Юсиф Самедоглы - День казни
Обзор книги Юсиф Самедоглы - День казни
Самедоглы Юсиф
День казни
Юсиф Самедоглу
День казни
Перевод с азербайджанского Греты Каграмановой.
Моим дочерям - Мехрибан и Умай
- Куда путь держишь, брат.
- На вечный покой, сестра...
(Из сновидений больного)
...Пришла беда - отворяй ворота...
В небе редкие звезды, сероватый свет их то затухает, вроде как собираясь погаснуть, а то вдруг ярко просияет во все небо.
Безветренно, но в кроне двуствольного граба время от времени слышится тревожный шелест, напоминающий шум прибоя, он наводит на мысль о близости моря.
Но это не море, это ветер просыпается в Пещере Дедов и потягивается на своем ложе; он выползает и влачится по земле, он готовится к нападению, и вот-вот, собравшись с силами, заполнив горы и реки гулом и ревом, ринется на людей.
"Э-эй, твари двуногие, да пресечется род ваш навеки!"
В шелесте раскидистой кроны уже слышится проклятье ветра, который еще только проснулся и там, далеко-далеко, может быть, на другом конце света, готовится к яростному налету.
Люди устали от ветра, а ветер от людей.
На откосе горы в редколесье стоял, навострив уши, старый, матерый волк. Он учуял своим облезлым носом странный запах, сложный запах железа и крови, его томило дурное предчувствие, он понимал, что сегодня лучше не соваться в ущелье, где эти непостижимые двуногие разбили свой лагерь, и его волчье сердце замирало в тревоге и страхе.
Старый волк слушал, как там били молотом по наковальне, подковывали боевых коней, и в этих звуках железа об железо было грозное предостережение.
И медведь, и лиса, и шакал, даже птица крылатая - все убрались отсюда подальше, потому что ветер, вобрав в себя весь гнев земли и неба, собирался обрушить его на двуногих тварей.
"Иду! - слышалось в шелесте кроны. - Иду, чтобы понять, с чего так взбесились эти двуногие дьяволы, одетые в железо и с медными от многомесячной грязи лицами? Иду спросить с них за ненависть в их бессонных глазах, за злобную хулу, что с бешеной слюной изрыгают их запекшиеся рты, иду понять, чего они хотят от злосчастного мира, эти двуногие твари, что собрались сейчас вокруг походных костров и жадно едят полусырое мясо, размазывая по лицу кровь и жир?
Иду узнать, когда же они, наконец, насытятся кровью, эти бескрылые нетопыри, бегущие света божьего и изнуряющие себя в кровавых играх до того, что не имеют сил предать земле своих павших товарищей и не чувствуют смрада их разлагающихся возле самого лагеря тел...?"
Но до прихода ветра еще есть время. Путь у ветра долгий, впереди у него и горы, и ущелья, и реки.
Волк стоял, поджав куцый хвост и навострив уши, растерянно оглядывался вокруг и прислушивался к дальним шорохам ветра; от запаха крови у него затрепетали ноздри, но что-то было в этом запахе такое, отчего у голодного зверя напрочь пропал аппетит. Даже голова закружилась у него от этого странного запаха. Волк еще раз огляделся и увидел в густой, уже тронутой осенней ржавчиной траве целое скопище жуков-бомбардиров - они копошились вокруг скорпионьего трупа.
Волку захотелось вспомнить что-нибудь вкусное... как трепыхался вот тут, в траве, раненный в грудь турач... всего семь восходов тому назад... с каким наслаждением, как спокойно он раздирал и ел эту птичку-невеличку, без опаски, в полное свое удовольствие работая челюстями. Семь ночей тому назад, когда одетые в железо двуногие твари расположились, тут лагерем, из леса ушли все звери, и опасаться было некого. Сейчас, в этом лесу, уже горевшем красноватым осенним золотом, хозяином был один старый волк, и если бы не беспокойные шорохи в далекой Пещере Дедов, - волк то и дело со страхом поглядывал на высокую крону двуствольного граба, - если бы не звон и скрежет из лагеря, то волк посидел бы тут под деревом, помечтал, погрезил, и, может быть, как знать, всевышний сжалился бы над ним и послал бы ему еще разок турача. Много ли волку надо? Покоя да набитого хоть раз в неделю брюха. Когда в брюхе пусто, то и душе нет покоя.
Двуногие - те в этом смысле счастливее волков, они от голода сказками спасаются. Самый искусный сказочник у них - государь, худой, гнилозубый мужчина со скорпионьей злобой в запавших глазах, он выходит к своим голодным сарбазам в узорном, подбитом соболями златотканом халате и говорит им сладостные и волшебные слова.
