Юсиф Самедоглы - День казни
- Хорошо бы, если так, аллах спаси нас и помилуй. - Потом он положил руку на голову скопца и добавил: - Я думаю, не стоит нам здесь засиживаться, а?
- Твое повеление, государь, - божье благоусмотрение.
- Думаю, поставим наместника и вернемся восвояси. Зима на пороге.
- Кого поставишь наместником здесь, государь?
Повелитель поднял брови, как будто пытался вспомнить что-то, и спросил, все еще держа руку на голове слуги:
- Есть у нас кто из родичей без места?
- Нет, свет очей моих, все пристроены, благодаря твоей милости.
- Ну, так предоставим это визирю, пусть назначит сюда наместника.
- Так тому и быть, государь, с твоего соизволения, с божьего благословения.
Повелитель снял руку с головы скопца Энвера, и тот, наконец, перевел дыхание и еле заметно пошевелил одеревеневшей, как вяленое мясо, шеей.
- Да, Энвер, не будем задерживаться, - повторил государь. - Скорее, скорее домой! - потом после паузы спросил вдруг. - А что поэт? Нашли? знакомые гневные нотки вызвали в скопце привычный легкий озноб.
- Нашли, - поспешно подтвердил скопец Энвер. - Он укрылся в пещере вместе с ханским палачом. Палача пришлось умертвить, он не давался, а поэта ждет казнь. - Государь молчал, и скопец Энвер напомнил: - Так ты решил по просьбе его земляков-поэтов.
- Да! - сказал государь, и скопец Энвер понял, что он не забыл. - Это будет самая поучительная казнь на земле!.. - Государь поднялся, и скопец Энвер тоже тотчас вскочил со своего места. - Начнем совет.
Скопец Энвер хлопнул в ладоши, и главный стражник в боевых доспехах, лязгая железом, вошел в дверь и остановился в ожидании распоряжения. Скопец Энвер выразительно посмотрел на государя, только он имел право приказывать главному стражнику.
- Пусть идут! - сказал государь, главный стражник перегнулся пополам в поклоне, выпрямился, повернулся и вышел в дверь, и тот же час вся знать и военачальники во главе с визирем и векилом, все в раззолоченных праздничных одеждах, с драгоценными камнями на чалмах, еще более усиливая раздражающий государя блеск, заполнили посольский покой.
Скопцу Энверу показалось, что в просторном зале поубавилось воздуха.
"Эти сукины сыны, как жадно и шумно они дышат", - подумал скопец Энвер, оглядывая блестящую толпу и осторожно переводя взгляд на государя: прищуренные глаза и морщинистое лицо, как всегда, источали желчь. И это тоже было так привычно и естественно, что посольский покой вроде как расступился, и скопец Энвер увидел своего повелителя не здесь, в раззолоченных стенах, а на воле, на боевом коне, в железном шлеме на голове.
- Визирь! - сказал внушительно государь, и все в зале вытянулись в струнку.
Визирь шагнул вперед, поклонился государю, встал перед ним, рядом со скопцом Энвером.
- Назначь своею властью наместника в эту страну!
Визирь вновь низко поклонился.
- Слушаюсь, государь!
- Не сегодня-завтра мы повернем назад, домой!
Государь поднял свою правую руку, и это означало, что решение окончательное, и его не в силах отменить даже всевышний. Все, кто находился в посольском покое и слышал это решение, в голос вскричали:
- Да здравствует государь!
Потому что все, и белобородые, и чернобородые, все устали и истосковались по дому и мечтали встретить зимние холода у родных очагов.
Государь кивнул головой в знак того, что малый совет окончен, но тут визирь, поклонившись, попросил дозволения сказать что-то.
- Говори!
- Да отнимет всевышний лет нашей бренной жизни и да прибавит их твоей, мудрый государь!
- Аминь! - послышалось с мест.
- Вечером, на закате солнца, - продолжал визирь, и от волнения его длинная, острая борода затряслась, - мы исполним твой священный приказ и отделим от тела голову поэта, которого схватили сегодня в полдень.
- С помощью аллаха! - сказал государь. - Знаю, старик! - В раздражении и беспокойстве государь называл визиря "старик", и от этого борода первого вельможи еще сильнее затряслась. - Зачем ты повторяешь одно и то же и морочишь мне голову?
Скопец Энвер знал страшный взгляд повелителя, под тяжестью его готов был переломиться спинной хребет, но визирь снова отважно поклонился:
- Есть совет, государь!
- Какой еще совет? Говори!
- Не казнить поэта принародно! Казнить тайно!
- Причина?! Что за блажь?
- Народ этой страны очень любит своего поэта, великий и мудрый государь, и мы боимся, как бы не было излишних волнений и ненужных речей...
