Павел Лукницкий - Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 1, 1924-25 годы)
Большой разговор - о Цехе, об акмеизме, о том, что такое акмеизм... Недоброво: акмеизм - это личные черты творчества Николая Степановича... Чем отличаются стихи акмеистов от стихов, скажем, начала XIX века? Какой же это акмеизм? Реакция на символизм, просто потому, что символизм под руку попался.
Николай Степанович - если вчитаться - символист.
Мандельштам? - его поэзия - темная, не понятная для публики, византийская... при чем же здесь акмеизм?
А. А. Ахматова - те черты, которые дают ей Эйхенбаум и другие эмоциональность, экономия слов, насыщенность, интонация - разве все это было теорией Николая Степановича? Это есть у каждого поэта XIX века, и при чем же здесь акмеизм?
С. Городецкий? - во-первых, это очень плохой поэт. Во-вторых, он был сначала мистическим анархистом, потом теории В. Иванова, потом - акмеист, потом - "Лукоморье" и "патриотические" стихи, а теперь - коммунист. У него своей индивидуальности нет. В 13 - 14 гг. уже нам было странно - что синдик Цеха - Городецкий. Как-то странно. В Цехе - все были равноправны, спорили. Не было такого начальства: Гумилева или кого-нибудь.
Мало вышло? Уже Гумилева и Мандельштама - достаточно. В Цехе было 25 человек - значит 1 на 10 вышел. А у Случевского было 40 - и никого. А из "Звучащей раковины" или 3-го Цеха разве вышел кто-нибудь? "Звучащая раковина" - ужасные стихи, ужасный сборник "Город". Какой-нибудь кружок 7 года ощущается очень плохим, потому что мы видим все его недостатки. А если стихи "Звучащей раковины" не ощущаются - это потому, что нет перспективы... "Гиперборей" - стихи лучше, чем в других журналах того времени. Дал ли что-нибудь Цех? Конечно, что-то дал, просто потому, что там спорили... Указывали на явные недостатки, но Николай Степанович мог прийти также к Мандельштаму или к АА и они ему сказали бы то же самое... А у других - у такого Бруни - не было кому прочитать, он дожидался Цеха, чтоб узнать мнение. И из них все равно ничего не вышло.
Василий Гиппиус - как тогда был под влиянием брата, так и теперь брата вспоминает все время в своих воспоминаниях. Тусклые сообщения. Помнит только, как он сам развивался, поэтические разговоры, суждения Николая Степановича некоторые помнит. У него больше ничего и не было... Неудачник... А был веселым, жизнерадостным. Жизнь таким сделала...
19.07.1925
В 12 ч. 30 м. - у Пунина. От него сразу - к АА. В чесучовом платье. Посидели, температура - 37,1. Поговорили о Цехе. АА пила чай, но (вся) не мылась. Я иду на Марсово поле. АА через 20 мин. в черном жакете (и под ним черное платье) выходит, идем через Марсово поле мимо Инженерного замка, по Фонтанке к Шереметевскому дому. У ворот - попрощался.
Я: "До свидания".
АА: "До свидания... До скорого".
Жалко, что Золотые Свинки не достанем.
Жарко. Душно. Утром тучи - капельки дождя. Купил у кит. вертушку.
Маня приходила потом, после нашего ухода (АА вечером сказала).
В 9 часов пришел к АА. Открыл дверь Пунин. В столовой - вышла АА, распущенные волосы, черное шелковое платье... В ее комнате у постели сидели Данько. Поздоровался. АА легла на постель, сейчас же встала: "Идите к столу, граждане, будем чай пить". Они сели к столу. Я пошел разбирать булки, сухари. Чай уже кипел (Пунин поставил). Пунин вышел в столовую. Я дал ему бумаги в ЦЕКУБУ. АА вышла тоже, заинтересовалась. Мы не дали - секрет. Я поставил чай. Пунин ушел. АА в кресле, Елена Данько - в кресле напротив, Наташа Данько - сначала на подоконнике, потом между мной и Еленой Данько.
Не допив чашки чая, пошел с Тапом гулять. Пришел.
Е. Данько сравнивает АА с какой-то картиной. АА прибавляет - руки назад. Встает так, садится... О книгах ("Индусский роман").
Я ухожу. "До свидания". АА не закрывает дверь, смотрит вслед. Я быстрыми шагами иду, не надевая шляпу. Оглянулся. АА закрыла дверь.
19.07.1925
О Павловске, Мартышкине (история их). Ораниенбаум. АА говорит, что Ораниенбаум тоже давно существует.
О Неве, что она была в 29 верст ширины и была проливом; о том, что на памяти в этом районе было 3-4 сильных землетрясения (записано в Швеции, в Финляндии и в Новгороде).
О Балтийском побережье - выпитые краски. Море - такое, как будто в него уронили каплю синего и она распустилась в необъятном пространстве. Небо тоже бледное. (В Петербурге бывает синее), а там совсем бледное... И все краски такие...
Это так и представляется - углом, дальним захолустным углом (как на карте).
О метрополитене - отвратительное впечатление - под землей в этих белых гробницах с громадной скоростью. Хорошо, что в Петербурге нельзя.
Данько: "А ведь еще проекты пишут..."
Я: "Нельзя".
АА: "Нельзя. Здесь разве что подводные лодки ходить под городом будут".
О Волынском - у него опять какая-то история: он написал книгу о Рембрандте (?) и подарил ее республике... А теперь судится (это Данько рассказывает) с Луначарским... за то, что кто-то - плагиат...
