого и длинного, как журавлиная шея. Гаджи Амрах-эфенди умылся, провел рукой по бороде, вытер руки вышитым полотенцем. Все это он сделал неторопливо, с достоинством, после чего достойным же жестом вернул полотенце женщине, сказав:
- Да попадет в рай ваш отец.
В следующую минуту перед гостем стоял уже крепкий ароматный чай. Он был подан в армуди - в грушевидном стакане, сужающемся посередине. Выпив два стакана подряд, Гаджи Амрах-эфенди вытер большим платком пот и только тогда обратился к хозяину дома:
- Как идут твои дела, молла Садых?
- Слава создателю, неплохо.
- Больше становится у вас мюридов, да буду я жертвой их веры?
- Больше, господин. Сейчас вы сами это увидите. Есть даже и женщины.
- Женщины? - Глаза Гаджи удивленно и обрадованно поползли вверх. - Это очень хорошо, это отлично! Да оценит твое усердие тот, чьему праху мы поклоняемся!
- Это наш долг, Гаджи. Ради веры человек не должен жалеть и жизни.
- Конечно, конечно. Наше дело - служить аллаху.
Женщина появилась в комнате и зажгла лампу, комната осветилась. Вскоре дверь отворилась, и вошел один из мюридов-гейтепинцев. Он уселся у стены на подушечку. Тут дверь начала открываться беспрестанно. Все новые и новые бородатые мюриды приходили и рассаживались вдоль стен. У порога копилась обувь. Яркие вышитые носки запестрели в комнате.
С веранды принесли огромный кипящий самовар. Девушки, соседки и родственницы моллы разносили гостям чай в стаканах-армуди на лаковых черных подносах. Гостей становилось все больше. Появились и женщины с четками. Они расселись на свободные подушечки у стены и стали пить чай, как и мужчины.
Гаджи Амрах-эфенди, устроившись удобнее всех, как бы со стороны глядел на собравшихся, на яркие носки, на длинные черные бороды. Он был доволен моллой Садыхом. За такое короткое время, за какие-нибудь пять лет, он сумел собрать столько мюридов. Пожалуй, надо будет увеличить его долю от приношений и тем самым удвоить его рвение.
Когда самовар опустел, на больших блюдах принесли плов. Гости, засучив рукава, пальцами начали уминать на краешке блюда жирный рис и умятые комки отправлять в рот. Потом, очистив от риса бороды, снова взялись за чай.
Вывернули фитиль в лампе, и свету стало больше. Молла Садых хотел закрыть ставни на окнах, но Гаджи Амрах-эфенди пока что не велел этого делать. Пусть женщдны и юноши, еще не осмелившиеся входить в комнату, смотрят. Это на пользу. А когда будет нужно закрыть ставни, закроем.
Один мюрид, сидящий в углу, тронул бороду:
- Гаджи, у меня есть к тебе вопрос.
- Пожалуйста, сынок.
- У входа я увидел пару новеньких сапог, голенища которых срезаны. Это ваши?
- Да, дитя мое.
- Вы сами их срезали?
- Да, сынок.
- Можно ли узнать причину?
Гаджи Амрах-эфенди отставил в сторону стакан, который держал в руке, улыбнулся и посмотрел на свои вязаные носки.
- Они жали мне икры, вот я их и срезал. Конечно, носить их было можно и так, но тот, чьей святыне я поклоняюсь, говорит, что в этом мире человек не должен лишать себя удовольствий, не должен оставлять голодными свои глаза. Тот, кто в этом мире терпит тяготы, тот и в загробном мире будет корчиться от страданий. Человек должен жить весело и предаваться любви. Весь этот мир построен на любви, она основа всего. Тот, в чьей душе нет любви, не может жить в этом мире. Разве и Сеид Нигяри, чьей святыне я поклоняюсь, не сгорел и не превратился от любви в пепел? Влюбленный и влюбленная во время своей любви сливаются с аллахом. В этом тайна мира, дорогие мои. Тот, в чьей душе много любви, быстрее соединится с богом.
Мюриды слушали внимательно своего проповедника. Женщины уставились прямо в рот этому белобородому, все еще не потерявшему живости мужчине, хотя ему и было уже далеко за пятьдесят. Многие, пришедшие на мейхану не в первый раз, слышали эти слова и раньше, но все равно слушали снова. И не только слушали, но и задавали вопросы, хотя заранее знали, что ответит приезжий уважаемый гость. Те, кто оказался в этой компании впервые, особенно женщины, забились дальше в угол и оттуда ловили каждое слово. С напряженными лицами они старались уразуметь смысл сказанного. Они сидели в тревоге и возбуждении. Они наслышались, что их души могут на мейхане встретиться с ангелами, и теперь ждали этого момента, хотя и боялись его. При всем том они плохо понимали, что там говорит Гаджи Амрах-эфенди.
Сестра Джахандар-аги, Шахнияр-ханум, была среди новичков, впервые осмелившихся посетить мейхану. Судьба ее сложилась своеобразно. После того, как ее мужа укусила змея и он скончался, молодая женщина осталась одна в большом и богатом доме. Вместо того, чтобы скорбеть и сохнуть по умершему, Шахнияр-ханум расцвела, раздобрела и превратилась в пышную, дебелую, веселую вдовушку.
Джахандар-ага несколько раз приглашал сестру переехать к нему в дом и даже настаивал, но Шахнияр-ханум осталась сама собой. "Все богатство мужа, - рассуждала она, - досталось мне одной. Буду жить припеваючи. Зачем мне лезть головой в петлю, зависеть от брата, зависеть от невестки. Одинока, зато свободна".
Ела она сладко, спала мягко, наряжалась даже в будни, даже если шла на Куру за водой. Носила украшения. Без нее не обходилась ни одна свадьба, ни одна помолвка. Она балагурила, шутила, смешила других и смеялась сама, плясала и пела. Многие женщины невзлюбили ее за такую беззаботность, поглядывали косо, судили между собой:
- Ишь разошлась, разгулялась после смерти мужа! Не успела еще похоронить...
Когда же какое-нибудь нравоучение высказывали ей в глаза, Шахнияр-ханум вспыхивала и говорила:
- Что вы от меня хотите? Завидно, что ли? Известно, вдова как неоседланная лошадь, бежит куда хочет. Но путайтесь под ногами.