Потерпите, говорит он, потерпите еще немного. Мы голодны, но над нами бог, дело наше правое и богу угодное, вот одолеем последний рубеж - и еды будет сколько душе угодно, наедитесь до отвала, хоть до потери сознания и мужского своего достоинства. Я дам вам вдоволь мяса, дам одежд златотканых, юных красавиц мира швырну к вашим ногам!..
И вот чудо - как наслушаются голодные сарбазы этих слов, так и рады, и про голод, и про холод забыли, соберутся все скопом, окружат своего государя и вопят что есть мочи: "Слава! Слава! Слава!"
А потом разойдутся по своим шатрам, станут на колени и молят Незримого: "Всевышний, отними моей жизни и прибавь моему государю! Отними и прибавь!"
Волк снова посмотрел на радостную суету жуков-бомбардиров, и неожиданная мысль поразила его: интересно, подумал он, своею смертью скончался скорпион или это жуки его доконали?! А что, вполне возможная вещь, время такое... Но от внезапной этой мысли шерсть у него встала дыбом, а торчком стоящие уши бессильно свесились. И - ох! - этот непонятный скрежет в лесу. И странно противный запах крови, от которого кружится голова.
В небе усилилось сероватое сияние - звезд стало больше, и каждая звезда величиной с яблоко. И дивно так, и страшно облака плывут - как скорпионий поезд, как драконий караван. Они прошли низко под звездами и, круто повернув, поплыли на запад. И птиц не слыхать...
В лагере запылали костры. Люди, с копьями и щитами, сходились у костров, стояли, слушали шорохи ночи. Когда сгустится ночная тьма, и черные, крупные, как слепни, комары завьются-закружат вокруг людей, они станут бросать в огонь комья заготовленного впрок конского навоза, чтобы отогнать этих страшных комаров, от которых не спасала даже осенняя стужа.
Одетые в железо люди с готовностью несли все тяготы походной жизни они терпели и жару, и холод, и голод, и жажду, и комаров, и слепней, и змей, и скорпионов. Они бы и не то еще, вынесли, и не охнули, глазом не моргнули бы. Одного они боялись - ветра. Только бы не задул ветер. Они помнили, как два года тому назад ветер разметал их лагерь. Они пришли и стали здесь лагерем, как вдруг из Пещеры Дедов сорвался бешеный ветер и, - господи, помоги, огради и спаси нас от гибели!
Ветер сорвался неожиданно, как гром с ясного неба, как извержение вулкана, как последняя смертная боль, когда тебе пронзят копьем позвоночник; он исхлестал воздух, ломая крылья птицам в полете, наполнил гулом землетрясения окрестные горы, вздыбил коней и заставил их с пеной у рта грызть удила, расшвырял по расщелинам вооруженных сарбазов в тяжелых доспехах.
Верховный астролог стоял на коленях перед государем и, колотясь головой оземь, истошно вопил: "Прикажи, повелитель! Прикажи вернуться войску! Всевышний гневается на нас!" Астролог своим безумным видом наводил ужас на государя, к тому же шатер его сотрясался от ветра и, казалось, вот-вот обрушится.
Государь в смятении выбежал на волю и, чтобы не упасть от удара ветра, схватился за ствол могучего дерева. Сарбазы, те, что волей провидения устояли перед бешеным натиском урагана, бросились к своему государю и окружили его, а он крикнул громко, во всю силу своих легких: "Нет! Это не божий гнев! Это происки дьявола!"
Но ни сам государь, ни почтительно окружавшие его сарбазы не расслышали этих слов. Их унес с собой ветер. Он бушевал весь день. Когда же кромешная ночная темень скрыла лагерь, ветер, теряя силу, отступил и уполз в Пещеру Дедов, в свое логово. Тогда в лагере разожгли костры, и в их свете государь увидел сорванные и поваленные шатры, груды человеческих и конских трупов. И у людей и у коней еще текла изо рта зеленая пена, и у людей и у коней глаза были открыты и в глазах отражались звезды, каждая величиною с яблоко. А на небе не осталось ни единой звезды. Астролог, припав к ногам государя, плакал навзрыд... Пришла беда - отворяй ворота... Так-то, сестра!... Из государева шатра вышел осанистый сарбаз и что-то коротко сказал одному из стражников, который тотчас отправился в другой шатер и поднял с постели скопца Энвера. Вскоре лагерь узнал, что падишах будет купаться. Сарбазы, две группы по десять человек, приволокли из нижней части лагеря, где стояли продовольственные обозы, два огромных чана, навесили их над очагами, натаскали воды и наполнили их. Наготовили дров и разожгли в очагах огонь. Сухие дрова, обрадовавшись огню, тотчас запылали, пламя взвившись, как два гигантских драконьих языка, лизало поддоны чанов. В шатре государя поставили третий чан. Когда в двух чанах закипела вода, ее стали носить ковшами в шатер и сливать в третий чан, пока не наполнили его доверху. В шатре остались государь и скопец Энвер.