- Кто боится?! Кто боится, старик?! - Повелитель поднялся с трона, заложил руки за спину и, глядя с гневной брезгливостью в лица своих вельмож, прошелся по залу.
- Пусть скажет, кто боится! - воскликнул он в крайнем раздражении и, не дав молвить визирю больше ни слова, поднял правую руку, призывая к вниманию. - Слушайте меня! Я завоевал эту страну, я разгромил ее крепость, я и мои отважные воины! Мы казнили хана этой страны, предали огню ее села, предали мечу всех мужчин от мала до велика и обагрили их кровью эту землю. И никто из нас не испугался, и сколько-нибудь серьезного сопротивления не оказал никто из местного населения. Что же, вы думаете, что кто-то посмеет выступить сегодня из-за какого-то поэта-голодранца? Выступить против своего законного государя?!
Бурные восторженные крики и здравицы в честь повелителя были ответом на эти слова, они дружно и мощно возносились к раззолоченному своду и готовы были пробить его насквозь, они сотрясали мраморные колонны и стекла в ажурных оконных переплетах.
Государь снова поднял руку и так при этом посмотрел на визиря, что тот заскулил тонко и жалобно, как щенок.
- Казнь поэта состоится в час заката на дворцовой площади на глазах у всего народа! Отрубленная голова в золотом тазу будет поднесена двум другим поэтам-голодранцам! А теперь убирайтесь!.. Убирайтесь все!..
Покинув посольский покой, скопец Энвер спустился по мраморной лестнице в дворцовый сад, весь охваченный осенним золотом, поднял голову и ахнул в сердце своем, такое было не по-осеннему синее и прозрачное небо. Он вспомнил что-то очень отрадное, но что именно, не мог уточнить, ибо в одурманенном индийским опием сознании стоял плотный туман, сквозь который было весьма трудно, почти невозможно пробиться к нужной мысли.
Он погулял немного в саду, стараясь не слышать стенаний и воплей, отчетливо доносящихся сюда, и, придя в самый конец сада, посмотрел вниз, в ущелье, по дну которого змеилась хорошо утоптанная дорога, а на ней стояла какая-то арба. Чья это арба, интересно, подумал он, какого бедолаги, и сам подивился своему любопытству. Скопец Энвер пожал плечами и пошел к себе.
А арба, силуэт которой так явственно видел сверху из дворцового сада скопец Энвер, принадлежала ханскому шуту Уфлама Гасыму. На рассвете после взятия крепости Уфлама Гасым, узнав о казни хана и облегчив себе сердце слезами, переоделся в грязную залатанную крестьянскую чоху, вышел из подземелья, пробрался, играя жизнью и смертью, в брошенный дом поэта, вынес оттуда кипы рукописей, сложил их аккуратно на дно арбы, покрыл их сеном, купил у лезгина за три серебряные монеты крепкого мула, впряг в арбу и в последний раз оглядел родной край, небо которого уже заволокло черным дымом горящих деревень. Он прощался в душе с этими горами, лесами, долами, пашнями, лугами, родниками и камнями, потому что навсегда уходил отсюда и увозил бесценные рукописи поэта, чтобы укрыть их в каком-нибудь мирном городе от шквала погромов, потому что сарбазы уже шныряли по домам, разыскивая их.
Гасым любил поэта и прозорливым сердцем провидел его судьбу: бешеные псы, истекающие скорпионьим ядом, бесспорно, найдут поэта: если даже поэт превратится в птицу и взмоет в небо, Они, обратившись в стервятников, и там его настигнут.
В сумерки на закате солнца шут пустился в дорогу, чтобы спасти его мысли, запечатленные на белой бумаге, его бессмертные слова, биение его нежного сердца, которое сегодня навсегда остановится. Но его мысль, его чувство, его дух, воплощенный в слове, не умрут, шут унесет их далеко отсюда, от этих обезумевших варваров, и там, возможно, на другом конце земли, они обретут новую жизнь и воссияют новым светом... Ибо свет погасить нельзя!.. Э-эх, судьба!...
В тот час, когда скопец Энвер увидел из дворцового сада арбу на безлюдной дороге в ущелье, шут Уфлама Гасым как раз проверил ось и штыри и, разогнувшись, поднял голову и тоже заметил какой-то силуэт в дворцовом саду, в самом его конце. Свет падал в глаза ему, и силуэт скопца Энвера привиделся ему в образе гигантского стервятника, потом, присмотревшись, шут увидел, что это человек, и понял, что человек этот один из ближних чужеземного завоевателя. Уфлама Гасым, поскольку он всегда по роду своих занятий шутил, смешил, балагурил и потешал, не знал ни одного ругательства, поэтому он призадумался и горячо выкрикнул первое пришедшее ему на ум проклятие:
- Чтобы тебя оскопили, как твоего господина, и чтобы ты всю жизнь томился по юной женской плоти, эй, мерзавец!