АА: "У Волынского всегда такие истории - или у него кто-нибудь плагиирует, или - он у кого-нибудь..."
Волынский - очень отрицательно к нему АА относится, считает на все способным (Доска Милана, за книгу о Леонардо да Винчи). АА думает, что-нибудь тут подтасовано самим Волынским... Называет его - (писателем?) р. и кр.
Анекдот Мандельштама... А где бифштекс для моей жены?
О буддийском священнике здесь (он эстонец).
О французской беллетристике... А цитирует ее отвратность... (Обрыв).
...ла, что после этого десять дней лежала. "Отчего устали?" - "Не знаю... От всего, от поездки..."
(А отчасти оттого десять дней лежала, что Пунин не мог простить ей, что она не с ним ездила, а с другим, и всячески поносил ее за это.)
АА надорвалась от поездок в Ц. С. (в 21 г.?) - пешком на вокзал, в поезде - все время стоя, потом пешком на ферму... С фермы - иногда до вокзала давали экипаж. Уезжала с мешками - овощи, продукты - раз даже уголь для самовара возила. (При этом Мар. Ник. Рыкова - мать Наташи - говорила: "Только везите так, чтоб никто не видел, а то скажут, что мы из казенных дров уголь делаем и раздаем".) С вокзала здесь - домой - пешком, и мешок на себе тащила.
Виктор (брат АА, младший) служил сначала на "Зорком", а потом на "Керчи".
Крестный отец АА - Романенко (в?)
10.10.1925
Голлербах - подл. до последней степени...
О Голлербахе - (был вчера), Недоброво и Комаровский.
Недоброво - аристократ до мозга костей, замкнутый, нежный.
Комаровский (не л.).
Сологуб - третий раз подводит.
(Первый раз с Гржебиным.)
(Второй - с санаторией в Лесном - переезжал и АА переехала из Ц. С., а в Лесной оказалось нельзя. Весной 1925 г.)
Третий теперь - Союз хлопочет о пенсии по болезни. АА не хотела. Сологуб позвал к себе и выругал, - и АА подписала бумагу, а теперь это идет в Малый Совнарком. Пенсия по 6 разряду. Все равно не дадут, а будут говорить, что выпрашивала...
Квартира... Нет комнаты...
От Шилейко письмо - что завтра приедет (а от Пунина письмо - Пунин говорил с Шилейкой по телефону и Шилейко сказал ему, что может быть на днях, а может быть через неделю).
Пунин завтра утром приедет.
Недоброво две зимы в Ц. С. жили.
Голлербах назвал его царскоселом, и под предлогом, что тот царскосел, будто бы хочет им заниматься...
1916. Декабрь. В Севастополе. Гибель "Марии". Утро. В окно встревоженная сестра взглянула: "Юродивый что-то странное говорит". Вышли, боцман идет. Плачет.
В автомобиле к Графск. пристани приехал Колчак. На рейд - низко-низко над водой - аэропланы...
АА советует Данько к празднованию юбилея Академии наук, сделать для Академии наук - блюдо. Оно кстати будет, и хорошо храниться будет.
Заседания Цеха. С ноября по апрель 12 г. - приблизительно, 15 заседаний (по 3 в месяц). С октября 12 по апрель 13 - приблизительно, 10 заседаний (по 2 в месяц). А в последний год - не больше 10 заседаний, во всяком случае.
Митя (Дм. Вл. Кузьмин-Караваев) считался стряпчий Цеха и иногда вел какие-то записи. Он - в Риме, католический священник. Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева исчезла с горизонта весной 12 года. Разошлась с мужем и уехала на юг.
26.101925. Понедельник
В 1 час дня звонил АА в Ш. д. Аннушка ответила, что АА еще спит. Потом в мое отсутствие мне звонил Пунин и передал, что если я хочу прийти, то могу прийти в любой час. В 5 ч. 30 м. вечера я направился к АА. В кабинете на диване АА лежит на положении больной - раздетая, под одеялом. На стуле перед диваном - коробка пастилы и белые ромашки в высокой вазочке - их принесла А. Е. Пунина. Две французские книжки на полу. Хотел их поднять, но АА сказала, что так ей удобнее их доставать.
На постели перед ней большой том, о котором я уже говорил, "Les chef d'oelig;uvres de l'art". АА читала его, а при мне перелистывает и пересматривает репродукции картин. Их не хвалит, а текст книги - интересный. Расспрашиваю ее о здоровье. Мерит температуру, поминутно заглядывая в градусник. 37,4. Усталость в лице, которую она старается скрыть веселыми интонациями разговора. Рассказывает о вчерашнем обеде у Замятиных. Обед был часов в 6, а пробыла АА у Замятиных до 11-го часа (оттуда вернулась в Шер. дом). Было человек 12, среди них АА назвала Василия Каменского (приехавшего в Петербург устраивать свою новую пьесу о Пушкине), Юрьева. Другие были, главным образом, из артистического мира. Был там некий доктор (хирург) Максимович, которого АА видела несколько лет тому назад (когда Лурье уезжал за границу). Тогда этот Максимович показал себя порядочным пройдохой. С таинственным видом рассказывал о себе самые невероятные вещи, и Артур Лурье искусной импровизацией "разыгрывал" его. Этот Максимович оказался рядом с АА за столом. И невероятно досаждал ей самыми банальными, глупыми разговорами. (Например: "О Вас я знаю только одно - что Вы крымчанка". АА отвечает: "Нет". - "Как же нет? Я знаю это наверно..." - "Нет, я не крымчанка..." "Что Вы, я знаю, знаю, как же
